Прорицатели девяностых

Анархисты 1990 года. Где ты, будущий единоросс Исаев?
Фото РИА Новости

Недавно во мраке дачного чердака я наткнулась на связку старых журналов. Стала листать перестроечную прессу. Тут же в памяти всплыл исторический фон того далекого года: перестроечный пик позади, вскрыты, но не излечены многочисленные нарывы общества, идеологическая опора расшатана и местами уже прогнила. Но до возведения коммерческих рельсов руки еще не дошли... Страна движется к «социализму с человеческим лицом». В дефиците все: от мыла до подсолнечного масла.

И в этой предгрозовой атмосфере в одном из журналов наткнулась на опрос известных людей, которым пытливая редакция задала всего два вопроса. Первый из них касался пяти лет, прожитых с 1985 года.

Чем для вас стали годы перестройки?

Леонид Бородин, писатель-диссидент, сразу вспомнил о том, что всего лишь три года назад он был «особо опасным государственным преступником с тремя судимостями. Выходящих со свидания мою жену и дочь обыскивали так, как будто они могли быть причастны к преступлению века. Но перевернулся мир, и судьба исполнила невообразимый кульбит».

Однако перестройка, по мнению диссидента, не стала процессом исцеления. «То, что нынче происходит вокруг, скорее похоже на агонию, и не режима, как это хочется кому-то понимать, но – самой российской государственности. Поэтому личный успех смотрится на этом фоне черным юмором судьбы».

Признанный и успешный уже в последние доперестроечные годы, Булат Окуджава говорил, что до 1985-го он тихо умирал. «Не было никаких надежд на перемены. А за эти пять лет я ожил, у меня появились надежды. И понял, что это последний шанс не только для нашей страны, но и для меня тоже».

Экономист Лариса Пияшева начала с некоторой укоризны в адрес тех, к кому раскрепощение приходит лишь тогда, когда они получают на это дозволение. «Разрешили, например, гласность, и люди начали свободно говорить. Что касается меня лично, то я никогда не была закрепощена. В 70-е годы полностью отвергла для себя марксизм и в Коммунистическую партию вступать не собиралась. Моя эволюция произошла в совершенно другой плоскости – я стала убежденным либералом. Поэтому с началом перестройки мне было очень легко включиться в ее процесс. Новым было лишь то, что я получила возможность открыто говорить как публицист о том, о чем раньше писала как ученый».

Александр Блинов, редактор независимой рижской газеты «Советская молодежь», стал руководителем издания в застойное время. Поэтому, как сам признался, «находился в кольце странных ограничений, запретов, инструкций, объяснений... Это была бумажная видимость жизни, а хотелось делать газету. Но я боялся унижения, когда утро начинается со звонка завсектором ЦК партии, который указывает тебе, как котенку... Когда ты обращаешься на «вы», а к тебе на «ты»... В этом ирреальном мире мы пытались искать свою дорогу, постоянно преодолевая барьеры самоцензуры и поднимая планку возможного. Мы начинали понимать, что не надо учить читателя жить. Эти пять лет мы поднимали газету, и мы ее сделали. 450 тысяч нашего тиража (из 789!) уходят за пределы республики. Судя по цифрам, мы самая популярная республиканская молодежная газета в СССР».

Сергей Баранов, студент МГУ, стал в перестройку депутатом Моссовета. Был убежден в том, что молодой человек европейского склада должен повариться в политическом котле, иначе это будет не- полноценная личность. «Для философа – а я считаю себя философом и по призванию, и по темпераменту, и по жизненному пути – важно внутреннее раскрепощение, но оно связано с внешним. Можно сесть на трое суток за участие в манифестации или назваться членом какой-либо политической организации: это помогает. Полагаю, что у меня нет будущего в политике; но хочу иметь возможность заниматься всем, и политикой тоже. Оставляю за собой право самых невероятных превращений в будущем».

