Владимир Покровский
С техникой, работавшей в чернобыльской зоне, все ясно – она свое отработала навсегда. С людьми – все значительно сложнее.
Фото Reuters
Незадолго до двадцатилетнего «юбилея» чернобыльской аварии, который сегодня отмечает все «прогрессивное человечество», руководитель Национального радиационно-эпидемиологического регистра Виктор Иванов объявил о результатах наблюдения за здоровьем более чем 200 тысяч человек, попавших под ядерный колпак Чернобыля. По его словам, эти люди действительно чаще других заболевают раком щитовидной железы, лейкозом и лейкемией, однако это учащение лишь едва-едва превышает фоновый уровень онкозаболеваемости. Наиболее заметно это превышение в группе из 35 тысяч ликвидаторов, получивших более 15 бэр (биологический эквивалент рентгена), – 3%. У жителей пораженных областей России оно вообще почти незаметно; так, в наиболее облученной Брянской области оно составляет всего полпроцента.
Это коррелирует с выводами сотрудника РНЦ «Курчатовский институт» Владимира Шикалова, который непосредственно участвовал в работах и был сменным представителем научного руководителя при ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, а затем в течение 20 лет наблюдал за здоровьем 680 курчатовских ликвидаторов. По его данным, на здоровье людей, получивших менее 25 бэр, полученная доза вообще никак не повлияла. Больше того, он и его коллеги-генетики не нашли зависимости между дозой и хромосомными повреждениями – если эта доза опять же менее 25 бэр. Правда, утверждать, что такой зависимости нет вообще, Шикалов не может – слишком мала статистика.
Так что можно вздохнуть с облегчением, наше здоровье пошатнулось лишь незначительно, хотя все это, конечно, не позволяет назвать чернобыльскую аварию бумажным тигром для мира, – ведь даже полпроцента от 200 тысяч означает тысячу детей, заболевших раком.
Сначала мы не понимали и не умели
Владимир Шикалов, начальник лаборатории Института ядерных реакторов РНЦ «Курчатовский институт», во время ликвидации последствий чернобыльской аварии – сменный представитель научного руководителя при председателе Правительственной комиссии, официальная полученная доза облучения – 54 бэра:
– Первые дни мы совершенно не понимали, что произошло и, главное, что происходит. Мы не знали, идет реакция деления или нет, продолжается ли там что-нибудь, а если продолжается, то в каком виде? Где топливо? В каком оно состоянии? Чтобы решить, что делать, нужно было срочно найти ответы и на эти, и на многие другие вопросы, но четвертый блок светил так, что ближе, чем на восемьсот метров, подойти к нему или подлететь сверху было нельзя. Оказалось, что дистанционных средств для получения ответов просто не существует – мы не могли с большого расстояния определить ни температуру, ни наличие цепной реакции или ее отсутствие.
Предыдущий опыт работы говорил мне, что к таким мощным источникам с воздуха подходить не следует, а надо идти под прикрытием так называемой «теневой защиты». Я работал на атомных станциях и знал, что здесь лучшая теневая защита – кабельные тоннели и транспортные коридоры, соединяющие собой все четыре блока ЧАЭС. Мы надеялись, что туда, особенно в кабельные тоннели, не попал загрязненный воздух и что они остались условно «чистыми». Мы надеялись найти один из сузовских каналов (трубопроводы, по которым ходят стержни управления и защиты), обрезать его и через него протолкнуть в реактор датчики, способные вести регистрацию в работающем реакторе.
Во второй половине мая мы начали пробиваться к реактору. Мы ползли по тоннелям по всей цепочке – от первого к четвертому блоку, – словно альпинисты, делали промежуточные лагеря. Добравшись, наконец, до четвертого блока, нашли чистое помещение, устроили себе базу, сумели включить и опробовать приборы┘
Слоновья нога и Барботер
Георгий Попков, инженер-исследователь, ликвидатор, на пенсии, официальная полученная доза облучения – 28,4 бэр:
– В нашей смене было 35 человек. Когда я впервые попал к курчатовцам, мне показали мою кровать и предупредили: «На этот гвоздь одежду не вешай. Там висела телогрейка Попова». В тот раз Попова, легендарного «сталкера», я не застал – он уехал отдыхать. Увидел, когда приехал во второй раз. Поразился – лицо все черное от полученной дозы.
Зона┘ У нее были свои достопримечательности, одно из них – Слоновья нога. Огромный нарост из черного стекла, сплавленного из песка, бетона и топлива. В момент аварии все это потекло вниз, в одно из подреакторных помещений, огромный зал, куда мы и носа не совали, укрепленный колоннами квадратного сечения из клепаной стали, шесть на шесть. Главный «дозик» Городецкий нашел на ближайшей помойке детского коня на колесиках, водрузили на коня датчик, протолкнули внутрь и померили уровень радиации – 14,5 тысячи рентген в час.
