Борис Горобец
Герой Социалистического Труда Л.Д. Ландау на Рижском взморье в 1956 г. в компании лауреата Сталинской премии Е.М. Лифшица – награды получены два года назад за водородную бомбу. Этот уникальный снимок, единственный, запечатлевший Л.Д. Ландау с Золотой Зв
Приближается 100-летний юбилей главного героя этой книги – гениального советского физика Льва Давидовича Ландау. Вместе с тем уже в этом году (2005 г.) исполняется 90 лет со дня рождения и 20 лет со дня смерти Евгения Михайловича Лифшица, соавтора и самого близкого друга Ландау.
В истории физики Ландау и Лифшиц навсегда слились благодаря своему знаменитому десятитомному «Курсу теоретической физики». По существу, Е.М. Лифшиц является вторым главным героем нашей книги, да и сам факт ее создания обусловлен прежде всего ролью именно Е.М. Лифшица в моей жизни <┘>.
Работа по теме Ландау в широком смысле была начата мной в 1999 г. с составления сборника статей, посвященных Е.М. Лифшицу. Случилось так, что в том же году в «ландауведение» была вброшена бомба – книга воспоминаний жены Ландау (Кора Ландау-Дробанцева. Академик Ландау. Как мы жили. Воспоминания. – М.: Издатель Захаров, 1999, 494 с.). В ней наряду с главным героем действует и антигерой – Е.М. Лифшиц. В этой книге описано, как жила семья Ландау, сообразуясь на практике с теорией академика Ландау о свободной любви. Центр тяжести ее – в массе откровенных слов и сценок. <┘> По-видимому, именно из-за этого эротического фактора книга Коры стала популярной. Вместе с тем книга Коры изливает потоки ненависти и клеветы на Е.М. Лифшица. Академик В.Л. Гинзбург в печати сравнил процесс чтения этой книги с «погружением в ванну с дерьмом». Тем не менее псевдофакты, опубликованные в книге Коры, оседают в истории науки и связываются в ней с блестящей диадой «Л-Л» советских ученых. <┘>
Я хочу высказать слова признательности тем, кто помог мне в сборе материалов для данной книги или вносил дельные советы при обсуждении написанных глав.
В первую очередь это Зинаида Ивановна Горобец-Лифшиц, моя мать. С детских лет мне запоминались ее рассказы о Л.Д. Ландау, Е.М. Лифшице и других знаменитых (и не очень) физиках из их окружения. Благодаря матери я в течение многих десятилетий общался с Евгением Михайловичем Лифшицем, ставшим ее вторым мужем <...>. С самого начала моих газетно-журнальных публикаций по теме Ландау–Лифшица я получил практически неограниченную возможность пользоваться архивом Евгения Михайловича, который хранится у Зинаиды Ивановны. В нем был найден целый ряд новых документов, писем, фотографий, использованных в этой книге.
═
Б.Горобец, профессор
Москва, декабрь 2004 – июнь 2005 г.
═
Е.М. Лифшиц вне физики
═
┘Не без колебаний перехожу к последней, чисто личной части своего рассказа о Е.М. Лифшице, о событиях, которые никогда не публиковались. Мне представляется это необходимым, чтобы стало ясным, на каком высоком нравственном уровне находился этот человек.
Близкие отношения между Евгением Михайловичем и Зинаидой Ивановной Горобец-Лифщиц, моей матерью, с 1978 г. официально его женой, возникли в 1948 г., когда ЗИ пришла в Институт физпроблем работать заведующей библиотекой. Ее туда рекомендовала директору Анатолию Петровичу Александрову друг их семьи Мария Николаевна Харитон, которая в 1940-е гг. была старшим другом и советчиком моей матери. С самого начала отношения ЕМ и ЗИ не были секретом для жены ЕМ Елены Константиновны (ЕК) Березовской. Где-то год спустя ЗИ дала понять о них и моему отцу, Соломону Борисовичу Ратнеру. О последнем здесь говорить не буду, у него тоже была своя непустая личная жизнь. А их совместная жизнь с ЗИ сложилась, как я помню, неважно, и в 1957 г. они официально разошлись (к радости обоих сыновей, всегда стоявших на стороне матери).