Самое невероятное превращение произошло, конечно же, с Андреем Исаевым, активистом Конфедерации анархо-синдикалистов. Сегодня он – один из лидеров «Единой России». А в 1990 году был приверженцем, собственно, партии антивласти. «Если бы пять лет назад мне кто-нибудь сказал, что я буду состоять в организации со столь страшным названием, я отошел бы от того человека в сторону. Именно из-за названия, потому что к идее я уже присматривался. Но тут оказалось, что и будучи анархистом, я продолжал мыслить по-марксистски – с точки зрения целесообразности и экономической необходимости. Сейчас мне важнее мое ощущение правоты и человечности, понимание того, что нецелесообразное может быть человечным. Момент внутреннего раскрепощения пришел, когда мы приняли нынешнее название после долгих поисков более обтекаемого. До конца свободным себя не чувствую, но ощущаю, как идет процесс освобождения. А параллельно идет мировоззренческая эволюция. Считал себя атеистом, а теперь, думаю, стал агностиком. То есть человек не может рационально ответить на вопрос, есть ли Бог. И это нормально – сомневаться. Иначе убеждения переходят в маниакально-депрессивный синдром».

Для актрисы театра «Современник» Елены Яковлевой те пять минувших лет стали временем ее театральной и кинематографической карьеры. Главная роль в «Интердевочке» принесла ей известность. Но Елене было жаль, что более ранние ее роли остались незамеченными. Однако и это мелочи. Другое дело, что «мы, конечно, по-прежнему несвободны. И не только потому, что нельзя быть свободным до конца, но и потому, что свобода невозможна без элементарных условий существования. Меня, как и всех, унижают отсутствие продуктов, распределительная система, когда на женскую часть коллектива выделяют через театр сапоги. Можно, конечно, плюнуть и не обращать внимания, но это будет свобода без сапог. Так что, наверное, мы продолжаем жить лишь предощущением свободы. Сейчас кризис надежд. Такого чувства, как бывало года два назад, когда открывали запретные вещи в журналах, уже нет: то же самое покупаешь в красном переплете или видишь в пяти постановках, но ни во что эта энергия открытий не выливается – все провисло...»

Писатель Юрий Поляков говорил тогда, что минувшие пять лет не дали его поколению – во всяком случае, его размышляющей части – качественно нового знания об истории Отечества и постигшей народ трагедии. «Мы всегда сознавали: речь Ленина на броневике – не Нагорная проповедь. Но прошедшие пять лет показали, что историческая трагедия может стать рингом для новой схватки за власть. И тогда, схоронившись за чьим-то надгробием, можно ловчее пристукнуть соперника берцовой костью одного из слепых поводырей, которых все почему-то считали и продолжают считать вождями. Нынешние события подтвердили догадку, что в революцию идут самые лучшие и самые худшие. Причем после того как осядет пыль, обыкновенному человеку приходится иметь дело с худшими, ибо именно они приспособлены к борьбе за власть».

Алексей Казанник, народный депутат СССР: «Последние годы мы готовились к тому, чтобы приступить к созданию гражданского общества, и результатами я разочарован: гора родила мышь. Я имею в виду Закон о собственности и Основы законодательства о земле, которые принял Верховный Совет СССР. Многовековой опыт нашей цивилизации показывает, что только частная собственность – гарантия всех прав и свобод личности. Но тем не менее я в какой-то степени удовлетворен результатами демократизации общества. Я работник высшей школы, и когда раньше читал лекции на юридическом факультете, то, по существу, не было ни одной недели, чтобы не присылали какую-нибудь «авторитетную» комиссию. Для выяснения, почему это ты высказал такую мысль, почему употребил то или иное понятие... А вот уже четыре года меня никто не беспокоит».

Валерия Нарбикова, прозаик, художник: «Что-то происходит с человеческой энергией. Она есть, она бушует, как страсть, и при такой общечеловеческой силе уже давно можно все вычистить, озеленить, посадить, собрать, привезти и съесть. Но почему-то так мало того, что можно съесть, и так много того, что можно выбросить. Вот это совсем не смешно. Все-таки что-то не так, если за пять лет все дорожает и ничего не дешевеет, и законы отстают от экономики, а экономика от человека.

