В сумерках сознания хорошо отыскиваются лишь тупики

Будь готов на все быть готов... Фото Бориса Клинченко/ТАСС

В России отношение к идеологии всегда было неровным. Нас называли «историософской нацией». Эпопея коммунистического строительства воплощала эпохальный идеологический проект, выход из которого, наоборот, вдохновлялся пафосом деидеологизации, причем не только политики, но и всей жизни. Сейчас, после вот уже почти четверти века сравнительно мирной духовной жизни, идеология вновь возвращается в полном объеме, с агрессией и напором, фронтально. Страна с легкой оторопью наблюдает ее реванш – и сама в нем увлеченно участвует. Идеологическое прорастает в самых разных, порой неожиданных обличьях, но и в главном – в качестве исключительной прерогативы государства, власти. Задачам формирования правильного сознания вновь подчинено все – и опять по схеме «за ценой не постоим». Ради поддержания нужных   ориентаций опять можно жертвовать любыми интересами, в том числе экономическими и геостратегическими.

Все определеннее контуры надвигающейся идеократии –  пусть и весьма особенной. Религия спасения режима опять культивирует веру не в свободу и право, не в бизнес, технологии, знание или культуру, даже не в силу, а прежде всего в удержание народа в подобающем состоянии и с правильным сознанием. Неясно пока одно: чего здесь больше –  идейной архаики или отвязного постмодернизма с резким национальным колоритом.  

Мифы деидеологизации

 На переломе 1980–1990-х освобождение от идеологии воспринималось таким же стержнем перемен, как департизация. Сейчас уже подзабылось, что значила в то время отмена статьи, повествовавшей о руководящей и направляющей роли КПСС.  

 Монопартийная диктатура была неотделима от диктата идеологии. Это видно из все той же статьи Конституции: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза... Вооруженная марксистско-ленинским учением, Коммунистическая партия определяет генеральную перспективу развития общества, линию внутренней и внешней политики СССР, руководит великой созидательной деятельностью советского народа...»

Стиль неповторим, тон незабываем – и тут буквально все об идеологии, причем как о секулярной вере и как о мегапроекте: «вооруженная учением», «созидательная деятельность», «научно обоснованный характер...». Вот у других характер, может быть, и хороший, но научно не обоснованный, не планомерный.  

Идеологический отдела ЦК имел особый статус; секретарь по идеологии был вторым человеком в партии и государстве (в некоторых ключевых вопросах – первым). Поэтому после самоустранения партии именно деидеологизация рикошетом прошла как вторая, нарастающая волна смены модели. Статью о руководящей роли КПСС просто отменили, но в плане деидеологизации пошли дальше – в Конституцию был введен запрет на идеологическую монополию и огосударствление идеологии. Тогда могло показаться, что вбит последний гвоздь в трухлявый ящик.  

 Сейчас наблюдать гальванизацию симбиоза монопартийности и идеократии и страшно и смешно. Зомби получается энергичный, вездесущий, но малограмотный и просто бестолковый. Воинствующий дилетантизм усугубляется здесь поистине колхозной самодеятельностью.  

В этой монопартийной схеме партия теперь не рулевой, а один из приводов руля, действующий через якобы парламент. При всех отличиях от советской модели без доминирующей партии все же не обошлись. Собственно, ради этого одномандатников в свое время и убирали: управлять массовкой экономнее и проще. Что же до возврата госидеологии, то с этим оказалось сложнее.  

 С появлением доминирующей партии парламентаризм как таковой на этом этапе в России закончился. Такое «конституционное большинство» в наших условиях – это уже вовсе другая модель, тем более что подавляющий перевес здесь гарантирован имитацией выборного процесса с неизменно сокрушительным результатом, достигаемым любой ценой и с любыми нарушениями (в том числе демонстративными). Контроль над идеологическим процессом оказывается в новой системе еще более значимым, поскольку позволяет управлять сознанием, а значит, и реакцией общества на любые чудеса экономики, внутренней и внешней политики, законотворчества и фальсификаций на выборах. Монополизация власти позволяет делать что угодно – контроль над мозгами разрешает при этом снизить социально-политические риски и якобы ничего не бояться. Почти ничего.  

Идиосинкразия

Первая стадия деидеологизации прошла легко. Во-первых, сработала усталость от навязчивого засилья прежней идеологии. Реальная (неформальная) деидеологизация началась еще в советское время и в массовом сознании, и в умах самой номенклатуры. Парадоксально, но относительно правоверного идеологизма оставалось больше у самих партийных прогрессистов – остальная масса пропускала официальную идеологию «из одного уха в другое» и на нужные темы вовсе не думала. Обновленцы понимали, что изменять систему приходится начиная именно с идеологии. Оставаясь заложниками официозного марксизма, они не могли не пережить своего рода стокгольмского синдрома и не испытывать сложных чувств в отношении своих идейных мучителей. Отсюда такие экзотические явления, как знаменитый кружок «диалектических станковистов» и прочие благоверные ереси. На излете советского периода почти не оставалось даже таких остатков творческой верности, но фундаментальный труд «Бытие сознания» в середине 1980-х под руководством Бориса Грушина ваяли все же по лекалам «Капитала» –  с производством сознания, его простым и расширенным воспроизводством, анализом независимых объективаций и т.п.  