Теперь объясню малопонятное для меня и окружающих, внешне толерантное, хотя и в глубине, естественно, негативное, отношение супруги Лифшица к его отношениям с ЗИ. Ведь они, например, открыто появлялись на людях, ежегодно ездили совместно на месяц отпуск – в Крым, на Кавказ, в Прибалтику, обычно вместе с Ландау. Скорее всего окружающие (и я для себя тоже) объясняли это реализацией теории свободной любви, которую исповедовал и пропагандировал Ландау, имевший подавляющее влияние на свое окружение. Однако истина была совсем в ином. И лежала она не в плоскости абстрактной теории, а в объеме глубокой и конкретной тайны, своего шкафа со скелетом.
Эта тайна была известна в 1940–1970-е гг. лишь нескольким ближайшим к ЕМ людям: ЕК, его брату Илье Михайловичу, Л.Д. Ландау и моей матери. Много лет спустя Илья Михайлович рассказал о ней своей второй жене Зое Ионовне, а также дочери Лиде. От Лиды эту историю, в частности, услышал историк науки и писатель Г.Е. Горелик. Он сам мне об этом рассказывал и назвал свой источник. Моя же мать продолжала хранить обет молчания, данный Евгению Михайловичу. После непростого и неоднократного обсуждения с ней мне удалось наконец убедить ее в необходимости опубликовать эту удивительную историю.
Евгений Михайлович и Елена Константиновна (Леля) полюбили друг друга перед войной. Она была медиком (патологоанатомом), военнообязанной. Когда она ушла на фронт работать в госпитале, то оба дали друг другу слово дожидаться конца войны и потом пожениться. Война закончилась, и Елена Константиновна демобилизовалась. Как только она приехала в Москву, то сразу сказала Евгению Михайловичу, что не хочет его обманывать и просит простить: она ждет ребенка, беременность длится уже около трех месяцев. Так уж сложилась ее фронтовая жизнь (подробностями я не интересовался). Он ответил, что понимает ее и остается верен данному слову. Она заявила о готовности сделать аборт, хотя это было запрещено законом. ЕМ ответил, что аборта делать нельзя, что она и так достаточно рисковала жизнью на фронте, что он готов усыновить (или удочерить) будущее дитя, считать его всегда своим и что ребенок об этом не узнает. Вот такая романтическая история вкратце.
В 1946 г. родился Миша Лифшиц. В возрасте 16 лет при получении паспорта он сменил фамилию на Березовский (чтобы было легче поступить в медицинский институт, где для лиц с еврейскими фамилиями шансы резко снижались). По паспорту Миша также взял русскую национальность матери. В мединститут он благополучно поступил, окончил его и с тех пор успешно работает патологоанатомом. Говорили, что ему протежировал многолетний друг матери академик А.Струков, главный патологоанатом Красной армии, а потом и СССР. Не буду утверждать, но в книге Коры подробно пишется также об интимных отношениях Лели с известным патологоанатомом профессором И.Я. Рапопортом, что якобы не было секретом и от ЕМ. <┘> Пишу для того, чтобы понять природу того многолетнего доброкачественного баланса, который сумели создать в своей семье ЕМ и ЕК. Точно по афоризму Ландау: «Брак это кооператив, и к любви он не имеет никакого отношения». Но любовь между ЕМ и ЕК, конечно, была, и довольно долго – в первые лет десять.