После просмотра по телевизору народных депутатов СССР распадаются семьи. А в новых политических партиях находят друг друга женихи и невесты. Страсть охватила всех, как политика, и политика охватила всех, как страсть. Хорошо, что в Англии есть консерваторы, потому что там есть что сохранять. Но когда наши консерваторы тянут в новую жизнь сильно разложившуюся старую – это совсем не хорошо».

Вячеслав Бутусов, рок-музыкант: «Для меня последние пять лет – необыкновенно большой срок. От архитектора со «связанными» руками и несчетным количеством невоплощенных идей я прошел путь к профессиональной сцене, где эти идеи вырвались наружу через музыку. Я обрел внешнюю свободу, которой так недоставало, в остальном же остался совершенно прежним».

Аркадий Арканов, писатель: «Мне присуще честолюбие. Я это знал и до 1985 года. Я не люблю бежать со всеми вместе в каком-то направлении. Не люблю и не любил что-либо коллективно выигрывать. Проигрыш в одиночестве всегда предпочитал коллективному выигрышу. Массовое веселье всегда пугало меня.

Пошло на убыль желание заниматься сатирой. Она стала принадлежностью массовой культуры и проникла во все виды искусства. Гласность лишила ее формы. Но что за искусство впрямую со сцены ругать партию? С другой стороны, можно реально представить себя народным депутатом, хотя заниматься политикой не имел и не имею ни малейшего желания.

И в то же время стало реальным получить топором по голове. Весной снималась одна телепередача, вдруг из подъезда выскочил мужчина с топором в руках и с криком «Снимают тут всяких п...!» перерубил кабель... Потом, правда, извинялся и говорил: «Что-то нашло».

Евдокия Гаер, член Верховного Совета СССР: «Для моего народа человек и природа всегда были на «ты», на равных. У дерева есть душа, у человека есть душа, у зверя есть душа. Все равны и нет среди нас рабов. Вот это и есть настоящая свобода. Нас отторгли от природы, в единении с которой мы жили веками. Нанайцы, как и другие малочисленные народы Дальнего Востока и Севера, были поставлены перед угрозой вырождения. Они гибнут, по-настоящему гибнут. Если республики и автономии еще могут обсуждать разные варианты своего будущего развития, то про наши малочисленные народы можно говорить только о том, будут они жить или нет. И за последние пять лет мало что изменилось в их положении».

═ 1990 г. В Кузбассе ждут Ельцина. Фото РИА Новости

Глеб Якунин, священник, народный депутат России: «В 85-м, после пяти лет тюрьмы и лагерей, я оказался в ссылке – в поселке Ыныкчан в 500 километров от Якутска. Общественная атмосфера продолжала ухудшаться, и порой казалось, что все закончится, как в антиутопии Оруэлла. Но пришел Горбачев. Я увидел в этом судьбу, десницу Божию! В 87-м услышал по «Голосу Америки», что Горбачев говорил с Сахаровым по телефону, и Андрей Дмитриевич освобожден. Это было поразительно. А затем и я – среди других правозащитников – был амнистирован, возвратился в Москву, был восстановлен на службе.

Чудо случилось. Идеалы, за которые мы боролись, хоть и медленно, но возвращаются в жизнь.

Наши оппоненты боятся, что Россия, перейдя на рыночную экономику, потеряет свое национальное лицо. Но прошлым летом я был в Америке. Удивительное явление – русские американцы, живущие в благополучии и достатке, не поддались поп-культуре и детям своим прививают любовь к подлинно философской, исторической, религиозной русской культуре, которая неотделима от современной культуры мировой. А что постигали мы за железным занавесом?»

Так эти люди оценивали пять прожитых лет. Но второй вопрос уже требовал не памяти, а дара предвидения.

Какими вы видите себя и страну через 10 лет?

