Марат Бисенгалиев
Когда-то южной границей Маньчжурии служила Великая Китайская стена, проходившая примерно по линии раздела сухого и влажного климата.
Фото Reuters
В последние годы в нашей стране поиск «национальной идеи» стал чем-то популярным и престижным. В связи с этим на телеэкранах и в СМИ появляются люди, которые сыплют таким словами, как «примордиализм» и «хартленд», говорят об «имперском мышлении и о «евразийском пространстве». Вот что говорил один из самых видных представителей евразийской мысли – Н.И.Трубецкой. «Национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской империей, а теперь называется СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве таковой обладающая своим национализмом.
Эту нацию мы называем евразийской, ее территорию – Евразией, ее национализм – евразийством... ни панславизм для русских, ни пантуранизм для евразийских туранцев, ни панисламизм для евразийских магометан не должны быть на первом плане, а евразийство».
Евразия как расширенная Россия
Термин «Евразия» в школьном понимании возник сравнительно недавно – лишь в начале XIX века, когда Гумбольдт объединил два материка Старого Света для противопоставления их Свету Новому. Особого смысла в этом, честно говоря, не просматривается, и новая жизнь Евразии как некоей расширенной России вполне разумна. Единственная проблема – возникла эта самая новая жизнь Евразии лишь в 20-е годы, когда историческую Россию сменил большевистский СССР. В итоге евразийцы сошли со сцены практически бесследно, оставив своим идейным наследникам множество здравых для дореволюционного времени идей.
Попробуем осмыслить евразийское пространство в его целостности. Для начала придется сделать одно допущение... Лев Николаевич Гумилев, хотя и не может считаться идеологом евразийства, вполне убедительно нарисовал картину единства «Руси и Великой степи», восходящей к татаро-монгольскому игу.
Проще всего, когда границы идут по горным хребтам или, на худой конец, морям. Смело проведя линию вдоль побережья Северного Ледовитого океана, получим естественные границы России – Евразии от Мурманска до Берингова пролива.
От Аляски по цепочке Алеутских островов границы Евразии ясно тянутся до Камчатки, далее по ее берегу до Курильской гряды и упираются в японский остров Хоккайдо. На всякий случай упомяну, что всерьез японским этот остров стал лет 150 назад, не больше. Причина тому – его суровый климат, который японцы переносили крайне плохо. Да и от Сахалина Хоккайдо отделяет мелководный пролив Лаперуза, от следующего же японского острова Хонсю – глубоководный пролив Цугару.
Но вернемся на материк. Весьма важные и для современной России границы нашего Дальнего Востока проходят либо по реке Амур, либо вообще по абстрактным географическим линиям. К счастью, в момент их проведения – окончательно в 60-е годы XIX века – китайцев там было негусто, так что на данный момент они пока подтверждены еще и этнографически.
«Степь да степь кругом»
Да, российский Дальний Восток и есть сама «Великая степь», точнее – ее горная часть. Маньчжурия, колыбель накатывающих на Запад орд кочевников, имеет весьма четкие границы с трех сторон. В те же самые недавние времена, когда Хоккайдо не имел японского населения, Маньчжурия не имела населения китайского. Собственно же маньчжуры, воинственный кочевой народ, напомнили русскому писателю Гарину-Михайловскому запорожских казаков! Кстати, забайкальские казаки жили с маньчжурами и монголами достаточно дружно, чему границы вовсе не мешали. В частности, кровавый атаман Семенов даже хорошо говорил по-монгольски, и значительную часть своего времени – как до революции, так и после – проводил в Маньчжурии.
Правда, южной границы у Маньчжурии нет. Когда-то таковой служила Великая Китайская стена, проходящая примерно по линии раздела сухого и влажного климата, затем климат поменялся, а передвинуть стену не получилось. Потихоньку окитаились и маньчжуры, и сегодня мечты о «Желтороссии», звучавшие громко года так до 1907-го, представляют собой чисто исторический интерес.