Затем они долго и достойно жили в своем «кооперативе». Достойно они и расстались в 1978 г., когда умерла мать Е.М. и И.М. Лифшицев Берта Евзоровна, которая после переезда из Харькова много лет жила в их семье. Она была в курсе наличия у ЕМ, по существу, второй «гражданской» жены. В то же время сын не хотел ее травмировать изменением привычного уклада жизни в семье Елены Константиновны, вместе с любимым внуком – о происхождении Миши она, кажется, не знала. При разводе ЕК поставила ЕМ материальное условие: найти ей хорошую квартиру, причем рядом с квартирой сына (которую ЕМ купил Мише при его женитьбе). В течение более полутора лет с огромным трудом подбирались и отвергались варианты. Наконец в результате сложного клубка обменов это условие было выполнено. С удовлетворением вспоминаю, что я со своей квартирой тоже вошел в «клубок» и мне удалось помочь Евгению Михайловичу – введенная в схему новая квартира стала решающим моментом, после этого наиболее требовательные стороны согласились на обмен. (Любопытно, что через полгода после переезда Миша обменял свою квартиру на более выгодный вариант и уехал довольно далеко от матери.)
* * *
В конце 1970-х годов у Евгения Михайловича начались серьезные проблемы сердечно-сосудистого характера. К 1985 году его состояние ухудшилось настолько, что потребовалась операция по шунтированию сердца. В СССР тогда делалось очень мало таких операций. Письмо от его друга и издателя Роберта Максвелла с приглашением сделать эту операцию в Англии «затеряли» советские бюрократические инстанции. Операцию делал хирург В.Работников в 15-й городской больнице Москвы. У него была репутация хорошего хирурга. Но оказалось, что он не умел делать такие операции на «сухом» сердце достаточно быстро, не более чем за 20 минут. Но это стало известно позже. Сердце ЕМ было отключено на целых 30 минут. После чего его не смогли снова «завести».
На прощании выступали несколько человек. Но мне запомнились только академик Р.З. Сагдеев – он обратился персонально к моей матери, и его слова были особенно теплыми – и академик И.М. Халатников. Он сказал замечательно: «Дау физики боялись, Евгения Михайловича они стеснялись, старались при них вести себя прилично. Теперь этих факторов нет┘» <┘>
Е.М. Лифшиц был похоронен на Кунцевском кладбище в Москве (филиале элитного Новодевичьего кладбища), в ста метрах от могилы брата. На обеих могилах – по черному надгробному камню. После смерти они опять рядом.
* * *
Обычно два раза в год, на день рождения и на день смерти ЕМ, мы с матерью и моим братом Евгением ездим на могилу ЕМ. Пока была жива Елена Константиновна, регулярно встречали ее там. Она всегда была одна. Мы молча стояли по разные стороны от могилы. Потом шли к могиле Ильи Михайловича, потом – к могиле их общего друга академика Александра Иосифовича Шальникова.
Незадолго до операции ЕМ завещал все своей жене Зинаиде Ивановне. Но сказал ей: «Если сочтешь нужным, отдай мои новые «Жигули» Мише, у него старые. ЗИ так и сделала. Миша поблагодарил. Но потом выяснилось, что нужно заплатить налог на дарение, составивший более месячной зарплаты профессора в то время. Миша попросил, чтобы это сделала ЗИ. Она заплатила. У них сохранились добрые отношения. Изредка он звонил, примерно раз в год ее навещал, приходил даже с дочерью Аленой. Потом как-то пришел один, рассказал, что у него крупные семейные неприятности, он вынужден развестись. Затем он опять женился.
Года два спустя после смерти своего отца Миша пришел к ЗИ и сказал, что папа где-то хранил золотые монеты, оставшиеся еще от деда, Михаила Ильича. ЗИ ответила, что о монетах не знает. Возможно, папа их продал, чтобы купить Мише квартиру или потратил их на обмен квартир, или же на новую машину, купленную незадолго до операции. Описываю эти меркантильные дела, потому что мне долго не удавалось убедить мать в том, что стоит опубликовать то, что написано выше, с целью показать, насколько благороден был Е.М. Лифшиц. Между тем это явно следовало сделать после выхода пресловутой книги Коры. Книги, в которой Е.М. Лифшиц оклеветан, обвинен в воровстве (?!) и в других гнусностях. В книге, в которой все трое лиц, причастных к ее изданию (жена, сын и племянница), не побрезговали печатать прямые ругательства. <┘>
═
«Не быть ворюгами!»
