Может ли в ХХI веке «особый путь» оказаться самым верным?

«Социализм-свободный труд свободно собравшихся людей»? Фото 1932 года

О том, нужна ли сегодняшней России доминирующая идеология или то, что энтузиасты называют национальной идеей, ответственный редактор приложения «НГ-сценарии» Юрий СОЛОМОНОВ беседует с известным культурологом, философом, профессором РГГУ Игорем ЯКОВЕНКО. 

–  Игорь Григорьевич, на обыденном и даже на публицистическом уровне приходится слышать и читать о том, что наша непростая жизнь стала бы гораздо лучше, если бы в Конституции была узаконена направляющая и вдохновляющая народ идеология...

– Должен сразу сказать, что я в принципе не верю в возможность построения сегодня какой бы то ни было идеологии. По той причине, что идеологию нельзя сконструировать по щучьему велению. Помните, еще президент Ельцин предлагал, кажется, Институту философии РАН сформулировать национальную идею? Идеология формируется не по заказу.

– Но ее ищут. Например, Центр научной политической мысли Степана Сулакшина на так уж давно презентовал свою обширную версию национальной идеи. Еще был помпезный коммерческий «Проект Россия», окутанный тайной авторства этого тоже масштабного труда...

– В общем, это нормально и ожидаемо. В России поиски идеологии оживляются в смутные времена. Тогда и обретают хождение концепции вроде нынешних – «суверенная демократия», «особая цивилизация», «ручное управление». Как правило, эти новации тихо отмирают, как только иссякает энергия тех, кто их продвигает. И понятно – почему. Идеологии рождаются и утверждаются тогда, когда конструкции авторов встречают массовую поддержку. Когда миллионы людей находят в этих идеях ответы на самые главные вопросы. Существующие идейные комплексы не дают нам ответов на вопросы: кто мы такие? Как нам жить? К чему стремиться?

А именно так рождаются новые религии, утверждаются политические доктрины. Иными словами – большие идеологические традиции. В ХХ веке можно назвать две великие тоталитарные идеологии – «коммунизм» и «фашизм», которые утвердились таким образом.

Если же мечта о некой новой идеологии приходит в голову людям, которые хотели бы за ее счет решить свои тактические задачи, то это совершенно иная история. Можно написать много работ с упоминанием «духовных скреп», «особой цивилизации», «православия, самодержавия, народности»… Однако люди, которые берутся за такой заказ, не очень понимают, что такое цивилизация, каковы характеристики этого феномена. И, самое главное, исходят из порочной системы представлений, согласно которой сакральная власть спускает в массы идейные конструкции, а подданные проникаются ими и становятся искренними носителями идей. Это – химера. Масса верифицирует, проверяет на зуб то, что идет сверху. И если принимает – искренне проникается. А если отвергает – работа идеологического аппарата контрпродуктивна. Пока советские люди верили в перспективу коммунизма, советская власть была нерушима. Когда вера эта иссякла, кончилась и советская власть.

Веками подданные Российского государства жили в стране с государственной идеологией. К 1991 году у наших людей сложилась на идеологизированную жизнь устойчивая изжога.

Сегодня дух и буква Конституции РФ (ст. 13) стоят на том, что какой-либо государственной идеологии быть не должно. Это вовсе не значит, что люди не могут иметь своих убеждений, верований, что исключается конкуренция идей, проектов и замыслов. Конкуренция идей, во-первых неустранима и, во-вторых, необходима развивающемуся обществу. Поэтому идеологический диктат с позиции государства просто порочен.

Иерархи  РПЦ могут высказывать свои мнения или озвучивать позицию Церкви относительно того, что есть норма, а что – нарушение нормы. Но, когда я слышу, что настоящий русский человек – это православный, меня берет оторопь. Среди прочего этот тезис попирает Конституцию РФ (ст. 14 п.1).

Сейчас нам объясняют, какие праздники можно отмечать, какие фильмы или спектакли надо смотреть. По существу, мы становимся свидетелями процесса ползучей отмены закрепленного в Конституции секулярного характера нашего государства. Реально в России происходит десекуляризация. Государство снова срастается с Церковью. Российское общество переживает наступление сил, стремящихся сформировать государственную идеологию, причем православие мыслится как один из системообразующих элементов этой идеологии.

