Николай Дорожкин
Будущий испытатель Борис Кантемиров, 1950-е годы.
Фото из личного архива Б.Кантемирова
Кандидат технических наук, руководитель проблемной группы «История отечественной техники» Институт истории естествознания и техники РАН, один из организаторов Российской академии космонавтики им. К.Э.Циолковского и ее вице-президент Борис Николаевич КАНТЕМИРОВ – человек бывалый, ветеран подразделений особого риска. Солидный ученый, видный историк космонавтики, автор многих исследований. А в 50-е и 60-е годы прошлого века, полные великих надежд, энтузиазма и оптимизма, это был молодой офицер, наследник многих поколений кубанских казаков, переживший в детстве сталинградский ад, готов был пройти любые огни, воды и медные трубы. И проходил┘ С ним беседует Николай ДОРОЖКИН.
– Борис Николаевич, насколько мне известно, в бытность научным сотрудником НИИ-4 Минобороны СССР вам довелось в 1962–1966 годах участвовать в испытаниях бортовой аппаратуры ракет под воздействием ядерного взрыва┘
– Точнее, мне довелось участвовать в работах, связанных с испытаниями бортовой аппаратуры системы радиоуправления ракет в условиях воздействия проникающей радиации ядерных взрывов. Кратко расскажу о событиях, происходивших в 1965–1966 годах.
Перед нами была поставлена задача начать подготовку к испытаниям системы радиоуправления боевой ракеты Р-9 в условиях подземного ядерного взрыва на Семипалатинском полигоне. Мы – это инженер-капитан Лукьянец, научный сотрудник Щетинкин и я, инженер-капитан Кантемиров.
После предварительных оценок, ознакомления с условиями предстоящего эксперимента и консультаций с сотрудниками предприятий Минобороны, уже имевшими опыт подобной работы, мы решили: поставить на испытания весь бортовой комплекс аппаратуры системы радиоуправления изделия, причем в рабочем состоянии, то есть при моделировании условий работы аппаратуры в полете.
– До вас кто-то проводил подобные испытания?
– Осмелюсь утверждать, что такой эксперимент мы ставили впервые в мире. Главный конструктор системы радиоуправления изделия М.И.Борисенко (НИИ-885) выдал нам комплект аппаратуры для испытаний. Для нашего эксперимента была выделена штольня, в которой ранее уже проводилась работа, поэтому вырубили специальный штрек, где должен устанавливаться заряд и контейнер с аппаратурой. Расстояние от контейнера до входа в штольню было более 200 метров. На такое расстояние мы не могли ни подать питания приборам, ни записать сигналы телеметрии, если источники питания и шлейфовые осциллографы расположить у входа. Поэтому в штреке, на противоположных его сторонах, были вырублены два небольших бокса на удалении примерно 20 метров от контейнера. В одном из них разместили аккумуляторные батареи, а в другом – шлейфовые осциллографы.
Весной 1965 года в институте мы собрали испытательный комплекс и провели его испытания в целом. Пришло время отправлять комплекс на полигон. Однако, поскольку бортовые приборы находились у нас уже около года, необходимо было провести их контрольные испытания военной приемкой. Организовывал эти работы военпред Евгений Яковлевич Джугашвили – симпатичный старший лейтенант в форме летчика.
– То есть внук Сталина?
– Я сразу догадался, что имел дело с внуком Генералиссимуса. Тем более что на его столе под стеклом был портрет И.В.Сталина┘
Проверка приборов была благополучно завершена. Наконец, 31 мая 1965 года вся аппаратура была отправлена по железной дороге, а 5 июня наша команда вылетела в Семипалатинск. Улетали мы на месяц, а в общей сложности на полигоне пробыли 86 суток, до 3 сентября 1965 года.
В Семипалатинске мы посетили музей Федора Достоевского, погуляли в парке, отведали блюд казахской кухни, а вечером сели на экзотический поезд (паровоз и четыре допотопных вагона). Утром прибыли к платформе города Берег, который сейчас носит гордое имя Курчатов. Через несколько дней ящики с аппаратурой прибыли и были направлены на площадку Д-1, а следом отправились и мы. По пути заехали на место взрыва первой отечественной атомной бомбы и, не думая о последствиях, походили по оплавленной почве эпицентра взрыва...