Волею случая уцелела в первозданном «великостепном» виде Монголия, бывшая, можно сказать, частью единого с Россией пространства еще недавно. Следуя вдоль ее южных границ, представляющих вполне разделительную пустыню Гоби, можно незаметно попасть в Синцзян, чуждый и китайской, и евразийской цивилизациям. Дело в том, что его население исповедует ислам и считает себя частью исламского мира.
Но маленький штрих. Синцзян делится хребтами Тянь-Шаня на северную и южную части. Причем в северной находятся и значительные анклавы не столь уж исламизированного казахского и киргизского населения, и истоки рек Или и Иртыша, крайне важные для прилегающих территорий Евразии в экономическом плане. Да и климат более суров и мало способствует традиционному для исламизирующихся народов орошаемому земледелию. То есть опять налицо географическая подсказка, которую не услышали ни царские, ни советские власти.
Покинув евразийское Семиречье и следуя на Запад вдоль хребта Каратау, видим, что к югу от него находится область жаркого климата, хлопководства и ислама. К северу – зерноводческо-кочевые территории со смешанным населением, мало склонным к религиозному фанатизму.
Так происходит примерно до Аральского моря, затем границы опять приходят в пустыню, по которой могут идти любым способом аж до самого Каспия. Интересно, что область древнего поливного земледелия Хорезм, где зимой по-евразийски холодно, все равно выпадает по всем прочим параметрам из общего ряда, оставаясь органической частью исламского мира.
Пересекая Каспий, географическая линия Евразии продолжается сначала рекой Терек, а затем Главным Кавказским хребтом – кстати, заодно отделяющим и Европу от Азии. И климат к югу от него, и настрой населения, и его обычаи и нравы – все тут чужое. Далее – Черное море до дельты Дуная и политическая граница.
За Днестром жизнь другая
«Русские на Прут – турки на Серет» – так описывал действия своих «чудо-богатырей» полководец Суворов. В итоге Прут без малого 200 лет был границей России. Но вот объективные географические параметры, такие как климат и плотность населения, ясно указывают: за Днестром жизнь другая. Вообще, западная граница России-Евразии вернее всего прослеживается не по рекам и не по национальным расселениям, а по климату.
«Не наш» климат другой, мягкий, хотя вполне может быть и несолнечным (как в Прикарпатье, к примеру). При этом никаких ясных границ типа горных хребтов вполне может и не быть.
Итак, граница Евразии проходит по реке Днестр, далее – по историческим границам Подолии и Волыни, примерно составляющим нынешнюю административную границу между Львовской и Тернопольской областями и старую царскую – между Холмщиной и Люблинщиной (самая западная Волынь, на местном жаргоне «Закерзонье», окончательно потеряла свой украинский характер в 1946–1947 годах, а ее население оказалось или в СССР, или на бывших немецких территориях, переданных Польше). В Белоруссии границу провести сложнее, и, наверное, единственно правильный путь – учет национального фактора.
Вопрос о Балтике совершенно иной. Опыт включения этих народов в состав России скорее отрицательный, а в случае с эстонцами – просто невозможный. Кстати, именно с эстонцами у Евразии достаточно четкая граница – по широкому Чудскому озеру и реке Нарве. Явно неспроста!
Последний реальный рубеж мы увидим на Карельском перешейке. Но это и не старая, и не новая граница. А что-то наподобие последнего предложения тов. Сталина на переговорах 1939 года – линия «Выборг–Вуокса». К северу от нее болота превращаются в каменистую местность. Ну и народ, соответственно, под стать природе – «сумрачный», по политкорректному определению Черчилля.
Далее – безлюдный Лапландский север, который принадлежит тому, кто сильнее в данный момент.
Внутри контура
И в заключение можно заглянуть внутрь «естественно-географического контура», представляющего собой гипотетическую Евразию. Внутри его, наверное, процентов на 90 оказались народы, не принадлежащие ни к исламской, ни к китайской, ни к европейской цивилизациям. При определенных условиях они могли стать единым суперэтносом – славяно-тюркским с вкраплениями дружественных финских, кавказских (осетины, кабардинцы) и балтийских наций. А дополнительно окружить себя еще одним кольцом (правда, не сплошным) из нейтральных и дружественных народов, не принадлежащих в то время к конкурентным суперэтносам – западноевропейскому, исламскому, китайскому: латыши, литовцы, галичане, словаки, румыны, болгары, сербы, греки, грузины, армяне, иранцы, корейцы.
