Марк Урнов
Шестерни тоталитарной системы перемалывают сознание людей давно и надежно. Иллюстрация Depositphotos/PhotoXPress.ru
Сегодня я бы не стал описывать тоталитаризм как некую всемирно-историческую волну, накрывающую страны и континенты. Скорее идет наступление на развитые либеральные страны (прежде всего западноевропейские и США) со стороны группировок-носителей тоталитарных идеологий и культур, среди которых наиболее опасной и агрессивной мне представляется радикальный исламизм. Ответной реакцией является рост в этих странах исламофобии и популярности изоляционизма.
Но это – пока по крайней мере – реакция скорее политическая, чем ценностная; реакция, связанная со стремлением не отказаться от либеральных свобод, а их защитить. Что же до российских реалий, то здесь ситуация качественно иная. Нынешний всплеск идеализации советского тоталитарного режима, его символов и ценностей вызван не внешними обстоятельствами. Это классическое проявление ресентимента: агрессивной реакции обиды на то, что крушение коммунистического режима не привело к всеобщей благодати, а обнаружило множество сложнейших долгосрочных проблем, о существовании которых советские люди не подозревали и к решению которых они вовсе не были готовы.
Отсюда тоска по прошлому. Почему именно советскому, а не досоветскому? Да просто потому, что коммунистический режим существовал у нас более семидесяти лет, то есть на протяжении активной жизни трех с половиной поколений. За это время успел сформироваться культурный тип homo soveticus'а с устойчивыми авторитарными ценностями. А то, что было в стране до 1917 года, ушло в сознании россиян из исторического прошлого времени в мифологическое позапрошлое. Впрочем, и в этом позапрошлом времени Россия особым уважением к свободе и правам человека не отличалась.
Небольшое терминологическое уточнение. Авторитарный синдром, то есть набор ценностей и представлений, надо отличать от авторитарного и тоталитарного режимов как набора политических институтов. Авторитарный синдром – это элемент повседневной культуры, лежащий в основе политических тоталитарных и авторитарных режимов. Режимы эти разные. У авторитарного режима есть внятные правила. Здесь вам известно, за что могут дать по голове, за что уничтожат, а чего просто не заметят. Здесь есть вполне определенная граница между частной жизнью и политикой. Да и сами правила могут существенно отличаться по мягкости/жесткости. А тоталитарный режим – это полный контроль государства над всеми сферами бытия, в нем частной жизни либо нет совсем, либо ее границы минимальны и размыты. Да и правил нет, а есть «целесообразность» и воля вождей. Подобные режимы хорошо описаны в знаменитых романах-антиутопиях Е. Замятина, Дж. Оруэлла, О. Хаксли.
Понятно, что интенсивность авторитарного синдрома и жесткость авторитарных/тоталитарных режимов – показатели, тесно связанные.
Противостояние тоталитарных и либерально-демократических режимов – характерная черта политической жизни XX века. Либеральная демократия плохо приспособлена к кризисным ситуациям. Она медленно принимает решения, соблюдает процедуры, учитывает мнения меньшинства, ищет компромиссы…
А характерные для прошлого века войны, катастрофы, голод, разруха – это обстоятельства, благоприятствовавшие тому, чтобы отчаявшееся население почувствовало свое бессилие, разочаровалось в свободе и стало искать «сильного лидера», предлагающего быстрые и простые решения сложнейших проблем, а также призывающего к сплочению страдающих от одиночества «малых сих» в борьбе с «мировым злом». Не случайно Первая мировая война обеспечила приход к власти тоталитарных вождей вроде Ленина, Сталина, Муссолини, Гитлера… Однако за уступку тоталитарному искушению людям приходится очень дорого платить.
Но вернемся к сегодняшней России. Авторитарный синдром, свойственный современному российскому обществу, значительно мягче того, что существовал при коммунистах. И он, слава богу, постепенно разлагается.
Взять, к примеру, студенческую молодежь. Еще 10–15 лет назад в ответах на вопрос «Что бы вы предпочли – хорошую работу, достойную зарплату и гарантированную пенсию или свободу с возможностью выезжать за рубеж?» социальные гарантии и свобода пользовались практически одинаковой популярностью. Сейчас свобода, оказывается, явно более притягательна. И это объяснимо. Сегодня страна открыта. А открытость общества содействует распространению либеральных ценностей.
Тем не менее изживание авторитарного синдрома – процесс очень медленный, поколенный. И до полного его исчезновения нам еще очень далеко. Дело в том, что авторитарный синдром как система ценностей и соответствующих этим ценностям представлений о политике – это продукты первичной социализации: в семье, школе, малых (контактных) группах. А все эти сферы крайне консервативны.
При благоприятных условиях на преодоление авторитарного синдрома у нас уйдет жизнь двух-трех поколений. Что крайне печально, потому что сегодня конкурентоспособность страны во всех важнейших областях жизни – в экономике, науке, образовании, культуре – зависит от того, насколько люди стремятся к самостоятельной деятельности и готовы нести за себя ответственность, и от того, насколько социальные, политические и экономические институты в состоянии обеспечивать свободу творческой индивидуальной инициативы.
Авторитарные и тем более тоталитарные режимы, равно как и люди, сформированные этими режимами, к такой свободе не приспособлены, она для них кажется губительной. Так что сегодня одна из самых острых наших проблем – это необходимость выживать в условиях острейшей мировой конкуренции (экономической, научной, культурной), требующей максимальной индивидуальной инициативы, притом что большая часть населения и общественные институты к этому не готовы.
У нынешнего среднестатистического россиянина, как и у его советских родителей и дедов, ярко прослеживается такая черта авторитарного синдрома, как склонность к патернализму – он склонен надеяться не на себя, а на государство; на то, что оно сможет решить его проблемы, избавить от трудностей, защитить от сложностей.
Если в своем поселке, районе, области человек такого государства не находит, он смотрит выше – на Москву и Кремль. Хорошие примеры подобного взгляда на жизнь можно легко обнаружить, посмотрев ежегодную «Прямую линию с президентом».
Особенность постсоветского патернализма состоит в том, что требование государственных гарантий сочетается с идеей социального неравенства. Поддержка неравенства как полезного явления у нас значительно выше, чем в США. Вместе с тем постсоветский человек хочет, чтобы это неравенство было обеспечено не личной инициативой, а государством. Иными словами, он хочет жить лучше, чем соседи, но так, чтобы это гарантировало ему государство. Строго говоря, это существенный элемент правого авторитаризма – заменитель надоевшего левого (коммунистического) авторитаризма с его пафосом обеспечиваемого государством равенства.
Еще некоторые важные особенности постсоветского авторитарного синдрома: политическая апатия, недоверие к людям, коллективным действиям, гражданскому обществу и вождизм – потребность в суровом, но справедливом отце нации, который точно скажет, что надо делать, кого опасаться и против кого вооружаться.
Впрочем, наблюдая за происходящим, важно не впадать в тоску и нетерпение. Да, мы переживаем крайне неприятный и болезненный период жизни страны. Но не надо забывать, из какой ямы мы выбираемся. Не стоит надеяться, что человек, ноги которого долго находились в гипсе, сразу после снятия гипса сможет активно участвовать в спринтерских забегах. Не сможет. Сначала ему нужно вновь научиться уверенно ходить.