 Во-вторых, проблемы выживания были в 1990-е годы для людей и власти настолько остры, что было, честно говоря, не до идеологии.  

 В-третьих, сработала остаточная марксоидность реформаторов начального этапа, полагавших, что экономика все сама расставит по местам и в политике, и в головах людей.  

 Тем не менее именно в идеологических процессах тогда происходили важные изменения, показавшие, в частности, мифологичность самих представлений о деидеологизации «до основанья».  

  Запрет на госидеологию не означает отрицания идеологии как таковой. Более того, он не может до конца оторвать ее даже от государства. Сам этот запрет, строго говоря, есть акт не только правовой и юридический, но и собственно  идеологический. Точнее, метаидеологический, включающий идеологические суждения по поводу самой идеологии. Если смысл этой нормы не промыслен и не усвоен, она не будет работать и как формальное предписание, пусть сколь угодно внятно и жестко сформулированное.  

Поскольку идеологию вовсе элиминировать не получается при всем желании и любыми методами, даже в науке, в том числе «точной» и «естественной», то надо отчетливо понимать, где именно она остается, когда начинает казаться, что ее уже нет нигде и ни в каком виде.  

По поводу конституционного запрета на огосударствление идеологии общество и сама власть должны иметь не далекое эхо в ушах, заложенных совсем другими шумами, а ясные представления, в том числе мировоззренческого свойства. Должно быть понятно, почему такой запрет вводится и к чему приводят его нарушения, чем отличается «рынок идеологий» от «идеологического госплана», какие могут быть альтернативы этому принципу в наших исторических, политических и социальных условиях и к чему они приведут. Кто эту новую идеологию государства будет изобретать и формулировать, как она будет распространяться, внедряться и усваиваться, в каком качестве и на каком основании и т.д. и т.п., вплоть до форматов фиксации и трансляции этой новоявленной идеологии от власти? Мне уже неловко в который раз ссылаться на фрагмент из «Рудина» со спором о возможности абсолютного отсутствия убеждений: вы в этом уверены? Вот вам ваше убеждение «на первый случай».  

Идеократия в стиле postmodern

  Сейчас, во время ползучей реидеологизации, все чаще раздаются призывы убрать из Конституции запрет на огосударствление идеологии. Сейчас эта норма выглядит так:  

«Статья 13

1. В Российской Федерации признается идеологическое многообразие. 

 2. Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». 

 И не случайно именно в той же статье: 

«3. В Российской Федерации признаются политическое многообразие, многопартийность». 

Не хотелось людям жить под 6-й статьей. Фото РИА Новости

Идеологическое многообразие непосредственным и необходимым образом связано с политическим многообразием и многопартийностью. Уберите норму, связанную с идеологией, – и вы автоматически получите политическую диктатуру и однопартийность, если не де-юре, то де-факто.  

Снятие запрета на введение обязательной государственной идеологии в корне меняет политическую систему. Это называется «конституционный переворот». Далее надо либо полностью переписывать как минимум первый и второй разделы Основного закона – либо сознательно идти на вопиющую постмодернистскую эклектику сродни той, которая уже объединяет в одном политическом коллаже триколор, советский гимн, имперских орлов, вождизм на фоне имитационных выборов и тихую реабилитацию сталинизма в сочетании с насаждением им же репрессированного православия в качестве нового партполитпросвета (политологический сленг патриарха – разговор отдельный).  

Снятие запрета на государственную идеологию автоматически означает отказ от свободы слова и мысли, разгул цензуры и пр. Государственный статус любой идеологии обеспечивается не просто ее провозглашением и признанием в качестве официальной, но в первую очередь плановым прореживанием всего остального идейно-политического дискурса –  точно так же как рабовладение требует наличия не только рабовладельцев, но прежде всего рабов. Поэтому с отменой частей первой и второй (а значит, и третьей) статьи 13 Конституции РФ можно будет смело, а главное, уже и формально ставить крест на всем проекте, заодно убирая любые упоминания о демократии, правах человека, суверенитете народа, республиканской форме правления и т.д.  

