Владимир Покровский Как стало известно «НГ» из источников в Госдуме РФ, возможно, уже в ближайшие дни в ГД РФ поступит на рассмотрение законопроект, одобренный в прошлый четверг на заседании правительства РФ. Этот документ, напомним, содержит целый пакет поправок в Закон «О науке». В частности, предполагается придание Российской академии наук юридически однозначного статуса государственной академии (сейчас РАН – это «общероссийская самоуправляемая организация»), президент Академии утверждается главой государства, а устав РАН – правительством РФ. Теряет Академия и автономию в распределении бюджета. Вчера, когда номер «НГН» уже был отправлен в печать, проходило заседание президиума РАН, на котором должна была рассматриваться сложившаяся ситуация. Журналистов на заседание не допустили. Но буквально накануне нам удалось поговорить с членом президиума РАН, академиком Владимиром Фортовым.
– Владимир Евгеньевич, понятно, что по горячим следам, еще до обсуждения проблемы на президиуме РАН, давать какие-то оценки утвержденному правительством законопроекту трудно. И все-таки, каково ваше видение развития ситуации с Академией наук?
– Я давно на президиуме РАН говорил о том, что назначать и утверждать президента Академии наук – это грубая ошибка, а уж то, что она лишится права распределять деньги, это полное безобразие. Но я не видел документа, а по своему опыту я знаю, что часто то, как о нем говорят, совершенно не соответствует тому, что в нем написано. Сначала я должен понять, что за этим стоит.
– Тем не менее ситуация тревожная. Как все-таки выйти из того положения, в каком она оказалась, отечественной науке?
– Главная проблема в том, что наша наука не востребована у себя дома. 15 лет назад академик Александр Прохоров напечатал в «Известиях» статью: «А нужен ли я своей стране?». Это он-то, нобелевский лауреат, изобретатель лазеров!
Сделать науку востребованной – это ключевая задача России сегодня. А для этого надо строить экономику, основанную не на нефти, а на знаниях. Примеров такого рода предостаточно. Один из них – Южная Корея.
– В чем, по-вашему, заключается южнокорейский феномен?
– Кто тридцать лет тому назад мог хотя бы что-то рассказать об этой стране? И что сегодня: на мировом рынке корейский хай-тек все увереннее теснит известнейшие мировые фирмы. У всех на слуху названия: Samsung, KIA, Daewoo, LG. Корейские автомобили на улицах всех городов мира. Мало того, Южная Корея – ведущий и практически единственный на Западе производитель тяжелых танкеров. Мощнейший научно-технический потенциал. А ведь в отличие от нас у Кореи не было ни таких ресурсов, ни такой системы образования, ни такого хорошо подготовленного, творчески грамотного народа. Так почему же мы не стали Южной Кореей?
Все мы видим, что Корея поставила «чистый» эксперимент в области хай-тека. И не на словах, а на деле создала у себя инновационную систему. Реальную экономику, основанную на знаниях. За счет чего? Прежде всего это, конечно, налоговые льготы (налоговые преференции). В результате весь мир, и в первую очередь японцы, пошли в Южную Корею, которая стала сегодня одним из мировых экономических лидеров.
Мы же до сих пор едем по старой лыжне: все должны платить равные налоги – и торговец вином, и ученый.
– С чем это связано?
– Мне кажется, что нас «размагничивают» наши природные ресурсы. Мы демонстрируем годовой прирост ВВП на уровне семи процентов. Но значительная часть этого ВВП связана не с увеличением реального производства, а с ростом цен на бирже сырья. У нас половина промышленного ВВП и треть бюджетных поступлений – доходы от энергоносителей. И отсюда такое отношение к науке. Зачем выкладываться и развивать какие-то там сверхтехнологии? И я не думаю, что без смены этой парадигмы у нас есть какие-то перспективы.
– Так что же, нам нужно перекрыть этот поток нефтедолларов?
– Нет, конечно. Нефтедоллары должны стать ресурсом развития, а не наркотиком. На самом деле ситуация сейчас очень благоприятная. В России есть хорошее образование, великолепные институты, интеллектуальный потенциал и, видите сами, есть деньги! Есть понимание, что нужно выходить из того положения, в котором мы находимся, и что оно ненормально.
Давайте посмотрим вокруг, посмотрим на мировой опыт, на этих «азиатских тигров» или наших европейских соседей. После войны Франция де Голля ввела сверхвысокий налог на добавленную стоимость – 35%. И куда был направлен этот поток? В атомную науку и технику. В результате, производя сегодня 80% энергии на атомных станциях и создав собственное ядерное оружие, Франция обеспечила себе энергобезопасность и может позволить себе быть независимой. Другой пример – Западная Германия, где в свое время был придуман термин: «кнут для промышленности», заставляющий промышленность поддерживать науку и высокие технологии.
Я бы предложил от одного до двух процентов с дохода каждого бизнеса в стране направлять на развитие жизненно важных научных направлений. При этом мы говорим бизнесу: этот процент вы должны потратить на науку. На какую – ваше дело. Решайте сами. У вас есть технологические проблемы? Закажите исследования – в вузах, Академии наук, в прикладных институтах. Но вы должны потратить эти средства на хай-тек! Если вы не тратите этих денег, они идут в централизованный фонд – на поддержку программ в области высоких технологий исходя уже из государственных интересов. В науку пойдет средств в 3–5 раз больше, чем мы тратим на нее сегодня из госбюджета! Есть и другие идеи выхода из сложившегося положения, но они требуют обсуждения и волевого политического решения руководства, к которому, мне кажется, оно готово.
Но было бы абсолютно неверным представлять этот процесс как движение только со стороны бизнеса и государства. В научном сообществе зреет мнение, что сегодня в результате перехода к новой общественно-экономической формации (а в свое время мы, ученые, и явились одним из главных детонаторов этого перехода), место науки и способы ее связи с обществом изменились. Мы привыкли к элитарному положению науки в обществе. И не привыкли к тому, чтобы доказывать обществу свою необходимость. В такой системе координат продолжает жить довольно много наших ученых. Сегодня наука должна постоянно доказывать свою необходимость! И каждому ученому нужно разъяснять свою необходимость. Это и происходит уже давно во всем мире.
А нефти у нас не так уж и много, как нам кажется, – 6–8% мировых запасов. Столько же имеют США, Ирак в два раза больше. Но что будет потом?