Мне такая перспектива представляется нереализуемой. Однако я живой человек и могу ошибаться. Важно другое: такие вещи не решает политическая элита. Для подобных трансформаций в наше время необходимы общественный консенсус, развернутая дискуссия, система референдумов. Альтернатива этому – раскол общества и государства.

– Но если попробовать понять отношение людей к этой проблеме, то Левада-Центр, например, выявил, что в 2014 году число тех, кто видит Россию государством с совершенно особым устройством и своим путем развития, выросло с 33 до 38%. А число тех, кто считает РФ демократическим государством западного образца с рыночной экономикой, упало с 33 до 28%. А 24% хотели бы, чтобы мы вернулись в социалистическое государство типа СССР.

– В логике есть закон: негативных определений не бывает. Определение «мы особые, не такие, как другие» или «мы – не Запад» не дает ответа на вопрос: кто мы, в чем наша специфика?

– Да, но сторонники особого пути настаивают на том, что он пролегает из далекого прошлого в не менее далекое будущее, то есть настаивают на том, что традиция – основа нашей стратегии.

– К сожалению, традиции, о которых обычно заходит речь, насквозь мифологизированы. Сторонники имперского пути никогда не признают, что традиции, от которых пошла Русь, на самом деле были демократическими. Еще в ХI веке, если князь начинал, как говорится, борзеть, народ сгонял его с княжеского стола, а случалось, и убивал, как, например, Игоря Рюриковича Древнего в 945 году. Московская Русь сложилась на отрицании и преодолении вечевой, демократической традиции Киевской Руси.

Кроме того, как историк культуры я свидетельствую, что традиции могут жить тысячи лет. Но они живут ровно до того момента, когда утрачивают адаптивность и превращаются в механизм разрушения общества носителей традиции. В этом случае они либо забываются, либо трансформируются.

Традиция имперской державы, автократии, деспотизма потому и существовала веками, что позволяла создавать на этой территории, в эту историческую эпоху жизнеспособное государство. Всемирно-исторический контекст изменился. Соответственно должны меняться и социально-культурные основания общества.

– Но все-таки принятие православия стало событием, определившим будущее...

– Да, это был стратегический выбор, задавший линию тысячелетней эволюции. Но из чего следует, что те формы православия, которые утвердились в России и которые мы наблюдаем, обещают нам следующее тысячелетие? Я этого не усматриваю. Посмотрите на самые слабые и проблемные страны Европы. Это же наши единоверцы.

Теперь о выборе веры. Он задавался не какими-то мистическими обстоятельствами, а жестко прагматическими соображениями. Князь Олег Вещий в 882 году перенес столицу в Киев. С этого момента Русь в своих экономических, военных, политических и культурных контактах центрировалась не на Балтике, а на Средиземноморье. Путь из Киева шел не к ганзейским городам, а в Константинополь. Поэтому, когда пришло время принимать мировую религию, Русь избрала православие. Осталась бы столица в Новгороде, Русь, как и все народы, выходившие на Балтику, приняла бы крещение от римских епископов.

Сегодня, как и всегда, возможна вполне прагматическая стратегия: оставаясь в основном христианской страной, мы можем следовать в фарватере евро-атлантического развития.

«Маркс был симпатичнее...». «Да, но Энгельс – богаче!» Фото Reuters

– Но тут вам возразят еще и те, кто считает, что Россия – это вообще отдельная цивилизация.

– Про российскую цивилизацию можно говорить серьезно на научном уровне, чем я, собственно, и занимаюсь. А то, что говорят политики и чиновники от культуры, – это всего лишь идеологическое использование серьезной научной проблемы.

Наука среди прочего требует мужества признавать некоторые крайне неприятные вещи. К примеру, российская цивилизация обладает устойчивой неспособностью к исторической динамике. Поэтому если Россия как-то меняется, то лишь преодолевая и размывая цивилизационную традицию, которая характеризуется последовательным стремлением к жесткой патерналистской власти.

Главный вопрос в том, насколько традиционные характеристики нашей цивилизации адекватны сегодняшней исторической ситуации, целям, задачам и историческим вызовам.

– Но кто сегодня может объяснить, каковы наши исторические задачи или вызовы?