═
Иногда натиск Ландау при поиске истины был настолько мощным, что переходил зыбкую грань допустимого риска, угрожал круто изменить условия существования самого Ландау и его окружения. Но он все равно рисковал. Так было в Харькове, в УФТИ (Украинский физико-технический институт, иногда называемый также Харьковским физико-техническим институтом, ныне ФТИНТ – Физико-технический институт низких температур, г. Харьков), когда в 1935 г. Ландау, Корец и группа немецких специалистов яро выступали за чистую науку и против проведения работ по оборонной, радиолокационной тематике в институте. Так было, когда Кореца из-за этого арестовали в 1935 г., а Ландау, которого тронуть тогда не решились, написал наркому Украины просьбу о его освобождении (см. главу 2). Так было, когда Кореца вскоре выпустили и он уже в Москве предложил Ландау отредактировать антисталинскую листовку – Ландау, скрепя сердце, согласился, за что и был арестован вместе с Корецом и Румером (см. главу 3). Так продолжалось, хотя и в значительно менее резких формах, когда Ландау был неожиданно освобожден Сталиным – он продолжал позволять себе весьма резкие антисоветские высказывания в своем окружении, в котором, как он знал, были осведомители (см. справку КГБ в приложении). Был уверен в их возможном присутствии, но не считал нужным сдерживаться.
Нередко такая честная бескомпромиссность Ландау при оценке научных ошибок, помноженная на экстравертный темперамент и необузданность в выражениях, оборачивалась едва ли не оскорблениями собеседника или докладчика. Когда Ландау как-то упрекнули в том, что он зря обидел резкостью достойного человека, всеми уважаемого профессора, он удивился: «Я же не назвал его идиотом. Я только сказал, что у него идиотская работа».
Совсем плохо вышло с патриархом советской физики, всеми чтимым академиком Абрамом Федоровичем Иоффе, директором ЛФТИ, в котором в начале 1930-х годов работал Ландау. Ландау считал Иоффе недостаточно грамотным физиком. Как уже отмечалось в главе 1, он называл его Жоффе, изменяя немецко-еврейское произношение первой буквы «йот» на французское «жи», возможно, намекая таким образом на созвучие с известной частью тела. Одной из многочисленных проблем, которую поставил Иоффе, было создание тонкослойной изоляции, способной противостоять пробоям при высоких электрических напряжениях. Ландау получил от Иоффе задание теоретически выяснить возможность создания таких изоляторов. Результат оказался отрицательным, что Ландау предвидел заранее. Во время объяснения с директором Ландау заявил ему: «Теоретическая физика – сложная наука, и не каждый может ее понять» (Бессараб М.Я. Так говорил Ландау. – М.: Физматлит, 2004, 128 с.). <┘> Как выяснил историко-физик Г.Горелик, троицу друзей Гамов–Ландау–Иваненко Я.И. Френкель звал: Хамов, Хам и Хамелеон. <┘>
═
«Графофобия»
═
<┘> Многие друзья и коллеги Ландау не раз указывали на его графофобию, то есть боязнь брать в руки перо, непреодолимое внутреннее сопротивление, возникающее, если становилось необходимым что-либо написать. Вот что пишет по этому поводу Е.М. Лифшиц. «Ему было нелегко написать даже статью с изложением (без соавторов!) научной работы, и все такие статьи в течение многих лет писались для него другими. Непреодолимое стремление к лаконичности и четкости выражений заставляло его так долго подбирать каждую фразу, что в результате труд написания чего угодно – будь то статья или личное письмо – становился мучительным». Да и сам Ландау писал в одном из своих писем: «Извините за задержку, связанную с моей крайней антипатией к эпистолярному искусству».