А ход туда был такой – сначала нужно было взять ключ. Я был одним из тех немногих, кому выдавался ключ. Отпиралась дверка, наваренная уже после аварии, дальше начинался транспортный коридор – там общий фон 2,5 рентгена в час, жить можно, но недолго. Все, что лежит в окрестности, – нехорошие вещи. Например, лежали там две бетонные блямбы, от одной из них светило ровно двести рентген. Можно было бы, чтоб не мешала, вытащить ее оттуда, но мы оставили, потому что калибровали от нее свои датчики.
Затем лезешь в некий ход с поворотом, высотой метр двадцать. Если ползти прямо, попадаешь к Слоновьей ноге, там веревочка была повешена. Несмотря на свинцовую защиту, фон там был неприятный – 10 рентген в час. А если направо повернуть, попадаешь в рай – еще одно подреакторное помещение с фоном 3 миллирентгена в час. Там были установлены температурные датчики, но мы часто туда просто отдыхать ползали.
Барботер – бассейн, тоже под реактором, часть одной из систем защиты. Самое неприятное место во всей станции со множеством неожиданностей. Там были места почти чистые, но если свернешь чуть в сторону, можешь попасть под 500–600 рентген в час. А вдали виднелась настолько радиоактивная лужа, что она всегда светилась зеленым светом.
Оказалось даже хуже, чем ожидали
Владимир Шикалов:
– Нам сопутствовала удача – в конце концов мы своим зондом уткнулись прямо в топливо. Мы его обнаружили достаточно глубоко под реактором. Мы наладили измерения ключевых характеристик – динамику изменения температуры, нейтронного потока и гамма-излучения. Эта первая временная штатная система контроля была введена в эксплуатацию уже второго июня. Много позже, когда деятельность там сильно модернизировалась, построили саркофаг и все остальное, у нас самих остро стал вопрос о влиянии излучения на здоровье.
Дело в том, что все профессионалы, работающие с ионизирущими излучениями, обычно сталкиваются с конкретными излучениями в конкретных условиях. В этой цепочке очень хорошо разработаны и технологии защиты, и технологии гигиены. Но здесь мы столкнулись с набором излучений, для которых требуется комплекс защитных и профилактических мер, которыми человечество на тот момент не располагало. Нужно было защититься одновременно от гамма-излучения, альфа-излучения, бета-излучения, работать не с точечным источником, не с плоским источником, а с объемным, с неравномерным распределением в пространстве.
Как быть? Какую планку себе поставить? 5 бэр (разрешенная норма за год) в тех условиях означала всего лишь один подход к месту, где надо работать. 25 бэр – аварийную однократную дозу, после которой человека следует отстранять от работы с радиацией на 5 лет, – тоже легко было набрать. Только за первый тур проведенной работы каждый из нас получил по 13–17 бэр. Из 680 человек курчатовской команды более трехсот получили серьезные дозовые нагрузки. Перед нами встал очень эгоистичный вопрос: «Нам-то что, на кладбище собираться?»
И тогда я поставил себе задачу сроком на 20 лет – следить за здоровьем курчатовских ликвидаторов и анализировать изменения. Собрал с помощниками в нашей медсанчасти все медицинские карты ликвидаторов, все записи о них начиная с 1976 года, заложил всю эту информацию в компьютер и все последующие 20 лет внимательно отслеживал состояние их здоровья. Вскоре нашел партнеров в Институте генетики РАН, в лаборатории профессора Владимира Шевченко, который в прошлом году, к сожалению, ушел из жизни. Эта лаборатория умела хорошо проводить анализ крови на хромосомные аберрации. Много времени пришлось потратить, чтобы доказать, что наши выводы о том, что доза менее 25 бэр на здоровье никак не влияет, статистически представительны.
У людей, набравших больше 25 бэр, чаще, чем у других, начинались раки. В моем списке из 680 курчатовцев есть человек семь, которые от этих раков умерли, но документально я не могу этого доказать – в заключениях о смерти диагноз «рак» никогда не значится, пишут «пневмония», «острая сердечная недостаточность» и тому подобное, то есть вписывается причина летального исхода, а не болезнь, вызвавшая эту причину.
Георгий Попков:
– По моим (нерепрезентативным) данным, процентов двадцать ликвидаторов (не курчатовцев) уже умерли, среди живых (включая курчатовцев) здоровых нет.
* * *
Зона отпускает человека с трудом.
Для того чтобы попасть в нее, нужно было подъехать к зданию первого блока, сконцентрироваться и на хорошем спурте промчаться к двери – там тоже была радиация.
Попков рассказывает, что, когда он возвращался домой после первого визита в Чернобыль, он взял на Киевском вокзале такси, доехал до дому, расплатился с водителем, взялся за ручку дверцы, сказал себе: «Ну, так!» – и приготовился опрометью бежать к собственному подъезду.
Здравствуй, сталкер!
