Бумажный носитель. Научная и промышленная революция

Промышленная революция стала возможной только после снижения цены доступа к научным знаниям.
Мауриц Квентин де Латур. Мили Ферранд, размышляющая над cочинением Ньютона. 1753. Старая пинакотека. Мюнхен

Четыре книги, сошедшиеся в нынешнем «Бумажном носителе», помимо того что посвящены одной теме – феномену научной и промышленной революции на Западе (и не только на Западе), имеют и еще одно – формальное – совпадение: все они полиграфически выполнены в одинаковом форм-факторе, в 1/16 печатного листа. Все – академически капитальные «кирпичи». Порой такие совпадения сами собой выстраивают драматургию. Книги начинают разговаривать друг с другом – весьма распространенный библиофильский сюжет.

ПРОГРЕСС ОТ ОМЕГИ ДО ЛАМБДЫ

Издательство Института Гайдара выдало целую серию первоклассных переводных трудов по экономической теории и истории. Один из самых лучших и принципиально важных, на мой взгляд, – монография современного американского историка экономики и технологий Джоэля Мокира.

«Выводы экономической истории необходимо сопоставить с фактами и их изложением в истории науки и техники» – это исходный посыл Мокира. И дальше – в нарастающем темпе…

Джоэль Мокир делает методологически очень эффективное предположение: знания как таковые можно разделить на два вида. К первому – Мокир называет их «пропозициональные знания», или знания «о том что» («омега»-знания; от episteme – «наука»), – относятся знания или убеждения о природных явлениях и закономерностях. Второй вид – «прескрептивные знания, которые можно назвать технологиями» – это знания «о том как» («ламбда»-знания; от techne – «искусство» или «техника»).

Мокир пытается доказать и показать: знания «о том что» (наука в том числе, но не только наука) – основа для знания «о том как». Собственно, сам феномен промышленной революции 1760–1830 годов в Великобритании возникает лишь в момент появления такой положительной обратной связи между омега- и ламбда-знанием. Эллины, приводит пример Мокир, разработали Птолемееву астрономию, но не использовали ее в навигационных целях; античная оптика не привела к появлению биноклей и очков.

А вот научная революция Возрождения и Просвещения привела в итоге к промышленной революции. К фундаментальным достижениям Джоэля Мокира, на мой взгляд, относится то положение, что в этой, устоявшейся уже бинарной историографической конструкции он сумел выделить и описать скрытый до сих пор феномен – исторический период «промышленного просвещения» (1750-1850). (Глава 2. «Промышленное просвещение: главный корень экономического прогресса».)

Именно в этот исторический период возникает и – что важно – институционально закрепляется «эффект перелива» омега в ламбда. Мокир показывает, например, что в Европе и вообще в западном мире в XVII–XIX веках происходит снижение цены доступа к научным знаниям. (Один из характерных примеров – с 1845 года в США начинают публиковаться списки новых патентов.) В доказательство – целая глава 4 «Техника и фабричная система». Основная идея: фабрики – хранилища технических знаний, которые резко снижают цену доступа к ним рабочих.

Как теория становится изобретением – в этом-то вопросе, актуальном сегодня едва ли не больше, чем 200–300 лет назад, и пытается разобраться Мокир. Этому посвящена ключевая глава 6 «Политическая экономия знаний». Тут Джоэль Мокир вовсю использует универсальную эволюционную концепцию. Мир омега-знания и ламбда-знания – «это мир, в котором выбор осуществляют агенты». То есть это сознательный выбор. Наука – одна из самых характерных, в дарвиновском смысле, самоорганизующихся систем: «Сопротивление изменениям – один из критериев отбора, действующих в дарвиновской системе».

Принципиальный вывод Джоэля Мокира: эпоха стремительных технических изменений в западном мире сама по себе – аномалия, очень полезная и очень хрупкая аномалия: «…Технический прогресс в обществе – это по большому счету временный и уязвимый процесс, имеющий множество могущественных врагов, кровно заинтересованных в сохранении статус-кво или в недопущении постоянно угрожающих ему изменений».

МАТЬ ИХ – ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Метод, который использовал в своей грандиозной по замыслу монографии известный американский историк экономики Энгас Мэддисон (1926–2010), – квантификация (количественный анализ) как инструмент исторического анализа. Если что-то не поддается квантификации – от этих факторов надо просто уйти, обозначив их. И найти факторы, поддающиеся количественному анализу. Например, политическое воздействие религиозного фундаментализма неквантифицируемо; а вот проблема глобального потепления буквально сама напрашивается быть «посчитанной». Мэддисон так и делает; глава 7 «Мировая экономика в 2030 г.» практически вся и посвящена экономике глобального потепления.

