Революция. Бунт. Переворот

Капитан полиции будет получать много больше доктора наук.
Фото Евгения Зуева (НГ-фото)

Слово «революция» ныне в моде. Бурные социальные и политические события, происходившие в последние годы в разных частях мира, не задумываясь нарекают революциями. Революция роз, оранжевая революция, революция тюльпанов. Теперь вот тунисская революция, египетская революция, ливийская революция┘ События резонансные, а возможно, и судьбоносные для тех или иных стран и регионов. Но революции ли это?

Слово «революция» полисемично. Им пользуются для обозначения смены власти, смены научной парадигмы (Томас Кун), коренных социальных преобразований (Маркс и другие), радикальных изменений в самых разных сферах жизни (технике, искусстве, моде и т.п.). С другой стороны, когда говорят об изменении (или попытках изменения) социальных и политических институтов, прибегают к таким понятиям, как «бунт», «мятеж», «переворот», «восстание».

Социолог Ральф Дарендорф, рассуждая о том, можно ли назвать революциями события, происшедшие в странах Восточной Европы в 1989–1990 годах, резонно замечает: бывают случаи, когда «неважно, какое название закрепляется за историческим событием», а бывает и так, что «академический подход обретает немалое практическое значение». Революция – второй случай. Это кодовое слово. И обращаться с ним следует осторожно.

Способ бытия человека

Во всех сферах человеческого бытия время от времени происходит более или менее резкое (скачкообразное), порой внезапное, но главное – глубинное, коренное преобразование сущности предмета, изменение его качественной определенности, означающее радикальный шаг, прорыв в его развитии. Это и есть революция. И хотя в таком его значении данное понятие вошло в употребление лишь в конце XVIII века, революционные изменения сопровождали всю историю человечества.

Но если это так, если революции – наши вечные спутники и захватывают все стороны нашей жизни, то, значит, они являются способом бытия человека в мире. Способом его самопреобразования и перехода в новое качество. Способом защиты от загнивания в созданной им ранее среде, избавления от мира, который, исчерпав свой творческий потенциал, превратился в избыточную обузу, оковы, сдерживающие движение вперед, к будущему, в которое изначально устремлен человек.

Конечно, у переворотов, мятежей и социально-политических революций имеются общие черты. Все они вызваны недовольством status quo и стремлением людей изменить его в собственных интересах. Все они являют собой акт насилия – кровавого или бескровного. И в истории не раз случалось так, что политические демонстрации перерастали в мятежи и восстания, восстания – в перевороты, а люди, пришедшие на их волне к власти, осуществляли революционные преобразования. Не случайно сами большевики, творцы Великой Октябрьской социалистической революции, изначально характеризовали события 25 октября (7 ноября) 1917 года как «октябрьский переворот», начавшийся с вооруженного восстания.

Социальная революция не занимается «ремонтом» прогнившего общества, она разрушает, можно сказать, взрывает существующие социальные и экономические институты, расчищая площадку для нового общества. Так же обстоит дело и с политической революцией. Она не совершенствует существующий политический строй (режим), а уничтожает, сносит его, заменяя новым строем и приводя к власти новые политические силы.

Социальные революции происходят значительно реже, чем политические. Но иногда обе сливаются воедино, и тогда мир сотрясают великие революции, ведущие к радикальной перестройке всех общественных институтов, в рамках которых протекает человеческая жизнь. К власти приходят новые социальные группы (классы), новые элиты, новые лидеры. С течением времени формируются новые общественные, в том числе производственные, отношения, новый социальный тип человека, новое сознание и новые символы, новые культура и философия (в широком смысле этого слова). И хотя какие-то внутренние связи с прошлым сохраняются (в преобразованном виде), это все же «прошлое в настоящем». Общество поднимается в своем развитии на новую ступень. Именно это имел в виду Маркс, называя революции локомотивами истории.

Работа на упреждение

Пока не ясно, к чему приведут бунты и перевороты, происшедшие в феврале–марте 2011 года в Тунисе, Египте и Ливии. Впрочем, их первые результаты налицо. Власти ряда государств подсуетились и приняли первые упреждающие меры по обеспечению спокойствия у себя дома. Кто-то из властителей пообещал гражданам не засиживаться на «троне». Кто-то спешно сформировал совещательные органы для «общения с народом». Кто-то пообещал провести политические реформы. Кто-то решил раскошелиться в пользу народа. (Кстати сказать, еще до всех этих ближневосточных пертурбаций российские власти заявили о намерении резко поднять зарплату армейских и полицейских офицеров. Так что в ближайшем будущем капитан полиции, если верить обещаниям властей, будет получать значительно больше, чем доктор наук, работающий в системе РАН.)

Это – давняя практика, которая не так уже редко оправдывала себя. При умелых действиях властей градус социальной напряженности можно понизить. Политический конфликт – разрешить. Бунт – подавить. Переворот – предотвратить. Но отменить законы исторического развития (а изменение общества через социальные и политические революции – один из таких законов) невозможно, ибо для этого пришлось бы радикально изменить природу homo sapiens.