Мне представляется, что при констатации этого синдрома имело место заметное преувеличение – аггравация. По-моему, Ландау просто считал неразумным, непродуктивным терять драгоценное (без иронии!) время на тот трудоемкий и долгий процесс, который ему был от природы малоприятен. Пусть, мол, это делает Лифшиц, который пишет быстро и замечательно. Пусть каждый занимается тем делом, при котором в сумме затрат реализуется вариационный принцип наименьшего действия (который Ландау поставил, как известно, во главу своей оригинальной системы изложения «Механики» и «Теории поля»).
Между тем Ландау все-таки написал собственноручно немало писем жене, сестре, подругам. Писал он и ответы людям, к нему обращавшимся. Диктовал письма референту (Нине Дмитриевне Лошкаревой). И написаны они неплохо. Писал он и другие документы (см. раздел 3). Ландау прекрасно читал лекции и, значит, мог в быстром темпе формулировать логическую последовательность фраз и формул. Значит, он мог бы их диктовать на магнитофон, или секретарю, или своим многочисленным ученикам, записывающим за ним. Первоначально они действительно записывали лекции Ландау (А.С. Компанеец, А.И. Ахиезер, Л.М. Пятигорский, Е.М. Лифшиц), а записи потом использовались для печатных изданий. С их выходом стала действовать и полезная обратная связь. Следующие поколения физиков обращали внимание на то, что Ландау читал лекции очень близко к тексту Курса Ландау и Лифшица. У него была изумительная память. Появление же и широчайшее распространение книг этого Курса позволяло Ландау экономить силы и время – по-видимому, он специально к лекциям уже не готовился.
Замечу, что сам Е.М. Лифшиц не воспринимал описываемое явление как следствие рационализма Ландау. Он не сомневался в том, что его великий друг мучается от врожденной графофобии. Как, впрочем, он не сомневался в предельно добродетельном образе Ландау в целом. <┘>
Ярким примером переоценки со стороны Ландау полезных качеств своих помощников служит подробно описанный выше Моисей Корец, который «как физик ценности не представлял» (см. в главе 2 его характеристику, подписанную А.И. Лейпунским), но был, с точки зрения Ландау, прекрасным организатором и умным по жизни человеком (из-за его ума Ландау и попал сначала под колпак НКВД, а затем и в тюрьму). Примером же недооценки со стороны Ландау профессиональных качеств своих друзей служит Е.М. Лифшиц. Напомним слова В.Л. Гинзбурга: «Женя был ему по-настоящему предан, действительно его любил. Дау же его не уважал, как-то отзывался презрительно» (Гинзбург, 1999, рукопись). Прочитав о Ландау почти все о нем написанное, я пришел к выводу, что он был вменяем и искренен, когда многократно высказывался резко отрицательно о Е.М. Лифшице в годы после автокатастрофы. А причина в том, что тогда, на фоне страшной подавленности Ландау и наступившего комплекса неполноценности ему не только стал не нужен Лифшиц как компаньон и соавтор, но последний еще и осмелился самостоятельно продолжать задуманный им, Ландау, гениальный Курс теорфизики («Куда конь с копытом – туда и рак с клешней!»). Ландау был еще жив, когда был сдан в печать – и Лифшиц сообщил Ландау об этом – первый из трех не написанных ими ранее томов: В.Б. Берестецкий, Е.М. Лифшиц, Л.П. Питаевский: «Релятивистская квантовая теория». Теоретическая физика. Том 4, 1968. Глубинная причина его открытой враждебности, которая стала проявляться к Лифшицу, состоит, по-видимому, именно в этом, а не в дурацких по сути обвинениях Лифшица в «воровстве», которыми Кора подстрекала Ландау. Хотя последние тоже делали свое дело, постоянно усиливая приливы осознания собственного физического и творческого бессилия у Ландау.
Эти примеры показывают, что, хотя теоретически Ландау, возможно, неплохо разбирался в людях вообще, но совершил по крайней мере несколько грубых практических ошибок, причем по отношению к людям из числа ближайших к нему. Сюда, конечно, следует отнести и его жену Кору.