– Традиционно исторические задачи формулирует на Руси власть. Помните, когда-то Владимир Путин ставил цель догнать Португалию по уровню ВВП на душу, а Дмитрий Медведев говорил о необходимости модернизации? Последнее время подобных целей во властной риторике не просматривается. Сегодня на фоне кризиса мы чаще всего слышим о том, что у нас миссия, что мы идем особым путем, и только попробуйте нас тронуть.

– Но кризис не только у нас.

– Да, Запад также переживает системный кризис. Самое глубокое осмысление этих процессов находим в книге «Глобальный кризис и судьбы Запада» Андрея Пелипенко, ведущего российского культуролога. Это тема большого и специального разговора. Кризис Запада не делает нашу ситуацию легче. Причем Запад демонстрирует потенции преодоления своего кризиса, а в нашей ситуации таких потенций не видно.

– Но разве США демонстрируют только потенции для преодоления своего кризиса? Они продолжают играть мессианскую роль в мире.

– Когда возникают мировые религии, такие как христианство или ислам, неизбежно рождаются мессианские тенденции. Национальная психология работает так: если Бог един для всех, а позвали его мы, то естественно, что именно нам следует нести эту истину остальному миру. Таков феномен монотеистического сознания.

Насколько я понимаю Америку, она видит свою миссию в том, чтобы нести всему миру свободу. Помните, был нашумевший фильм – «300 спартанцев»? Он шел и у нас. И мало кто из советских зрителей понимал контекст. А он был прост: есть персы, а есть греки. Греками  американцы видели себя, несущими свободу другим. Персы же были тогда образом коммунистической империи. Сегодня такой империи нет, но есть, скажем, радикальный, тоталитарный ислам, что тоже может сделать «спартанцев» миссионерами свободы.

Главный порок этой формы мессианства в том, что оно понимает стремление к свободе как антропологическую универсалию. На самом же деле свобода, которую имеют в виду американцы и иные либералы, – это характеристика определенной стадии исторического развития. Общества, не достигшие этой стадии или идущие другим историческим путем, свободы боятся, не стремятся не к ней. Люди этих культур в массе своей не способны жить в свободном обществе.

Когда Соединенные Штаты навязывают свой стандарт, скажем, Ираку, Ирану, Афганистану, это заканчивается болезненной хаотизацией. Надо помнить, что добро побеждает в четвертом акте исторической драмы, а в каком акте живем мы – нам неведомо.

– Но у России со свободой непростые отношения. Не так давно Патриарх всея Руси Кирилл в Государственной думе всю свою речь посвятил двум ценностям – свободе и справедливости. Основная мысль: свобода хороша, пока она не наносит ущерб справедливости. Вы согласны?

– Но здесь стоит обратить внимание на то, что по-настоящему богатые страны, в которых реализовано то, что патриарх называет справедливостью (Швеция, Швейцария и др.), – как раз те государства, люди которых на протяжении долгого времени думали не о справедливости, а о свободе. 

Просто есть этапы, на которых формируется база будущего изобилия и будущей свободы. Так вот на этих этапах нужны были законы, скажем, против бродяжничества – как в Англии. В эти периоды потребовалось разрушать архаическое средневековое крестьянство. И вообще это было время принятия многих, по-нашему говоря, непопулярных мер.

– Но разве не могут быть в таких радикальных процессах некие успокоители, компенсаторы? Почему, например, уже в наше время нельзя было принять то, что подбрасывал миру Михаил Сергеевич, – идею общечеловеческих ценностей?

– Потому, что эта идея очень красиво звучит, но является совершенно неоперациональной. Вы представляете себе, скажем, ваш диалог с кем-нибудь из лидеров «Исламского государства»?

Возьмите Кубу. Американцы 50 лет держали ее под санкциями. Большую часть этих лет кубинцев кормил Советский Союз. Сверх этого кубинцы, когда-то сбежавшие с Острова свободы, пересылали на Кубу средства на пропитание самым стойким сторонникам социализма. Только усталость таких агрессивных режимов, их тупик и крах заставляют утомленных лидеров идти на компромисс с внешним миром. Какие уж тут общечеловеческие ценности!

