Владимир Покровский
Сам себя Владимир Набоков считал специалистом по чешуекрылым, а уж потом – писателем.
Фото предоставлено Музеем В.В. Набокова Филологического факультета СПбГУ
Великий русский, а потом уже и нерусский, писатель Владимир Набоков, как известно, очень любил бабочек. Настолько сильно, что определить эту любовь словом «хобби» представляется святотатством. Если вдуматься, то и все его творчество было пронизано той же красотой, той же изысканностью, той же неподражаемостью, что и его бабочки, при этом он так же, как и они, великолепным образом избегал даже намека на гламурный китч, ибо он действительно был велик. И в своем пристрастии к бабочкам Набоков, как сейчас выясняется, был так же велик, как и в литературе.
С самого детства он мечтал стать не писателем, а лепидоптерологом, специалистом по чешуекрылым, то есть по бабочкам. Страсть эту он перенял еще от отца. Будучи в США, он ежегодно уходил с женой в горы на поиски новых видов. А шесть лет, которые он провел в качестве куратора по чешуекрылым в Музее сравнительной зоологии при Гарвардском университете, впоследствии он назвал счастливейшими годами своей жизни.
Ученый-самоучка – что может быть бесперспективнее для научной карьеры? Фактически при жизни он совершил невозможное – добился-таки, и быстро, чтобы его признали. Признали, но с пожиманием плеч – мол, да, прилежен, может хорошо описывать и классифицировать лидоптер, но на новые идеи в этой области положительно не способен.
А он то и дело открывал новых бабочек, писал научные статьи, иногда больше похожие на заметки путешественника, чем на соответствующий всем формальностям научный продукт, а самым главным своим достижением считал высказанную им гипотезу происхождения в Северной Америке голубянок – удивительно нежной расцветки бабочек рода Polyommatus. Изучив их строение, сравнив с другими бабочками, он заявил, что голубянки – мигранты. Он был убежден, что они прибыли на Североамериканский континент из Юго-Восточной Азии, прибыли через Берингов пролив, причем не сразу, а пятью волнами. Набоков был сильно увлечен этой идеей и писал о ней не только в научных публикациях.
По-настоящему Набоковым как ученым заинтересовались уже после его смерти в 1977 году, хотя первый интерес к нему со стороны публики как к ученому, изучающему бабочек, возник еще в 1958 году, после выхода прославившей его «Лолиты». В 90-х был сделан обзор его научных статей, и тогда ученые впервые поразились силе его классификаций. В самом конце прошлого века, когда пришло время отмечать юбилей великого писателя (1999 год – в России эту дату не очень-то и заметили), ученые, наконец, обратили внимание и на его гипотезу о происхождении голубянок.
Наоми Пирс, занимающая в Гарварде ту же должность, что когда-то и сам Набоков, – должность эксперта по лидоптерам при Музее сравнительной зоологии, – была очарована набоковской идеей и уже тогда заявила о намерении проверить ее современными средствами. На эту проверку у нее ушло 10 лет. Это ведь не так просто сделать даже и современными средствами.
Необходимо было воссоздать всю родословную (а семейство голубянок обширное – более 400 видов!), все эволюционное древо голубянок, изучить все возможные пересечения его ветвей. Доктору Пирс порой казалось, что Набоков принципиально не был способен в одиночку проделать всю эту работу, даже если не учитывать, что в 40-х о генетических методах исследования еще не было и речи, а мост, соединявший когда-то Сибирь и Аляску, был в те времена еще не известен (о нем говорили предположительно, но Набоков отметал прочь подобные разговоры – его мосты между континентами не интересовали). Основываясь только на сравнительном анализе анатомии голубянок, считала Пирс, Набоков просто не имел возможности доказательно и детально выстроить гипотезу подобного рода.
Получалось что-то вроде Великой теоремы Ферма – Великая теорема Набокова, которую тот явно не мог доказать имеющимися у него методами, но все-таки заявлял, что он ее доказал.
Доктору Пирс удалось собрать группу из видных американских и европейских ученых. Она организовала для них четыре горные экспедиции в Анды, собрала вместе с ними целую коллекцию различных голубянок, а потом уже в Гарварде подвергла их генетическому тестированию.
Ученые понимали, что происхождение голубянок можно объяснить не только экзотической гипотезой Набокова о пятикратном азиатском нашествии. Среди них – приход из древней Гондваны, из района Амазонки и другое. Но гены показали, что прав был все-таки Набоков. И как прав!
Все представители рода Polyommatus, как оказалось, имели общего предка, жившего в Азии около 11 миллионов лет назад. Больше того, анализ показал, что имело место именно пять азиатских нашествий – 10,7; 9,3; 2,4; 1,1 и 1,0 миллионов лет тому назад. Сначала голубянки перебирались в Аляску по Берингову мосту, потом, когда мост рухнул, они перелетали через Берингов пролив. В течение этого десятка миллионов лет температуры в районе Берингова пролива постоянно понижались, поэтому каждый раз на Аляску прибывали виды голубянок, все более и более устойчивые к холоду.
«Боже, он во всем оказался прав, – восклицает сегодня Наоми Пирс. – Я была сражена!»
Несомненно, мир много бы потерял, если бы Набокову удалось сосредоточиться только на научной карьере, но он мечтал именно о ней. Возможно, он ценил в себе настоящего ученого даже больше, чем всеми признанного писателя. В поэме 1943 года «On Discovering a Butterfly» (с 1937 года он не написал ни одного романа на русском языке, если не считать автобиографии «Другие берега» и авторский перевод на русский романа «Лолита») он писал:
I found it and I named it, being versed
In taxonomic Latin; thus became
Godfather to an insect and its first
Describer – and I want no other fame.
(Я нашел его, и я назвал его, воспев
Таксономической латынью; и стал поэтому
Крестным отцом насекомому и его первым
Описателем – и другой славы я не хочу.)
Теперь он получил то, что хотел.