В общежитии нам выделили комнату под лабораторию. Здесь вся аппаратура была собрана в экспериментальный комплекс. Началась подготовительная работа. Когда комплекс в лабораторных условиях стал работать стабильно, пошел уже июль месяц. В это время готовилась к испытаниям штольня А-1, в которой работы уже проводились. Последний взрыв в ней был «грязный», то есть с прорывом радиоактивных газов в атмосферу. Но тогда мы об этом ничего не знали. Для нашей работы в штольне был специально сделан штрек, штольня теперь имела индекс А1Ш. Этот шифр врезался в память на всю жизнь┘
Нам организовали производственную экскурсию в штольню, познакомили с местом будущей работы. Приковывал взгляд портал штольни, в глубину уходил длинный тоннель, слабо освещенный рядом электрических лампочек. Натужно ревели вентиляторы. Вошли в штольню. Там была температура около десяти градусов. Проходя вместе со всеми по штольне, а затем и по штреку, я не мог избавиться от ощущения какой-то незащищенности перед мощью стихии. Размеры тоннелей (примерно 2,5 х 2,5 м) и помещений, их неотделанные стены и потолки порождали чувство тревоги: вдруг в какой-то момент отколется глыба гранита и раздавит нас, как насекомых. Было довольно сыро, со стен и потолка капала вода┘
– Вы же наверняка основательно подготовились, отрепетировали эту процедуру┘
– Конечно, в лабораторных условиях мы ее проделывали не раз, но не знали, что в реальных условиях все будет много сложней. В створе канала вывода излучений устанавливался наш контейнер – метровый куб из металлических уголков со специальными приспособлениями для крепления приборов и других испытуемых узлов. Через подведенную трубу должен был пройти импульс проникающей радиации ядерного взрыва и воздействовать на аппаратуру, укрепленную на контейнере. К контейнеру будут подведены кабели питания от аккумуляторной батареи, установленной в специальном боксе. От аппаратуры, укрепленной на контейнере, протянутся кабели телеметрии к шлейфовым осциллографам, установленным в другом боксе. На установку и отладку испытуемого комплекса нам отводилась примерно неделя.
После получения команды был установлен контейнер. На следующий день – крепление на нем наших приборов. Нашей команде, занимающейся испытанием всего комплекса бортовых приборов, пришлось потрудиться больше других. Во-первых, каждый прибор весил более десятка килограммов, во-вторых, места крепления не всегда удачно расположены, приходилось принимать странные на взгляд нормального человека позы, в-третьих, крепить приборы надо было на совесть, добротно. Представитель разработчиков Ю.И.Глазачев, человек незаурядной физической силы, так усердно работал пассатижами, что они слегка погнулись...
На следующий день с утра мы довольно быстро осуществили все электрические соединения. Можно было попробовать включить весь комплекс. Нажимаем кнопку┘ Никакой реакции. Еще раз – тот же эффект. Стоим в растерянности, смотрим друг на друга. Начинаем выдвигать гипотезы, одну нелепее другой.
– В подобных случаях надо проверить контакты┘
– А то мы не знаем! Проверяем контакты, перепроверяем, снова включаем – тот же результат. Начинаем нервничать. И вот кому-то пришла в голову мысль: не является ли виной всему обильная сырость в боксе, где стояли аккумуляторы? Как и подобает ученым, решили проверить гипотезу. Раздобыли листы резины, подложили их под аккумуляторы, а некоторые из них просто обернули в резину. С замиранием сердца нажали кнопку пуска и┘ О, радость! Все заработало. Такой результат дорогого стоит. Теперь мы знали, что наш комплекс будет работать и в штольне, хотя там сыро и течет радоновый ручеек. Расслабились, курим, молчим. И вдруг один из нас говорит: «Ребята, а что если сейчас шарахнет?» Повисла напряженная тишина, но всего на мгновение. И голос: «Мы об этом не узнаем». После этого к теме «а вдруг шарахнет» не возвращались.
