Андрей Морозов
Популяризация науки может принимать самые неожиданные формы. Фото Андрея Ваганова
Федеральное агентство научных организаций разослало руководителям подведомственных ФАНО институтов письмо-распоряжение:
«Во исполнение пункта 9.1 «Разработка программы популяризации научной, научно-технической и инновационной деятельности» Плана реализации в 2015–2016 годах Стратегии инновационного развития на период до 2020 года, утвержденного распоряжением Правительства Российской Федерации от 6 марта 2015 года № 373-р, просим вас в срок до 11 сентября 2015 года направить информацию о проведении открытых лекций на базе вашей организации по приложенной форме».
Упомянутое приложение содержит, например, такие пункты: «Название лекции», «Цель лекции», «Дата и время проведения», «Продолжительность», «Выступающие (ФИО, должность, ученая степень, ученое звание)», «Возможность дистанционной трансляции через Интернет/запись видеолекции»… Все эти данные, оказывается, остро необходимы экспертно-аналитическому управлению ФАНО. В общем, дело хорошее и могло бы быть даже полезным. Если бы не контекст.
А зачем сейчас популяризировать науку в России? Понятно ведь, что не каждый ученый или научный сотрудник обладает популяризаторским талантом академиков Александра Ферсмана и Владимира Обручева. Не говоря уже о Якове Перельмане с его «занимательной наукой». И даже далеко не в каждой научной организации есть хотя бы один свой «Перельман». Тогда для чего вся эта формализованная активность на поле популяризации науки?
Очевидно, что Федеральному агентству научных организаций важно иметь «бумажку» для отчета о «проделанной работе» и выполнении распоряжения правительства. Оно и получит (уже, наверное, получило) бумажный – в смысле электронный – вал качественных, грамотно составленных… отписок из подведомственных организаций. Не придерешься. Все довольны. Но при чем здесь наука?! Зачем же все опошлять?
Для ФАНО, наверное, было бы удобно, если бы удалось получить документ, похожий на недавний отчет собрания актива просветительской организации «Знание». Тут все идеально соответствует форме отчетности, которую требует ФАНО от подведомственных ему научных организаций: «10 лет работы МПОО «Знание» – итоги, проблемы, перспективы». Повестка дня не менее впечатляет: «Вступительное слово и приветствие участников; аналитический доклад; выступления участников; принятие резолюции; принятие обращения к просветительскому сообществу России; торжественное вручение членских билетов…» В общем, «Название лекции», «Цель лекции», «Дата и время проведения», «Продолжительность», «Выступающие»…
Впрочем, проблема гораздо глубже, чем это может казаться. «…Многие интеллектуалы, исследователи, университетские преподаватели сами стремятся попасть на экран телевизора или на страницы газет, чтобы получить внешнюю, независимую от их профессиональной среды поддержку своим идеям, – отмечал еще в середине 1990-х французский социолог Пьер Бурдье. – Появились так называемые «медиатические интеллектуалы», представляющие собой завсегдатаев различных «интеллектуальных» теле- и радиопрограмм».
Как бы там ни было, популяризация науки имеет смысл только на фоне четко сформулированной промышленной политики и динамичного технологического развития. Ни того, ни другого сегодня, увы, у нас в стране нет.
 |
| Популяризация ради развлечения «широкой публики», конечно, имеет право на существование.
Фото Андрея Ваганова |
Академик РАН, директор Института проблем передачи информации им. А.А. Харкевича РАН Александр Кулешов в интервью журналу «Эксперт» привел недавно отличный пример, иллюстрирующий сказанное: «Я вот смотрю на название одного из постановлений СМ СССР № 1402/563 от 4 июня 1953 года: «О разработке фундаментальной физической теории функционирования германиевых диодов и триодов».
А дальше идет объяснение, почему эту фундаментальную проблему действительно необходимо решить, и, конечно, точно определено требуемое ресурсное обеспечение. Можно представить такого рода постановление в наше время? Сомневаюсь. Я ни в коем случае не идеализирую то, что было. Там были свои скелеты в шкафу. Но тогда понимали, для чего это все нужно».
Другой хороший пример – майский Пленум ЦК КПСС 1958 года, целиком посвященный вопросу развития Большой химии в стране. В 1958–1965 годах в химию было вложено 9 млрд руб. – гигантские инвестиции по тем временам. Это почти в 2,5 раза больше, чем за предыдущие 40 лет. Вот это была промышленная политика! К началу 1970-х советский химпром вышел на второе место в мире по объему выпускаемой продукции.
Ничего удивительного, что параллельно развивался и последний масштабный проект популяризации науки в СССР. Было что популяризировать: к 1980 году в СССР выпускалось 300 тыс. типоразмеров изделий из пластмасс, 80 тыс. наименований химических продуктов. В апреле 1965 года, например, выходит первый номер журнала «Химия и жизнь». Очень скоро он станет, пожалуй, лучшим научно-популярным изданием в СССР.
И это как раз тот случай, когда выбор народа был абсолютно добровольным. Ну, почти добровольным, если отвлечься от того факта, что выбор этот определялся логикой промышленного развития. Да, тиражи научно-популярных журналов были миллионные. Но самое удивительное – их раскупали! Это в нагрузку к журналу «Химия и жизнь» приходилось выписывать газету «Правда» (или в лучшем случае «Комсомольскую правду»), но не наоборот...
В 2005 году для химической промышленности России система профессионально-технического обучения подготовила только 600 рабочих. (То есть это ситуация конца 20-х годов прошлого века!) И при этом химическая и нефтехимическая промышленность занимала на тот момент пятое место в структуре промышленного производства России – около 6% от общего объема. При таком раскладе даже при нынешнем более чем скромном тираже научно-популярный журнал «Химия и жизнь» (действительно один из лучших в стране) скоро просто некому будет читать.
Государство, может быть, и не понимает, но чувствует: раздувать общегосударственный же пиар в отношении популяризации научных и технологических знаний, науки и техники – вещь абсолютно безнадежная и бесполезная в условиях отсутствия внятной промышленной политики. Безнадежнее и бесполезнее даже, чем искать национальную идею. Но обозначать подобие присутствия на этом поле все же приходится. Отсюда – и наивная популяризаторская активность ФАНО. Но уж ни в коем случае количество (и даже качество) открытых лекций для любопытствующей публики не может служить показателем отчетности работы ученых или индикатором развития науки. А ведь именно это и подразумевает распоряжение ФАНО.
Один из выдающихся математиков современности, академик Людвиг Фаддеев, например, еще лет 10 назад подчеркивал: «Фундаментальная наука всегда элитарна. Мы отдаем себе отчет, что должны все-таки объяснять людям, налогоплательщикам, что мы делаем. Но нужно популяризировать те области науки, которые уже полностью понятны. Современную науку труднее популяризировать. Рассказывать про всякие кварки, струны, поля Янга–Миллса… получается нехорошо – с обманами».
Популяризация ради развлечения «широкой публики» и удовлетворения амбиций сотрудников экспертно-аналитических управлений, конечно, тоже имеет право на существование. И она может даже приносить пользу, прежде всего в социальном плане. Но, опять же, при чем здесь наука?
О популяризации какой научно-технической или инновационной деятельности может идти речь, если, скажем, совет ректоров вузов Санкт-Петербурга занимается со всей серьезностью вопросом «о скорейшем возвращении церкви Смольного собора и восстановлении его статуса как главного студенческого храма России»? Вот, оказывается, какая самая неотложная задача стоит сейчас перед ректорским корпусом города на Неве.
Итак, что будем популяризировать?
