Елена Лебедева
Русский язык все-таки еще способен удивлять. На выставке каллиграфии в МГИМО.
Фото Григория Тамбулова (НГ-фото)
Александр Долгин: Мне казалось, что русский язык достаточно богат, чтобы передавать самые тонкие смыслы┘
Михаил Эпштейн: Носителям языка он всегда кажется самым богатым. Однако при сравнении двух или нескольких языков картина меняется. Например, английский лексически богаче русского (по разным подсчетам – в 3–5 раз). Даже англо-русские словари, как правило, содержат больше входных слов, чем русско-английские. Лишь один факт – в русском языке не используются тезаурусы (собрания слов по тематике). В английском языке – это настольная книга, им пользуются наравне с обычными словарями. А в русском языке не набирается такое количество синонимов и родственных понятий, чтобы образовать тезаурусные ряды. Каждое «тематическое гнездо» в основном представлено одним-двумя словами, тогда как в английском или немецком их значительно больше.
А.Д.: Да, похоже, объективные симптомы – и неутешительные. Язык важен даже для геополитической конкуренции народов. Про культуру, как элитарную, так и массовую, и говорить нечего. Вероятно, когда общество не порождает новых слов, оно вообще мало что порождает.
М.Э.: В целом ряде стран – США, Франции, Германии, Японии – целенаправленно работают над развитием и самосознанием языка. В частности, проводятся акции «Слово года» и «Антислово года» (самое лживое, пропагандистское). В США этим занимается Американское диалектное общество, в которое входят крупнейшие лингвисты, журналисты, педагоги. С 2007 года я провожу такой конкурс в Центре творческого развития русского языка при Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы. Словами минувшего, 2008 года, стали «кризис», «коллайдер» и «великодержавность». В 2007 году лидировали «гламур» и «нано», включая «нанотехнологии», и «блог/блогер».
 Александр Долгин – профессор кафедры «Прагматика культуры» Государственного университета – Высшая школа экономики. Создатель первого в России рекомендательного интернет-сервиса, экспертную работу в котором выполняют сами пользователи, – Имхонет. Автор монографии «Экономика символического обмена» (2007). |
В разряде жаргонизмов и неологизмов на первое место в прошлом году вышло слово «пазитиф» – чуткая реакция языка на повсеместное навязывание позитива. На второе место – «обаманна» – представление о том, что с приходом Обамы к власти с неба посыплется манна небесная. Одновременно в нем звучит «обман». Третье место заняло слово «стабилизец». А выражением года было названо «пилинг и откатинг».
В этом году на статус «Слово года» претендуют: «новые бедные», «перезагрузка», «антикризисный», «обвал», «передел», «пере-» (приставка, означающая радикальные перемены)...
Выбор знаковых слов – это рефлексия общества над тем, что составляет основной нерв минувшего года. Поэтому «Слово года» – акция, имеющая важное общественно-языковое значение. Было бы интересно провести ее на Имхонете – мы получили бы не только экспертное, но и читательское мнение. Вдобавок к прочитанным в прессе люди могли бы присылать слова собственного сочинения или услышанные где-то.
А.Д.: Имхонет, действительно, удобная площадка для работы со словом, поскольку это сайт новейшего поколения, так называемый web 3.0. То есть к распространенным технологиям web 2.0, когда контент находят и создают сами пользователи, добавляется следующая важнейшая фаза, когда они сами же его сертифицируют. Таким образом, люди будут не только генерировать слова, но и проявлять свое отношение к ним. Это поможет выявить перспективные слова – их подхватят и разнесут, поскольку они легли на душу.
М.Э.: Помимо «Слова года» целесообразно провести конкурс «Словотворчество» – на создание или введение в широкий оборот новых слов и понятий. Велимир Хлебников создал неологизм «языковод» – тот, кто выводит слова, как садовод цветы. К сожалению, я не раз сталкивался с тем, что деятельность, сознательно направленная на создание новых слов, вызывает чуть ли не осуждение. Бытует мнение, что язык как-то сам собой рождается в народной толще.
А.Д.: Это касается не только языка. Безымянность вообще типична для социальных практик. Кто помнит, что детский сад придумал Оуэн? Или что Пастер потратил не один десяток лет, объясняя, зачем мыть руки┘ Публичные опыты ставил и чуть ли не спектакли с душераздирающим концом разыгрывал, чтобы внедрить новую норму. Универмаг – крупное социальное изобретение – был впервые открыт в Милане. Все когда-то было чьей-то инициативой, чьей-то целенаправленной деятельностью, а кажется возникшим само собой.