Леонид Бородин: «Будущее? Есть величайший соблазн – совместить желаемое с возможным. А возможное разнообразно, как говорят социологи, «дискретный набор альтернатив». Чем, собственно, и характеризуется «смутное время». Допускаю, что мы пребываем в самом начале такого периода. И тогда только национальным гениям, каковым был в годы Смуты начала XVII века мужественный и неукротимый патриарх Гермоген, доступно предвидение будущего. Ведь история, в сущности, есть актуализация желаний, и если я, если многие, если большинство захотят, чтобы Россия была, – она будет. И лишь перед одним вопросом должен содрогнуться каждый, кто вступает на стезю гражданской активности: «Во что это нам может обойтись?!»

Булат Окуджава: «Мне очень трудно быть пророком и предсказателем, но очень бы хотелось, чтобы наша страна после всего кошмара, который с ней произошел, хотя бы немного приблизилась к человеческому идеалу».

Лариса Пияшева: «Все зависит от того, какой выбор будет сделан в этом году. Если выберем социал-демократию, то есть пойдем по третьему пути, то, как мне кажется, кроме глубочайшего кризиса и полного развала, мы ни к чему не придем. И до 2000 года нам бы дожить, не перестреляв друг друга, не разорвавшись в противоречиях и разногласиях между совершенно различными силами. Моя программа состоит в том, чтобы в течение, скажем, двух-трех лет полностью отказаться от идеологии вообще и пойти по пути социально-рыночного хозяйства».

Александр Блинов: «Я не хочу, чтобы это было похоже на ситуацию, какую рассчитал А.Кабаков в киноповести «Невозвращенец». Хочу свободной жизни в свободной стране. Очень не хочу, чтобы мою судьбу решали махновцы в папахах, ребята с двуглавыми орлами или аппаратчики в тройках. Очень верю в Латвию и Россию, их взлет.

Но до нового тысячелетия осталось всего десять лет. Успеем ли? Или придется уехать к черту, где нас никто не ждет? Или, может, начать верить в НЛО? Помогут ли братья по разуму? Я думаю, эти братья – мы сами, и сами себе должны помочь».

Сергей Баранов: «Все зависит от того, будет ли это Россия на грани постиндустриального общества или Россия, уже вошедшая в него. Если второе (основная масса населения в таком обществе занята в сфере производства информации), то это будет Россия, демократическая по определению. Россия со справедливыми социальными отношениями и высоким уровнем защищенности человека – не ниже, чем на Западе. Россия социалистическая, с человеком, имеющим будущее. Можно назвать все это моей мечтой».

Елена Яковлева: «Надежда – свободная Россия, и я – свободная – в ней. Обе свободны прежде всего в том «низком» смысле, о котором я все время говорю. Например. Есть надежда, что к 2000 году мне будет где жить по-человечески. Президент обещал! Только бы враждебные элементы ему не помешали».

Юрий Поляков: «Очевидно, к рубежу XXI века мы придем, кипя теми же самыми страстями и противоречиями, что и сегодня. Возьмите пять лет перестройки, помножьте на два, и вы получите то самое десятилетие, которое отделяет нас от нового века. Вот и все. Но если накопление противоречий в обществе будет идти с таким же ускорением, а перестройка все так же сводиться к призывам жить по-новому и дружно, то, возможно, как и предсказывают некоторые политологи, росткам демократии придется прозябать под мощной кроной тоталитарной власти. Думаю, именно в это десятилетие произойдет замирение всех здравомыслящих сил. Одни поймут, что без подъема национальных чувств еще не обходилось ни одно национальное возрождение (октябрьские события таковым не считаю). Другие поймут, что националистическая спесь и поиски чужекровного беса – наиболее короткий путь к краху».