═ Трудное, но неумолимое движение Запада к промышленной революции. Игорь Ролдугин. Дом на колесах. Частная коллекция

Мэддисон берет в рассмотрение страну (регион) и описывает краткую социально-экономическую ее историю. Отсюда – и названия глав. Вот выборочно: глава 1 «Римская империя и ее экономика»; глава 3 «Взаимоотношения Азии и Запада в 1500–2003 гг.»; глава 4 «Воздействие ислама и Запада на развитие Африки в 1–2003 гг.»… Набор и подбор экономической фактуры – необычайно богатый…

В 1500 году 65% мирового ВВП создавалось в Азии; к 1950 году этот показатель упал до 19%; к 2030 году ожидается, что он подскочит до 53%.

Длина шоссейных дорог в Римской империи во времена Траяна – 78 тыс. км.

Содержание серебра в римских монетах: I в. н.э. – 97%; 270 г. н.э. – 4%.

К 1500 году в Западной Европе насчитывалось 220 печатных станков, было выпущено 8 млн. экземпляров книг.

Во время политического хаоса в Мексике в 1821–1876 годах сменились 71 правительство и 200 министров финансов…

Но для нас сейчас интересно отметить, что «Контуры мировой экономики» – по существу, это и скрытая, и явная полемика с концепцией Мокира. Мэддисон так и пишет без обиняков: «Одна из научных школ приписывает все заслуги в экономическом росте начавшейся в Манчестере «промышленной революции», которой предшествовали столетия мальтузианского застоя… (см., например, <... > историю технологий Мокира – Mokyr 2002; Мокир 2012)… Возникает впечатление, что до этого времени люди, по мнению авторов, «жили в пещерах».

Фокус исследования Мэддисона – эпоха торгового капитализма 1500–1820 годов. Именно здесь, по его мнению, истоки экономической мощи западной цивилизации, еще до всяких промышленных революций…

Следить за этой принципиальной полемикой двух тяжеловесов экономической истории – Мэддисона и Мокира – чрезвычайно интересно и поучительно. Вот Мэддисон приводит динамику роста количества оборудования на душу населения в 1820–2003 годах: в Великобритании – рост в 155 раз; в США – в 372 раза, а в Японии с 1890 года – в 332 раза! Но у Мокира – поиск причин этой самоподдерживающейся техногенной «вспышки». У Мэддисона действительно только контуры.

Мэддисон лишь «cбоку» перечисляет, в ряду других факторов феноменального экономического рывка Европы, технические достижения (в основном – в кораблестроении, навигации и мореплавании). Мокир же пытается найти ответ на вопрос о причинах научной революции, ее истоках. Он реконструирует механизм «перелива» фундаментальных знаний в прикладные (в технологии). Мэддисон этот вопрос обходит.

Пожалуй, в одном аспекте концепции Мокира и Мэддисона более или менее совпадают. По Мэддисону, есть четыре институциональные причины роста могущества Запада в 1000–1820 годах: наука, города, христианство, государства-нации. «Ключевым элементом успеха этих институтов стало систематическое документирование результатов экспериментов и их распространение в письменной форме», – отмечает он. Это именно то, что Мокир называет «снижением цены доступа к пропозициональным знаниям».

Заканчивает свое исследование Мэддисон опять-таки тем, с чего начал полемикой со своим антагонистом: «Что касается анализа Мокира, то я не приемлю его суждений относительно воздействия науки. В то же время мне представляется полезной его модель, позволяющая объяснить отложенное воздействие научной революции XVII в. и ускорение инновационных воздействий науки и технологии в последующие два столетия».

Кто матери – экономической истории ближе, Мэддисон или Мокир?

СТАТИСТИКА ЗНАЕТ ВСЕ, НО ЭТОГО МАЛО

Хорошую порцию фактического материала к главному предмету полемики между Мокиром и Мэддисоном – являются ли научная и промышленная революция и основанный на них феноменальный экономический прогресс западной цивилизации событиями в большой степени уникальными или они детерминированы – дает книга коллектива отечественных авторов из НИУ Высшая школа экономики.

Попытка систематизировать большой корпус статистики, относящийся к сфере формирования государственной научной политики (ГНП), разобраться в такой важной для развития любой современной страны области, как наука и научное производство/воспроизводство, несомненно, ценна сама по себе. Тем более что временной интервал, который охватывает исследование – 1985–1999 годы, – это, безусловно, самый интересный в этом отношении.

Один из самых важных, на мой взгляд, выводов, который можно сделать на основе представленных в монографии данных (сами авторы избегают по большей части делать какие-то выводы), – наука не имеет шансов на «расцвет» в отсутствие промышленного развития. Характерны в этом отношении данные таблицы 3 (с. 18). Если количество НИИ в стране с 1990 по 1999 год выросло с 1762 до 2410, то количество промышленных предприятий, выполняющих исследования и разработки, сократилось с 449 до 279. Еще показательнее – падение количества проектных и проектно-изыскательских организаций: с 593 до 118.

Отсутствие даже традиционного для страны промышленного развития, не говоря уже о развитии высокотехнологичного производства – что стало едва ли не главной приметой 90-х годов прошлого века, – привело неумолимо к трансформации и самой науки. Если в 1994 году из внутренних затрат на исследования и разработки 12,5% шло на «общее развитие науки», то в 1998 году этот показатель составил 27,6%.