М.Э.: В 1920–1940-е годы лексический фонд русского языка, по крайней мере в его словарном отражении, уменьшился примерно в 2–3 раза в результате выбывания (и выбивания) культурного слоя, который его практиковал. Распространился новояз.
Новояз – это не творческое обновление языка, а сокращение, когда лишние, «вредные» слова, вызывающие свободное движение мысли, прореживаются, а остальные сводятся к двум значениям – «за» и «против». Русский язык истощился до такой степени, что творческая, проективная задача выходит сейчас на первый план.
Парадокс, но наиболее активным сообществом, формирующим язык в последние десятилетия, оказалось криминальное. Практически только оттуда приходят новые слова: «беспредел», «разборка», «отморозок», «наезжать», «распальцовка»... Сообщества журналистов, писателей, мыслителей, интеллигенции в широком смысле стесняются языкотворчества и пассивно ждут, когда народ начнет обогащать язык, как будто они сами не народ или в меньшей степени народ, чем уголовники.
А.Д.: Думаю, одна из причин – в смене элит. Интеллигенция держится за язык, справедливо видя в нем маркер принадлежности к своим. Бизнес-элита еще не настолько раскованна в поле культуры, чтобы публично экспериментировать со словом.
 Михаил Эпштейн – философ, филолог, культуролог, литературовед, эссеист. Член российского ПЕН-клуба и Академии российской современной словесности. Автор свыше 20 книг и более 500 статей и эссе, переведенных на 15 иностранных языков. С 1990 года живет и работает в США. Профессор университета Эмори (Атланта). |
Но, может быть, ситуация не столь драматична, как следует из ваших слов: пока словарь сокращается, нарастают другие знаковые системы? Визуальные, или, возможно, добавляется интонационная выразительность┘ Может быть активность перетекает в графику? Если наравне с сокращением одной системы растет другая, то на круг мы ничего не теряем.
М.Э.: За введением новых знаков, в том числе графем, – будущее. Пример неографии – как передать состояние «горя» и его степень? Можно рядом кавычек – словно слезы: """""""". Еще одна типичная эмоция – знак «крыша поехала»: ^> Именно так она и съезжает: крыша, которая наверху, оказывается сбоку. Значение: «с ума они там посходили?», «совсем свихнулись» и т.п. Насколько такие знаки могут войти в употребление, оказаться «входчивыми»?
Но неографика не отменяет неологии – необходимости расширять словесный язык, запас его лексических и концептуальных средств. Вот, кстати, «входчивый» – пример нового слова. Есть ведь такие входчивые люди, которые могут войти в любые двери, переступить любые социальные пороги. Хорошо бы протестировать его на Имхонете, насколько оно «входчиво» в язык. Как и другие слова. Например, слово «глокальный» – оно было придумано в Японии в 1990 году, в нем объединено глобальное и локальное. Война в Ираке была глокальной.
А.Д.: Интернет в целом и Имхонет в частности располагают отличной базой для такого рода аналитики┘ Там собирается информация о реальных (а не предполагаемых) предпочтениях людей, есть оценки и описания миллионов объектов, и все суждения имеют персональную привязку. Благодаря этому можно получать любые срезы: социодемографические, гендерные, вкусовые... В системе зарыто колоссальное количество ответов на эти и другие незаданные вопросы.
М.Э.: Вам карты в руки, потому что я не математик. Хотя у меня вышла работа «Мысли в числах. Россия и Запад в зеркалах Интернета». Из разноязычного Интернета вырисовывается очень показательная картина. Например, в Рунете имя Шекспира употребляется гораздо чаще, чем Пушкина или Достоевского в Ангнет – аглоязычном Интернете. Но если посмотреть на популярность Пушкина внутри русской культуры и Шекспира внутри английской культуры, Пушкин окажется выше – он упоминается на каждой 38-й странице Рунета, а Шекспир – на каждой 216-й странице Ангнета, что статистически подтверждает наш литературоцентризм.