А потом из испытателей была составлена «группа броска». Это те, кого первыми доставят от командного пункта после подрыва заряда и кто первыми войдет в штольню для спасения результатов эксперимента. В обязанности «группы броска» входило: после взрыва пройти по штольне и штреку до бокса с осциллографами, снять кассеты с пленками и благополучно вернуться назад. В состав группы по нашему комплексу вошли Щетинкин, Лукьянец и я.
И вот наступил день 17 августа 1965 года. После завтрака мы оделись по-боевому.
– То есть?
– Все тот же рабочий комбинезон и резиновые сапоги, которые мы каждый день мыли, все та же каска. Но слева болтался противогаз ИП-46, который начнет работать, когда мы после взрыва войдем в штольню. Справа висела сумка, в которую следует сложить кассеты. Вся наша команда села в грузовик. Не доезжая до штольни, свернули налево, а потом поднялись на пригорок, с которого хорошо была видна наша сопка. Это командный пункт. Прошли команды: «Готовность 10 минут», «Готовность 5 минут», «Одна минута!». За пять секунд до взрыва округлая макушка горы, покрытая горной растительностью и позеленевшими от времени камнями, засветилась огнями световых реперов, используемых для измерения скорости движения поверхности грунтов.
Вдруг резкий удар по ногам – землю качнула сейсмическая волна. Невольно растопырил руки, пытаясь ухватиться за несуществующие перила. Одновременно вершина горы стала подниматься вверх, подбросив светящиеся реперы. Засветились разноцветные языки пламени, прорвавшиеся сквозь трещины гранита. Все это вспыхнуло на мгновение и пропало в клубах пыли. С вершины горы поползли вниз грунт с растительностью, обломки скал, камни и щебень.
По команде мы влетели в кузов автомобиля и помчались к цели. У входа в штольню спрыгнули на землю. Дальше – как на тренировках. Первыми вошли в шахту горноспасатели и дозиметрист. Спустя несколько минут пошли и мы. Идти было трудно – под ногами попадались глыбы гранита, отколовшиеся во время взрыва.
Прошли старую штольню, это метров 150. Повернули в штрек, где стояла аппаратура. В голове никаких мыслей, кроме одной: скорее добраться до бокса, успеть снять кассеты с осциллографов, пока не прорвались радиоактивные газы и не засветили пленки. В распоряжении у нас на все про все было 10–15 минут. Вот мы уже в боксе. Натренированные руки работают автоматически. Не успели мы сделать и половины работы, как горноспасатели и дозиметрист знаками подают команду: пора возвращаться, из трубы прорвались радиоактивные газы. Руки работают еще энергичнее. Все пленки в сумке, можно возвращаться...
Во второй половине дня по телефону сообщают результаты. Телефонист повторяет вслух то, что ему передают с того конца линии связи. Каждый с замиранием сердца ждет, когда произнесут номер его осциллографа и скажут, как ведет себя черная линия. Вот называют мой осциллограф и номера шлейфов, говорят: «Гармоничные затухающие колебания и т.д., все линии после нескольких разнохарактерных эволюций возвращаются к прежнему уровню». Это победа! Во-первых, все приборы отреагировали на воздействия проникающей радиации ядерного взрыва. Значит, эксперимент состоялся и не зря работали больше года. Во-вторых, все линии вернулись в исходное состояние – значит, приборы устойчивы к воздействию такого потока радиации.
На следующий день мы попытались вновь войти в штольню, чтобы снять приборы с контейнера. Но, пройдя несколько десятков метров, вернулись из-за большого уровня радиации.
Теперь можно было уезжать на Берег. Там мы отчитались за проделанную работу.
Что касается эксперимента в 1966 году, он прошел значительно проще. К подготовке его подключились разработчики аппаратуры, которые реализовали всю техническую часть эксперимента. Но меня на этот раз в команду спасателей не допустили врачи, заявив, что я «свое уже получил»┘