То есть наука начала воспроизводить саму себя, и только: «Заслуживает внимание тот факт, что на фоне сокращения научного персонала, активной части основных средств науки реальная стоимость зданий и сооружений в этой сфере (пассивной части) выросла на 13%... После 1999 г. эта тенденция в целом сохранилась, что служит одним из аргументов в пользу необходимости интенсификации реорганизационных процессов в госсекторе отечественной науки».

Но не всегда может быть оправдан принцип, из которого исходят авторы: того, что не «чувствует» статистика, не существует в природе. Один пример того, что авторы порой ненамеренно попадают в «статистическую тень», – анализ массового возникновения в 1980-е годы так называемых научно-технических кооперативов (НТК). На стр. 179 отмечается, что динамика и масштабы деятельности НТК «действительно впечатляли. Только с 1989 по 1990 г. число кооперативов возросло на 21%, а объем реализованной ими продукции – почти на 43% (на 17% в расчете на один кооператив). А с 1987 по 1989 г. объем реализованной ими научно-технической продукции увеличился с 8 млн. руб. до 4,5 млрд. руб., т.е. более чем в 560 раз!». Но уже на стр. 181 авторы делают вывод о том, что «большое количество НТК на эту статистику <доли государственной собственности в сфере ИиР> практически не повлияло».

Сугубо макроэкономический, даже «бухгалтерский», я бы сказал, подход к научной сфере, к науке как сфере общественного производства, легко поддающийся вполне строгому статистическому учету, конечно, вполне допустим. Но при этом надо отчетливо понимать, что теряются некоторые важные аспекты формирования ГНП.

ЧТО ЕСТЬ МОЩИ!

Фундаментальный труд профессора Чикагского университета Уильяма Мак-Нила впервые был опубликован в 1982 году. Сам автор называет его лишь «сноской» к еще более фундаментальной своей работе – «Восхождение Запада» (1963). В нашем же, локальном случае – это идеальный набор иллюстраций к монографиям Мокира и Мэддисона. При этом читается как технологический триллер: «аристократия колесничих», «кавалерийская революция», «Пороховая революция» и восхождение Атлантической Европы», «прусский метод ведения войны», «квантовый скачок 1945 года»…

Фактически Мак-Нил дает еще один вариант решения проблемы источника общественно-политического развития. Этот источник, по Мак-Нилу, – военная организация, которая, в свою очередь, следует за технико-технологическим прогрессом. «…Не имевшая поддержки снизу аристократия колесничих была низвергнута варварами, чьи железные щиты и шлемы обеспечили достаточную защиту от стрел, чтобы сделать тактику прежде непобедимых колесниц неэффективной». А всего-то – около 1400 года до н.э. в восточной части Малой Азии изобрели способ ковки орудий труда и оружия из железа.

Мушкетные упражнения, разработанные Морисом Оранским. Всего – 25 позиций. Рисунок из рецензируемой книги

То есть политика – это лишь продолжение (если угодно – общественная форма проявления) потребностей технологического развития социума. Исключение, пожалуй, составила только исламская цивилизация. «Победы ислама полностью зиждились на новой дисциплине общества и религиозной вере, сплотивших все племена Аравии в единое военное общество – причем без малейших изменений в вооружении». Но исключение это оказалось лишь конкретно-историческим, отнюдь не абсолютным. После 1500 года Европа открыла новую форму общественной практики, обеспечившую ей глобальное политико-экономическое доминирование – инновационное развитие (привет, в который раз уже, Мокиру!).

Заметим только, что Мак-Нил, как и Мэддисон, много десятков страниц посвящает развитию торгового капитализма как базы, подготовившей научную и промышленную революции. Правда, берет несколько более широкие временные рамки: 1000–1800 годы. Много материала на эту тему – в главе 2 «Эра китайского превосходства. 1000–1500» и в главе 3 «Военное предпринимательство в Европе. 1000–1600». Кстати, Китай после 1436 года, когда был издан императорский указ, запрещавший строительство океанских судов, – еще один пример «захлебнувшейся» промышленной революции. Другой пример на эту же тему – события в постсоветской России (см. предыдущую главку).

Пропуская интереснейшую фактуру, которой у Мак-Нила в избытке, несколько слов о России. Это стоит обдумать в контексте нашей сегодняшней темы. «…Открытость более или менее свободному рынку означала, что способные повысить уровень производства нововведения получали сравнительно хорошие шансы на успех в британской экономической системе, тогда как в России внедрение изобретений и технических новшеств было скорее делом везения. Запуганные управленцы почти всегда делали выбор в пользу слепого подчинения полученным свыше указаниям и следовали старым испытанным методам; увеличение объема производства достигалось ужесточением принуждения крепостных либо привлечением большего числа работников. Возможность опробования нового устройства (явно неприбыльного в краткосрочном плане и возможно нерентабельного – в долгосрочном) вообще редко когда становилась предметом рассмотрения. Новая техника попадала в Россию, только доказав свою востребованность и прибыльность за рубежом… Именно таким образом в XVIII в. строились оружейная промышленность и армия России при Петре Великом».