Но самое интересное произойдет, когда начнется замена этих базовых конституционных и мировоззренческих принципов какими-либо другими (что так или иначе потребуется: это место свято и не терпит пустоты). Перечень вариантов известен и закрыт; попытка хотя бы декларации любого из них, вплоть до ненаследственной монархии, вызвав большое веселье в стране и мире, закончится, не начавшись, на дальних подступах (как это было с обсуждением перспективы восстановления монархии в России через серию легислатур в грефовском Центре стратегических разработок в самом начале 2000-х). Даже из тактических соображений нынешнему режиму выгоднее тихо обходить запрет на государственную идеологию – точно так же как это сейчас происходит с целым рядом других базовых политических норм.  

Иначе начнется подлинный цирк с творческим процессом и авторской работой над новой госидеологией. Начнется хотя бы потому, что в СССР так или иначе сложилась не самая позорная идеологическая культура. Она была разной на разных этапах по направленности и по качеству, однако эта культура лишь на излете советского периода сподобилась стать совсем смешной. Достаточно вспомнить, что этим идеям сочувствовали за рубежом, причем в приличных, передовых странах и элитных кругах, в том числе в среде творческой интеллигенции, студенчества и т.п. Она, конечно же, ставила философию, политическое, экономическое и гуманитарное знание в жесточайшие рамки, однако все же позволяла находить трещины, ниши и складки, в которых гуманитарное и философское знание могло прятаться и работать под камуфляжем внепартийности и надидеологичности. Даже философией особо одаренные люди могли заниматься в рамках канонического учения с достаточной долей профессионализма. От той идеологии в целом ряде наук почти нельзя было оторваться, но можно было хоть и коряво, но как-то прижиться –  с этой идеологией можно не иметь дела, но сжиться с ней порядочный интеллектуал не в состоянии в принципе, по качеству и смыслу.  

 Сейчас можно давать голову на отсечение, что уровень официальной идеологии, если ее вдруг начнут снова конструировать, окажется на порядок ниже в сравнении даже с самыми пошлыми советскими идеологемами. Профессиональная философия, социальная наука и гуманитаристика от такого рода упражнений хорошо дистанцировались, а связать недооформленный идейный и пропагандистский контекст нынешнего правления с каким-либо хоть сколько-нибудь респектабельным учением не получится при всем желании. Поэтому никто из добросовестных людей за дело сейчас не возьмется: это означало бы потерю остатков репутации, и не только по факту участия, но и по неизбежной низкопробности продукта.  

 С другой стороны, резко снизилось и качество самого госзаказа, его интеллектуальный и образовательный уровень. Начиналось все красиво. Как-то на лекции Луначарского из зала выкрикнули: «Маркс этого не говорил!» Ответ был почти без иронии: «Это он вам не говорил». Но дальнейшая антропологическая эволюция власти говорит за себя. Она хорошо видна в «Советской элегии» Сокурова, где утомительно длинная, но захватывающая раскадровка, как в автоматическом слайд-проекторе, отщелкивает один за другим с абсолютно равными временными интервалами портреты членов ЦК, начиная с руководящих органов РСДРП и заканчивая партийной элитой эпохи застоя.

Сейчас попытки поиграть в государственную идеологию с разной степенью стыдливости и нахальства демонстрируют крайне низкий уровень концептуализации и текстов. Все это выглядит как публичное самоудовлетворение навсегда задержавшихся в развитии неофитов русопятства или западных мирсистемных построений. Эти тексты не пройдут даже самой щадящей профессиональной экспертизы, а их авторы не сдадут ни одного зачета. Такое впечатление, что заготовки к некоторым программным документам пишут люди, всю жизнь носившиеся со своими сверхценными идеями, никуда не сподобившиеся их пристроить.

Но даже если, очаровав людей во власти, они умудрятся что-то сваять –  какова будет дальнейшая судьба этого изделия? Понятно, что оно никого не воодушевит, кроме самих сочинителей и ими же замороченного начальства. Для другого нет не только мозгов, но и инстанции, от которой официальная идеология могла бы восприниматься без смеха и отторжения. К тому же это будет полная идеологическая изоляция: никого в мире такое не обрадует, а если где-то и прозвучат свежие идеи России, встающей с колен, раздуваясь от собственной идентичности, то такое продвижение будет возможным не иначе как под сопровождение каких-нибудь «вежливых людей».  

Следующая гипотетическая проблема: как именно планируется в будущем оперативно переписывать официальную идеологию с каждым новым поворотом государственной политики, с каждой сменой руководства, которое все же невечно при любых спортивных достижениях? Сейчас в Кремле должны быть счастливы, что официальную идеологию не сформулировали в законченном, каноническом виде года три-четыре, а то и пять лет назад, на волне идей модернизации, заигрываний с нанотехнологиями и человеческим капиталом. Да сейчас и без того уже странновато выглядят попытки перековать орало на меч, заменить смену вектора скрепами, модернизацию традицией, экономику знания конфессионально окрашенной моралью. Безотносительно к качеству мысли и слова, сам темп разворота неприлично торопливый и легкомысленный.  