Алексей Казанник: «В 2000 году наша страна будет демократической, у нас будет цивилизованное общество. Почему я так уверен в этом? Если не произойдут решительные преобразования сверху, то не исключена возможность румынского варианта. Я за то, чтобы у нас не погиб ни один человек, но народ уже больше терпеть не может. Так что в любом случае наша страна должна превратиться в демократическую. Я думаю, что у нас в ближайшее время установится многопартийная система и будет возможность проявить себя в той или иной партии. Я, допустим, сразу же вступлю в партию зеленых».

Валерия Нарбикова: «Мне хочется, чтобы страна повзрослела, а не постарела, а до сих пор она постоянно молодела, все в ней до сих пор постоянно обновлялось, и при таком омолаживании к 2000 году она может впасть в детство. Странно все время изобретать колеса, когда есть мировой опыт. За это десятилетие еще нужно убедить человека, что сегодняшняя демократия – это не эксперимент, а уже жизнь».

Вячеслав Бутусов: «По натуре я – пессимист, который очень хочет стать оптимистом. Поэтому мой прогноз таков: к 2000 году долгожданный интернационализм станет единственной приемлемой формой существования человечества. В искусстве, к примеру, это возврат к классике, в музыке – к рок-н-роллу... Благодаря этому общество повернется наконец лицом к человеку.

Аркадий Арканов: «2000 год представляется мне в тумане. Думаю, что процесс распада «Союза нерушимого республик свободных» будет продолжаться. Не исключаю, что в 2000 году мы снова построим социализм и снова «в одной отдельно взятой стране». Как говорят преферансисты, «все зависит от расклада»...

Евдокия Гаер: «Я вижу сейчас обезображенную нашу тайгу, погибшие реки, уничтоженные нерестилища. Сможем ли мы остановиться? Я пока не могу поверить в силу нашего правительства. Его министерства и ведомства губили наш край, пока не закричали мы во весь голос: это страшно, это беда! Услышат ли нас? Не знаю. Пророчат и революцию, и гражданскую войну. Но разум должен восторжествовать».

Глеб Якунин: «Год 2000-й? Уповаю на чудесное возрождение России, подобно как четырехдневно смердящий Лазарь воскрешен был Иисусом Христом».

Андрей Исаев: «2000 год вижу так. Империя развалена. Республики и целые регионы независимы от центра. Полуторапартийная система, когда одна партия – видимо, подобие румынского фронта спасения – у власти, а полсотни мелких гавкают на нее. «Количество» демократии вырастает по мере приближения к Москве. Сильный госсектор в экономике. Силен и иностранный капитал, бюрократия им в значительной степени куплена. Полуколония. Экологическая свалка. Шансы нашего идеала – преобладание коллективной собственности над частной – невелики. Мы в 2000 году будем частью независимого профсоюзного движения, влиятельной в отдельных регионах, но не располагающей силой составить реальную оппозицию. А среди анархистов мира мы будем в привилегированном положении, уступая по численности лишь испанским. Будем поддерживать самиздат, например, маленький, из-под полы идущий бюллетень компартии «Правда», потому что мы против запрещений и на стороне преследуемых. Будут развиты толстовские коммуны, у нас будут маленькие театры, магазины, идеал коллективной собственности будут олицетворять три-четыре анархистские прачечные».

P.S.

Аркадий Арканов, двадцать два года спустя:

-Если бы эти вопросы были заданы мне сегодня, спустя почти четверть века, мои ответы принципиально остались бы теми же. Я и сегодня с опаской смотрю на ликующую или разгневанную толпу. Нет «Ласкового мая». Но сть ликующие или озверевшие «футбольные фанаты», прикрывающие свое дикарство «национальной идеей патриотизма».Сатиры в высоком смысле слова так и нет. Есть взаимные телевизионные оскорбления Сегодня нет борьбы за свободу и демократию, а есть борьба за власть. Я не знаю, как назвать то, что сегодня строится «в одной, отдельно взятой стране».

Поэтому будущее , как говорят преферансисты, все также «зависит от расклада». И вся наша политическая борьба похожа на игру в карты, где возможно и шулерство. И очень похоже, что все может закончиться мордобоем. Очень не хотелось бы оказаться Нострадамусом...