Я, кстати, пробовал вычислить таким путем объем Рунета и Ангнета┘ Известно, что в русском языке предлог «в» – самое частое слово (встречается 1 раз на каждые 23 слова): в английском это определенный артикль the (каждое из 16 слов). Таким образом, достаточно взять частоту употребления этих слов, умножить на 23 или на 16 – и можно получить приблизительный объем Рунета и Ангнета. Получается, что англоязычный Интернет по объему слов примерно в 50 раз больше, чем Рунет.
 Впрочем, удивляться «находкам» русского языка можно не только на выставке, но и на каждом шагу в нашей повседневной жизни. Фото Владимира Захарина |
Но насколько точна эта статистика? Я беседовал с людьми из Google, из Силиконовой долины, они говорят, что цифры не совсем надежны. Кроме того, время от времени показатели меняются. Если бы удалось наладить точный сбор сетевой статистики, мы приобрели бы неоценимые социологические данные. Например, как соотносятся в английском и русском языках такие понятия, как man и woman, «мужчина» и «женщина»? Цифры сразу позволили бы оценить сравнительные масштабы феминизма.
Или такой факт: судя по Google, Россия сейчас занимает 13-е место среди держав, интересующих англоязычный мир. Она идет после Мексики, Кореи, Бразилии, Израиля, чуть выше, чем Иран, Индонезия и Турция. Я ориентируюсь на количество «гугликов» – сколь часто, по данным Гугла, слово «Россия» употребляется в англоязычном Инете. Кстати, каждый из нас может поинтересоваться, сколько у него гугликов.
А.Д.: Частота упоминания как способ измерения символического капитала┘
М.Э.: Статистика слов по их частоте употребления в Инете – серьезный ориентир в оценке общественной важности тех или иных явлений. Например, кто главный философ в сознании Запада и России? Судя по данным Google, все еще Маркс, причем на Западе тоже. Потом Энгельс. И лишь затем идут Кант, Сократ, Платон, Аристотель, Ницше (в таком порядке).
А.Д.: Запросов к Сети и рекомендательным сервисам можно сформулировать сколько угодно. Но хорошо бы точнее определиться с тем, что на самом деле важно узнать. Постановка точных вопросов к Интернету – это отдельная и не сказать чтобы решенная задача.
М.Э.: Я ввел слово «гуманетика» – гуманитарные исследования посредством Сети. Интернет позволяет понять, что значит, например, дуб для немецкого языка и что – для русского. Что важнее для русского менталитета – дуб или береза, то есть женственное (белое, кружевное) или мужеское (кряжистое, могучее). Не воспользоваться новыми сетевыми возможностями было бы грандиозным упущением лингвистики. Инет позволяет определить вес слова в ментальности народа и тем самым точнее охарактеризовать саму ментальность.
А.Д.: Не забудем, что Интернет удобен не только для рефлексий по поводу языка, это еще и среда, в которой рождаются новые слова. Можно подстегнуть этот процесс. Например, обработать дневниковые записи и вытащить характеристику словарного запаса, которым оперируют блогеры. Рейтинговать их по этому показателю. Это поможет выцепить и вывести на поверхность перспективные слова.
 Соединительная гласная «о» в русском языке может творить чудеса. Валентин Воровьев. «Волнодав», 2003, сталь, ковка, сварка, дерево. Источник: Каталог выставки «Металлисимус», Москва, 2009 г. |
М.Э.: Это очень продуктивная идея. Даже Словарь Даля в значительной мере был проективным – Даль попытался ввести огромное количество слов (около 14 тысяч). Правда, будучи сыном своего позитивистского времени, он стеснялся этого. Тогда было принято считать, что ученый отражает существующее в реальности, а не проектирует то, что ему кажется возможным.
Еще одна попытка: Солженицын издал Словарь расширения русского языка. Это благородный замысел, но в издании нет практически ни одного нового слова, это конспект по словарю Даля – напоминание о словах домотканого быта, ремесел, которые полезно помнить.
Гумбольдт, основатель научного языкознания, говорил, что язык – это не готовый продукт, «эргон», а энергия, творческий процесс рождения слов и смыслов. Словотворчество, как я его понимаю, ориентировано не на реанимацию конкретных слов, а на воскрешение энергии языка, способность корня рождать новые слова.
А.Д.: Как вы относитесь к импорту слов?