Революции в ХХI веке

Опыт стран Восточной Европы подтвердил, что революции вырастают из кризисов; что логика их развития по сути не меняется; что «простой народ», совершающий всю грязную революционную работу и нередко воспринимаемый как «пушечное мясо» революции, к власти либо вовсе не приходит, либо быстро из нее вытесняется.

Но были и новые моменты. Мысли о возможности и желательности революции, охватывающей сразу несколько стран, высказывали основоположники марксизма. На мировую революцию изначально рассчитывали большевики. Тогда эти надежды не оправдались. Восточноевропейские революции указывают на возможность возникновения в условиях пространственно сжимающегося и все более взаимозависимого мира синхронно-кластерных региональных революций.

Или взять внешний фактор. Он всегда играл большую роль в революциях (и контрреволюциях). Политика, проводившаяся Советским Союзом в конце 80-х в отношении восточноевропейских стран, благоприятствовала развитию в них революционных процессов, можно даже сказать – стимулировала их. В том же направлении действовали Соединенные Штаты. Два вектора совпали, внешние преграды на пути революции были сняты.

Не исключено, что синхронно-кластерная модель проявится и в революциях XXI века. Своеобразным намеком на такую возможность как раз и стали бунты и перевороты, происшедшие в 2011 году в Тунисе, Египте, Ливии. Близость условий существования целых групп стран на Ближнем Востоке, в Африке, Центральной Азии, Латинской Америке, Европе, АТР может способствовать тому, что при наличии революционной ситуации и благоприятных условий революционный пожар быстро перекинется с одной страны на другую и национальные революции, подпитывая друг друга, перерастут в революцию региональную.

Существенную роль может играть внешний фактор. Ослабление мировых позиций одних стран и усиление позиций других способно привести к тому, что они утратят или, напротив, обретут возможность стимулировать или предотвращать революционные процессы в тех или иных частях мира. Опыт так называемых гуманитарных интервенций – убедительное тому подтверждение.

Очевидно, что революции будут происходить в проблемных пространствах – странах, в которых накоплено множество противоречий (проявляющихся в скрытых и открытых конфликтах) и которые уже не могут разрешить свои проблемы путем реформ. Причиной такого состояния могут быть не только просчеты властей и деградация элит, но и такие факторы, как глобальный кризис; ресурсный дефицит, чреватый существенным понижением жизненного уровня значительной части населения или даже массовым голодом; масштабная природная или техногенная катастрофа, разрушившая системы социального и политического управления; нарушение расово-этнического равновесия и вызванная им дестабилизация общества; война и т.п. Словом, события, которые приведут к резкому ухудшению условий существования большого количества людей и росту массового недовольства. Если к этому времени в проблемной стране сложится контрэлита, готовая и способная выступить в роли вожака масс, то революционные процессы не заставят себя ждать.

Растет разрыв между богатыми и бедными в стране с эгалитаристским менталитетом. Фото PhotoXPress.ru

Революции XXI века будут революциями эпохи Интернета и новых информационных и военных технологий. Это не изменит их сути, но отразится на способах ведения революционной пропаганды (возможно, с широким использованием элементов психологической войны), рекрутирования революционных масс и мобилизации союзников, распространения информации, управления революционным процессом.

По-видимому, как это бывало и в прошлом, число политических революций в XXI веке, уступая числу поверхностных политических изменений (переворотов и пр.), будет превосходить число революций социальных. А их «окраска» может оказаться самой разной – светской и религиозной, военной и гражданской, националистической и интернационалистской, расово-этнической и классовой и т.п. Что касается радикальных социальных изменений, то тут мир может столкнуться с революциями не только капиталистического (либерального), но и социалистического типа. Гибель «реального социализма» – не поражение социалистического идеала как такового: он укоренен в культуре и менталитете многих народов и при определенных условиях может вновь обрести массовую привлекательность.

Россия: что впереди?

Нынешние правители России не раз говорили, что страна исчерпала лимит на революции. Но никто подобных лимитов не устанавливал. А Россия остается проблемной страной, где накопилось много противоречий, а значит, и «горючего материала».

Обсуждают национально-этнический вопрос и пути регулирования миграционных потоков. А где долгосрочная программа и всем понятная стратегия решения проблемы? Одними горячими призывами жить дружно дела не решить. Мы все живем в одном большом доме по имени Россия. Но это многоквартирный дом. И, отправляясь в гости к доброму соседу, а тем более подселяясь к нему, надо считаться с его привычками, вкусами, укладом жизни и т.п.

О недопустимом разрыве между богатыми (этнический состав которых не остается незамеченным людьми) и бедными говорят немало. Но разрыв не уменьшается, а растет. В России с ее эгалитаристским менталитетом это вызывает глубокое недовольство.

Серьезная проблема – разрыв между народом и властью, между массами и так называемой элитой (если следовать традиции Парето, то вовсе и не элитой, ибо это в большинстве своем не лучшие люди общества), вылупившейся из яиц, насиженных властями. К государственным мужам многие россияне доверия не испытывают и потому не уважают их (отдельные исключения картины не меняют); чиновников, выступающих в роли посредников между «верхами» и «низами», не любят, а элиту (опять-таки при известных исключениях) ненавидят. Такое отчуждение наблюдалось и прежде, но сегодня оно опасно возросло.