Скорее всего «общечеловеческие ценности» это из программы «мы за все хорошее». Они имеют психотерапевтическую ценность. Реальность неизмеримо более трагична. Скажу резче. Есть цивилизация, и есть варварство. Между ними бывают тактические перемирия, но устойчивого мира быть не может. Если побеждает цивилизация, она выталкивает из себя варварство. Если же верх начинает брать варварство, разговор на языке общечеловеческих ценностей – детский лепет.

– А как же Германия после варварства национал-социализма сумела вернуть себя в цивилизованное состояние?

– Хороший вопрос. Это удивительный феномен. Чего можно было ждать от германского общественного сознания в 1944 году? Немцы стояли до последнего. Военные заводы работали до тех пор, пока на территорию не заезжали танки противника.

Самодисциплина, высокая трудовая мораль, упорство спасли немецкий народ после войны. Он пережил военно-политическую катастрофу, крах государственной идеологии. Потом пошли тяжелые годы покаяния и осознания исторической вины. Но уже с 1955 года началось немецкое экономическое чудо. То же самое произошло и в Италии.

Многое определяют культурные коды, гены... Называйте это как угодно, но нынешние российские проблемы и пороки в огромной мере связаны с проблемами культуры в широком смысле. Отсюда у нас бешеная коррупция, потрясающая обыденность внеправовой жизни, потребность в жесткой руке. И все это культурные изъяны.

– Но что тогда можно сделать, учитывая нынешнее состояние образования, культуры, науки?

– Состояние образования, науки и культуры всегда говорит нам о том, мыслит ли политический класс стратегически или он предпочитает тактику. Боюсь, что мы имеем дело с сознанием временщиков.

Но главное, буквально все происходящее отягощается безграничной мерой конформизма российского социума. Если вспомнить, какую часть общества занимала фигура Сталина 20 лет назад, и сравнить с тем, что происходит сегодня, то сразу станет понятно, как технологически легко превратить тирана и убийцу в величайшего полководца и эффективного менеджера всех времен и народов.

Правда, массовый конформизм несет в себе и надежду тактического уровня: стоит только развернуть пропагандистский вектор в другую, демократическую сторону, как неосталинизм начнет сдуваться. Тем более что люди однажды почувствуют, что идеологическое управление прошлым не делает лучше их настоящую и тем более будущую жизнь.

Отдавать дань еще раз древляне откажутся. Клавдий Лебедев. Князь Игорь собирает дань с древлян в 945 году.1901–1908

– А как вы думаете, если бы горбачевская перестройка не была остановлена, страна пошла бы верным путем?

– Существуют пределы эволюции и отдельного человека, и его образа. Горбачев выходил из КПСС. Он был плоть от плоти своего исторического времени. Максимум, куда мог политически сместиться Михаил Сергеевич, – это к социал-демократии. А идеология этого учения вполне пристойна, ничего плохого в ней нет. Я не социал-демократ, но считаю, что в цивилизованном мире могут сосуществовать различные идеологии и течения. Естественно, кроме человеконенавистнических.

Если бы КПСС в свое время была запрещена, то многие люди с социалистическими взглядами двинулись бы в сторону социал-демократической партии, которая бы получилась пусть не в европейском исполнении, но все-таки с человеческой идеологией. Однако для такой партии в российских условиях не хватает социальной базы. А она может развиваться на фоне роста реальных независимых профсоюзов, настоящего независимого бизнеса и т.д.

Возвращаясь к вашему вопросу, Россия пошла наиболее вероятным путем, соответствовавшим характеристикам общества и культуры в точке ветвления.

– А какими, на ваш взгляд, сегодня выглядят идеология и политика России? На что похожа эта модель?

– Если уйти от внешних реалий и исследовать суть, сегодняшнее состояние напоминает Россию, какой она была 100 лет назад.

Есть верховный правитель, как бы он ни назывался, есть назначаемые им государевы люди (чиновники, политики, руководители госкорпораций). Кроме того, в этот круг входят олигархи, приближенные к власти. Иными словами, де-факто существует правящее сословие. Есть доминирующая Церковь, которой покровительствует государство.

С коммунистической эпохой сходств меньше. Все-таки сложилась рыночная экономика. Как и частная собственность – особенно для людей, приближенных к власти. Что касается идеологии, то она создается прагматично и направлена на поддержку и обслуживание интересов упомянутого слоя.