М.Э.: Ничего плохого в заимствованиях нет. Но если язык жив, он должен рождать новое и на своей собственной корневой основе. Именно так было в XVIII веке: в эпоху Петра и его преемников Россия много заимствовала из голландского, немецкого, французского, но одновременно шло интенсивное творчество на основе русских корней. Тогда появились слова «чертеж», «созвездие», «кислород», «промышленность», «чувствительность», «трогательный» и др. Их создавали Тредиаковский, Ломоносов, Карамзин, Шишков...
Если сейчас русский язык не ответит на вызов английских заимствований собственным словотворчеством, это будет означать смерть языка. При современной глобализации через несколько поколений люди начнут переходить с кириллицы на латиницу, потому что большинство русских слов будет логичнее и удобнее писать на латинице. «Бодибилдинг», «армрестлинг» или «мерчандайз» на кириллице выглядят чудовищно! Столь же чудовищно, как написанное латиницей слово «ощущение» – «oshchushchenie».
Каждый язык выбирает те графические средства, которые способствуют наилучшему представлению его слов. Если большинство слов в русском языке станут заимствованиями из английского, то и писать их будет удобнее на латинице. Придется Пушкина с Толстым переводить на латиницу. А это изменение всего культурного генофонда нации.
А.Д.: В каких сферах жизни больше всего словесных лакун? Есть ведь очевидные бреши – слова, которые позволяют корректно поругаться, выяснить отношения, слова любви...
М.Э.: Любовная лексика, безусловно, бедная, особенно в средней стилевой зоне, между матом и канцеляритом («сожитель»). Печальное наблюдение Марины Цветаевой: «Возлюбленный» – театрально, «любовник» – откровенно, «друг» – неопределенно. Нелюбовная страна!» А одна американская писательница придумала такое слово – «амари». С одной стороны, оно происходит от «амор» – «любить», с другой – «а-мари» – «не женат».
В русском языке мало слов, связанных со временем. В английском языке множество слов, особенно глаголов, производных от time. У нас всего два глагола – «повременить» и «осовременивать» – оба малоупотребляемые. Задумайтесь, всего два глагола с корнем «врем», который суть движение, изменение!
Не решена проблема обращения к мужчине или женщине. Нет устоявшегося названия электронной почты и электронного письма. Или еще пример – есть семейные пары, которые не хотят иметь детей. Их неправильно называть бездетными, потому что они не просто не имеют детей, но не хотят их – из принципа или из материальных соображений. Как их назвать? Противодетные?
А.Д.: То же с людьми, которые официально не работают. Это не тунеядцы и могли бы находиться при деле, но они не бедствуют и на жесткий потогонный график не согласны. Пока устоявшегося слова нет, а масса голов и рук маются от безделья.
М.Э.: То есть дыр и прорех много. Хотя в русском языке есть и свои преимущественные зоны.
Скажем, в английском не различаются голубой и синий цвета, есть одно слово – blue и его оттенки: светлый, темный. Или «правда» и «истина» по-английски одинаково truth.
А.Д.: А может, и хорошо, что у нас вместо пяти-шести английских слов одно русское. Изъясняться не числом, а умением. Если представить себе язык как классификацию, то, возможно, наша устроена чище и экономичнее. Она как декартова система координат – ничего лишнего.
М.Э.: К сожалению, это не так. Язык движется от абстрактного к конкретному. В английском языке огромное число и общих слов, и конкретных, расчленяющих общую сферу. Например, по-русски есть одно слово «форма», причем оно пришло из латыни только в XVIII веке. А по-английски наряду с form, есть еще и shape, и mold.
То же самое с понятием вины. По-русски говорят «он виноват», а по-английски можно сказать – guilt, fault, blame. Blame – значит винить кого-то за конкретное неподобающее действие. Guilt – это нравственная вина. Fault – вина-недостаток, ошибка. То есть русскому приходится самостоятельно додумывать, о какой вине идет речь. А английский язык уже заранее проделывает эту работу, четко различает понятия, в результате чего можно сразу сконцентрироваться на индивидуальных оттенках и аспектах вины. Это и есть восхождение от абстрактного к конкретному.
А.Д.: Значит, в английском сделана ставка на четкую разметку эмоционально-смысловых полей, а в русском больше отдается на додумывание, трактовку, человеческое творчество. Это как с законами: можно их принять и действовать по писаным правилам, а можно всякий раз решать на глазок.
«Скучные» на Западе люди. То ли дело, наш человек – одним топором такое сотворит, что у другого и с инструментом в жизни не получится. Но ведь не все так могут! .