Говорят о модернизации. Но кто будет ее направлять и осуществлять, что и как мы будем модернизировать, каким окажется ее идейное «обеспечение»? Недавно «Единая Россия» объявила, что ее идеология – «российский консерватизм». Людей успокаивают: мы не хотим социальных потрясений, мы не допустим ни возврата к советскому социализму, ни либеральной вакханалии 90-х. Живите и работайте спокойно. Ориентируйтесь вместе с нами на такие ценности, как стабильность, патриотизм, крепкая семья, духовность, традиция. Есть, впрочем, еще один мотив обращения к консерватизму. Власти, похоже, опасаются революционного вызова со стороны сил, придерживающихся антилиберальной ориентации, и хотят перехватить инициативу. Но делают это неумело.

Взять ту же стабильность. Сингапур – стабильное государство. Великобритания – стабильное государство. Советский Союз брежневских времен тоже был стабильным государством. Но это разные стабильности. Какой стабильности жаждут власти и какая стабильность нужна государству, провозгласившему курс на модернизацию?

Или вот традиция. Она разнородна. Президент в последние год-два много раз говорил о печальной традиции правового нигилизма и патернализма. А разве не является элементом нашей традиции произвол чиновничества, бюрократизм, недоверие народа к властям, коррупция и воровство?

А что такое духовность? Говоря строго, это религиозное понятие. Если верить энциклопедическому словарю «Святая Русь» (2000 год), то духовность – это «высшая деятельность души, устремленность к стяжанию Духа Святого». Это ли имеет в виду ЕР, призывающая к возрождению духовности?

Или попытки установить преемственность между консерватизмом, провозглашенным единороссами, и русским консерватизмом XIX–XX веков. Понимают ли еднороссы, к какой традиции апеллируют, помнят ли, что она представлена такими фигурами, как Аракчеев, Бенкендорф, Плеве, Победоносцев и Уваров с его знаменитой триадой (православие, самодержавие, народность)?

Несколько лет назад Институт российской истории РАН опубликовал коллективную монографию «Российские консерваторы». Которые, напоминают авторы книги, выступали не только за признание важности «традиций, исторических институтов, исконных символов, государственно-церковных и бытовых ритуалов», но и за «незыблемость самодержавного монархического правления», за признание «как всеобщей данности социального, умственного и физического неравенства людей», за «признание несовершенства природы человека», «ограниченности сферы человеческого разума» и необходимости «наличия социально-сословных классов и групп, развивающихся под покровительством власти».

Хотелось бы думать, что это не отражает кредо единороссов. Но тогда зачем они говорят, что их идеология – «российский консерватизм»? Ведь дать предмету имя – значит во многом определить его судьбу. Словосочетание «российский консерватизм» не только вызывает определенные ассоциации, оно формирует векторы ценностных ориентаций, модели мышления и поведения. И не будем забывать: не либералы и не социалисты, а именно консерваторы, стоявшие у власти, привели Россию сначала к 1905, а потом к 1917 году.

Coda

«Революции – праздник угнетенных и эксплуатируемых». Это слова Ленина. Но о праздничном настрое людей в моменты революционной эйфории пишут и далекие от марксизма люди. Такой настрой связан, по-видимому, с рождением у революционеров ощущения неограниченной творческой свободы, возникающего на ранних этапах революции, когда старое сметено, а новое еще не построено, и с чувством освобождения от тяжкого, приземляющего груза прошлого.

Но революция амбивалентна. Как и всякая трагедия, она несет с собой не только катарсис, но и крушение привычного жизненного уклада, смерть, разруху, а порой и войну. Кажется, Гете сказал: «Ненавижу всякую революцию, потому что она уничтожает не меньше благ, чем создает». Да и среди обществоведов и политиков мы найдем немало людей, отрицающих закономерный, а тем более прогрессивный характер политических и социальных революций и считающих их ныне уделом относительно слаборазвитых стран.

Не выдают ли эти люди желаемое за действительное? Не переоценивают ли они управленческие возможности человека, его способность исключить элемент стихии (а в революции прорывается стихийное начало) из истории? И не случится ли так, что в XXI веке именно развитые страны, миновав высшую точку своего развития и столкнувшись с противоречиями, которые будут не в состоянии разрешить рационально-реформистским путем, снова явят примеры грандиозных социально-политических взрывов?

Конечно, если революцию можно предотвратить, то ее нужно предотвратить, взяв курс на радикальные реформы. (Некоторые из них, как реформы Александра II, оказываются столь глубокими, что по существу выполняют некоторые революционные функции: не случайно их называют «революциями сверху».) И тут нет противоречия с представлением о революции как закономерном явлении. Законы общества проявляются иначе, чем законы природы. Если революции нельзя избежать в принципе, то это не значит, что ее нельзя избежать здесь и теперь, или что ее нельзя смягчить, перевести в иной регистр, ограничить ее деструктивный характер. Нынешняя Россия не застрахована от революции, но и не приговорена к ней.