– Эта прагматичная идеология рождается из самой жизни? Или есть структуры, которыми она создается?

– И рождается, и создается. Уже в недрах ельцинской эпохи была идеология газеты «Завтра», был неистовый «евразиец» Дугин. То есть появлялось немало людей, которые предлагали и создавали разные рисунки традиционалистского идейного комплекса. Что-то из консерватизма, что-то из национал-социализма. И, конечно, туда попадало кое-что из фабрики мысли советского времени. Еще делались переводы, составлялись обзоры, собирались обсуждения. Пошел многослойный процесс, в котором существует институт политического заказа и в то же время не прерывается инициатива снизу. Причем все это носило и носит однозначно державно-консервативный характер – по причинам, о которых мы уже говорили.

– А если взять просто научное, предпринимательское, культурное сообщества – в этих кругах вы не замечаете никаких инициатив, направленных на самостоятельные, альтернативные разработки каких-то антикризисных идей и проектов?

– Нет, не замечаю. В этом наша странная особенность и огромная проблема. Думаю, чтобы вырасти до самостоятельного идейного, политического проектирования, нужна высокая степень гражданской зрелости.

Нечто похожее на собственную идеологию пытался представить Григорий Явлинский. Это было что-то вроде перестройки, но более радикальной. Такой, чтобы советские интеллигенты в ходе приватизации получили все, из чего потом можно было построить новую страну.

– В большинстве списков мировых идеологических учений фигурирует гуманизм. А что в реальности?

– Если брать наше общество, то, думаю, кроме деклараций, ничего. У нас идеи гуманизма искренне разделяет ничтожное число людей. Как только возникают малейшие проблемы, наружу тут же вылезает манихейский характер русского человека: кругом враги, их надо крушить, они нас уже опять окружают – как изнутри, так и снаружи. Гуманизм если и существует, то на уровне ритуальной риторики.

– Но все-таки у идеологии «круговой обороны» должен быть какой-то серьезный замысел или ожидаемый результат? Или это только профилактика народной бдительности?

– В теории изоляционизм – сугубо тактическая защитная, реакция проигравшей культуры. Отсюда вынужденная фокусировка внимания общества на «особом пути», который, если мы отгородимся от всех, якобы поможет нам дать свой альтернативный ответ на неприемлемый нами тренд мировой истории. Заметьте, что вне страны, в отношениях с той же Украиной, Молдовой, странами Балтии, у нас есть определенные идейные, исторические основания для обоснований своих политических действий.

Такую же убежденность важно иметь и для разговоров со своим обществом. И тут уж сам бог велел говорить о нас самих – какие мы замечательные, как нас не понимают и пытаются обидеть или оболгать другие. Но русская правда все равно победит.

Надо признать, что идея «особости» России за последнее десятилетие довольно прочно внедрилась в общественное сознание. Это произошло прежде всего потому, что страна очень трудно, если не сказать безуспешно, двигалась в русле европейской модернизации. То есть у нас это произошло не от хорошей жизни. Но мифы, как известно, жизнь не улучшают. Они – всего лишь утешители.

– Тогда давайте в заключение о лично ваших практических идеях. В своей большой концептуальной статье под чисто русским названием «Что делать?», вы пишете, что прорыв в развитии у нас не начнется, пока мы не разделим общество на тех, кто способен участвовать в радикальных реформах, и на тех, кому надо отойти в сторону – инноваторы обеспечат им спокойное доживание. Я правильно все понял?

– Ваше упрощение требует комментариев. Я имею в виду следующее. Переход от исторической статики к исторической динамике – это сложный и всегда болезненный процесс. Ни одно общество не прошло этот порог без насильственных методов. Когда в Англии складывалось общество, ориентированное на историческую динамику, она вначале оформилась институционально. А далее, овладев властным ресурсом, стала загонять в этот динамический процесс остальные части общества. Этому помогали Закон «О борьбе с бродяжничеством и нищенством» или законы, карающие смертной казнью за кражу нескольких шиллингов.

Сегодня в мире историческая динамика запускается менее болезненно. Возьмите Ли Куан Ю, создателя современного Сингапура, который сажал в тюрьму не только родных за коррупцию, но и прохожих за плевки на улице. Сходным образом можно иллюстрировать и национальные особенности турецких реформ эпохи Ататюрка.