Впрочем, чуть не забыл упомянуть еще один народ, издавна проживавший в том числе и на евразийских просторах. Речь идет о евреях, коренных жителях Белоруссии и Украины. Их полная интеграция в западноевропейскую цивилизацию была признана последней вовсе не изначально, а только в 60-х годах XX (!) века. И досталась еврейскому народу очень дорого.
Понятно, что выходцы из Палестины вряд ли могут стать евразийцами, но не забудем о гипотезе А.Кёстлера, предположившем хазарские (то есть тюркские) корни восточноевропейского еврейства («Тринадцатое колено»), и идею А.Буровского о том, что евреи-ашкенази – в первую очередь потомки коренного населения Галиции и Польши («Евреи, которых не было»). Достаточно активное участие евреев в смешанных браках в советское время показывает, что «еврейско-славянский антагонизм» во многом надуманное явление.
Как Евразия прирастала чем попало
Довольно любопытно, что принятая в Российской империи совершенно по другому поводу классическая формула «самодержавие – православие – народность» довольно точно описывает имевшиеся в наличии пути государственного строительства. Что из этого вышло?
На шею к русскому крестьянину посадили «кавказских дворян», коими оказались аж 20% населения Грузии. Бессарабия была территорией лояльной, но румыны затаили обиду на дележ их территории между турками и русскими. О поляках и говорить нечего – наверное, не было у русского царя более неверноподданных, чем они. Что до финнов – то эта территория стала активным получателем средств из российского бюджета. Даже столицу – Хельсинки – и ту построили, можно сказать, с нуля.
Последующие результаты внешней, неевразийской политики тоже отрицательные. В соответствии с самодержавной солидарностью царь Николай I подавляет венгерское восстание. Венгры, потомки выходцев из Сибири – народ, кстати, евразийский, становятся злейшими врагами России. А спасенный Франц Иосиф II уже через пять лет отплатит Николаю черной неблагодарностью.
Перескочим через 30 лет – грандиозная балканская кампания Александра II («освободителя братьев славян»). В минусе – финансовая катастрофа российской казны, приведшая к кабальной зависимости сперва от французских банков, а впоследствии и от французских политиков. В плюсе – микроскопическая Южная Бессарабия и непринципиальные приращения на Южном Кавказе.
В результате кровопролитных и крайне затратных войн на Западе и Юге испорчены отношения со всеми соседними странами: Швецией, Германией (русская граница рядом с Берлином), Австро-Венгрией, Румынией и Турцией. Освобожденные славяне и единоверцы вовсе не жаждут быть вечными должниками освободителей и либо проводят независимую внешнюю политику, либо, попав в состав России, ведут борьбу с властью всеми возможными методами, включая террор.
Кстати, даже такой ангажированный Западом политик, как Витте, услышав ура-патриотические рассуждения придворной камарильи о том, что по итогам «победоносной войны с германцем» в состав России войдут Польша и Восточная Пруссия, буквально взвыл и спросил: «Нам что, мало проблем со своими поляками, евреями и остзейцами? Еще миллионы новых понадобились?»
Другой значительный государственный деятель – Столыпин – в план не выпавших ему 20 спокойных лет развития страны включил предоставление независимости Польше в ее этнографических границах. Мудро, хотя и мало выполнимо в окружении «имперцев».
Итог Первой мировой оказался прямо противоположным ожидаемому, а для триумфаторов-большевиков евразийские идеи не выдерживали конкуренции с мировой революцией и царством диктатуры пролетариата.
Российские власти всегда искали братьев на стороне, за пределами естественного евразийского пространства, и им активно помогали. То чужие цари, то единоверцы, то славяне, то международное рабочее движение, то мировой социалистический лагерь, то прогрессивное человечество и т.д. А свое евразийское пространство обустраивать было как-то некогда.
Изменится ли что-нибудь когда-нибудь? Хотелось бы, ведь Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана – и, может даже, Украины – в перспективе может вырасти в нечто евразийское. Будем ждать!