Из тени в тень перелетая

Все вышесказанное относится скорее к идеологии как к артикулированной системе идей, представлений и ценностей. Однако здесь пока отсутствует практически вся толща «идеологического», не сводимая к каноническим текстам правильного мировоззрения. В жизни не меньшее, если не большее значение имеют пространства теневой и латентной идеологии, своего рода идеологического бессознательного, когда «еще ничего не сказано, но уже все есть».  

 Со стандартной точки зрения идеологическое бессознательное –  нонсенс. Даже если понимать идеологию широко, например, как «веру в упаковке знания», она, казалось бы, невозможна без понятной логики и выстроенной артикуляции. Но на то и существует более широкое понятие «идеологическое», позволяющее работать с ситуациями, в которых людям специально и доступными словами основ официальной идеологии не преподают, но с использованием множества техник массового поражения сознания формируют в их мозгах и психике такие конфигурации, как если бы они были носителями той или иной артикулированной и оформленной, рационально выстроенной идеологии.  

  Это замечательное «как если бы», заимствованное из знаменитой этической максимы Канта, здесь приобретает почти онтологический смысл: определенных, вербальных формул в сознании нет, но в подсознании и бессознательном есть нечто такое, что заставляет людей реагировать на реальность и другие тексты точно так же, как это происходит с убежденными и специально обученными носителями правильных идей, умеющими их рассказать в любом состоянии и в любое время суток.

И даже если под рукой нет такой аналогии, всегда можно реконструировать латентную идеологию и своего рода обыденную философию, которые выпариваются из взболтанной смеси эмоций, аффектов, страстей и интенций, как сухой остаток в химическом опыте.  

 Нечто подобное социальная антропология проделывает в рамках изучения «этнонауки», «этнометодологии» и пр., но в нашем случае акцент делается именно на нерациональном «знании», на «бессознательной ортодоксии». Это другой вектор анализа. Обычно идеологию понимают как «ложное сознание», скрывающее политическую и социальную реальность, которую и надо реконструировать. Здесь, наоборот, есть социально-политическая реальность, скрывающая в себе латентную идеологию, которую можно вытащить на свет и предъявить. Не по идеологии прогнозируют поведение, а по реакциям и действиям реконструируют латентную идеологию. Известная игра – социальные сети набиты тестами, отвечающими на интригующие вопросы: кем вы были в прошлой жизни, какой вы национальности, профессии, какой ваш город или какое вы животное? Здесь нечто подобное: можно протестировать общество и сообщить ему, «какой оно идеолог» – даже если в нем основная масса просто не выговаривает этих слов.  

Вся эта заумь оказывается полезной и даже необходимой, когда власть все еще имитирует идеологический нейтралитет, но при этом давно и активно работает с сознанием и массовыми настроениями. Тем более это важно, когда имеешь дело со стыдливыми идеократиями, которые держатся уже даже не силой, а именно за счет способности пока еще контролировать и направлять идеи и страсти, сознание и психику. Общество можно идеологизировать до предела, при этом вовсе не имея канонического доктринального текста от власти. Или имея нечто подобное в основном для самого руководства, как это происходит сейчас со всей этой новоиспеченной риторикой «скреп», «традиционных ценностей», «идентичности» и пр. Сюда же попадает самопровозглашенная империя морали – хранительница нравственности, поруганной в нашем падшем мире везде, кроме этой странной части суши, ничего не производящей, вдохновенно лгущей, самозабвенно ворующей и обрекающей своих же людей на смерть без обезболивающих и без имени.  

 И наконец, идеология уже не как система идей, ценностей и умонастроений, но как система институтов и инстанций, как мегамашина. В стране, как дизель в Заполярье, пашет гигантская фабрика по массовому, конвейерному производству идеологического бессознательного и идейных штампов. Телевидение, пресса, отчасти школа и т.п. организованно раскручивают теневую идеологию в духе однонаправленного плюрализма. Но вот уже она пытается выползти из тени на свет, стать официальной по закону и статусу – в учебниках истории, в культурной политике и околохудожественной цензуре, в программной риторике начальства.  

 Это только казалось, что в СССР заводы производили изделия, наука и школа – знание, медицина – здоровье, а армия – безопасность. Вся эта машинерия в первую очередь производила правильного советского человека. И сейчас главной целью организованного социума становится производство нормализованного россиянина – терпеливого, доверчивого, по сигналу ликующего, но зато страшного врагам и безопасного для власти. До нормального оформления идеократии еще далеко, но на этот путь мы уже встали уверенно и пока бесповоротно.