Я убежден, что элементы насилия на этапе модернизации традиционного общества неизбежны. Посмотрите на Россию от Петра I до Александра II. Свирепое насилие в процессе кардинальных реформ коснулось всех сфер тогдашней жизни: армии, флота, инфраструктур, политического, экономического, морального уклада.

Насилие далеко не всесильно. И модернизация не реализуется только через насилие. Но эта компонента неустранима. Там, где не хватает воли на последовательный переход к исторической динамике, модернизация останавливается.

В России она не была завершена, и потому этот процесс все время пытаются возобновить. В результате россияне перестали быть патриархальными людьми XVIII века, когда выучились некоторой грамоте, стали пользоваться простыми технологиями. Но внутри себя они остались ориентированными на статику. А процесс модернизации завершается тогда, когда общество, хочется так кому-либо или нет, в подавляющем большинстве переходит на динамику. Это означает, что, если то предприятие, где ты работаешь, не развивается, оно обязательно разорится. А ты должен пойти по миру. Это жестоко, но иначе нельзя.

– Тогда выходит, что и Сталин был прав со своими методами коллективизации, индустриализации?

– Это был ответ коммунистического проекта. Русское кулачество (то есть массовый слой предпринимателей на селе) и русский бизнес несли альтернативный вариант модернизации. Дело не только в том, что он был бы менее кровавым. Он формировал рыночную (то есть способную к саморазвитию) экономику и рыночного (то есть свободного, деятельного человека) – человека, способного к самозанятости. А сталинский вариант создал рабочего и колхозника, которые запьют после разорения родного колхоза и пойдут сдавать в металлолом бронзовые и медные детали, унесенные с бывшей работы.

Модернизация с необходимостью выводит из бытия тот человеческий тип, который не вписывается в историческую динамику. Такова жестокая диалектика истории. Поэтому у нас разорилось сельское хозяйство Нечерноземья, которое все время призывала поднимать партия. А на юге России сложилось эффективное товарное производство зерна, которое мы теперь экспортируем. И это – огромное завоевание последних 20 лет. И такие успехи возможны, когда в правящей элите появится консенсус в отношении исторической динамики.

– Где же мы возьмем такую элиту?

– Сегодня доминирует стратегия временщиков. Получить все, что можно, сегодня, а завтра хоть трава не расти. Но рано или поздно консенсус по поводу модернизации возникнет. Потому что кроме политической есть еще бизнес-элита. А те же олигархи – люди, мыслящие экономически. Если на каком-то этапе бизнес может подниматься за счет монопольных цен и различных манипуляций со статьями законов, то вскоре придется играть по правилам жесткой конкуренции и что-то производить. Что заставит нас снова вписываться в мировой рынок. И эта логика экономического развития приведет к тому, что появятся бизнес-группы общих интересов. С их появлением возникнут предпосылки к созданию парламентских коалиций.

Позитивных сценариев немало. Это доказывает международный опыт развития исторической динамики. Нам достаточно посмотреть на современный Казахстан с его открытостью западному капиталу и интересу ко всем инновациям, образовательным программам Европы и США.

Но повторю – в любой стране такой переход легким быть не может. В России должна умереть идеология патернализма. После смерти Сталина со времен Хрущева Советский Союз из концлагеря стал превращаться в богадельню. Началось снижение пассионарных качеств общества и приближение исторической катастрофы, которая случилась в 1991 году.

Но за следующие 23 года иждивенческое сознание стало парадоксально исчерпываться. Вероятно, прежде всего потому, что адепты этого сознания стали уходить. Их места стали занимать более деятельные люди. В какой-то момент изменения заметило государство и стало минимизировать такие структуры, как медицина, образование, пенсионная система.

С одной стороны, это плохо, потому что ломаются стратегические перспективы государства. Но за этим мы увидим уход системы от социального государства в сторону более жесткого формата управления. Это объективная логика эволюции. И с учетом нашей истории она вызовет серьезные социальные напряжения. Но в то же время эти мучительные процессы будут мотивировать инициативных, динамичных людей на инновационную деятельность, настоящий бизнес, честную конкуренцию. Что и придаст исторической динамике России высокую и устойчивую скорость движения туда, куда движется цивилизованный мир.