Стопроцентных аналогов этому политическому образованию найти нельзя.
Фото Сергея Приходько (НГ-Фото)
О политических итогах уходящего года и промежуточных итогах первого президентского срока Дмитрия Медведева ответственный редактор «НГ-Сценариев» Владимир СЕМЕНОВ говорил с Алексеем ЗУДИНЫМ, заместителем директора Центра политической конъюнктуры России, старшим научным сотрудником Института анализа предприятий и рынков ГУ ВШЭ.
– Алексей Юрьевич, технически содержание западной демократии заключается в том, что элита согласна по базовым параметрам. Легальные процедуры, неприкосновенность частной собственности, свобода слова и проч. А по небазовым пунктам существуют различные мнения, вокруг которых и разворачиваются политические бои между партиями. Поэтому выборы там редко носят характер судьбоносных – этому слову научил Михаил Сергеевич.
– Время от времени часть базовых принципов пересматривается. В моменты таких пересмотров возникают достаточно острые кризисы, и устойчивость системы проходит через испытания. В Италии и в Японии консенсус обеспечивался с помощью «домкратов». За сценой стояли союзники-американцы, которые помогали «домкратам» не упасть. «Домкраты» эти назывались доминантными партиями. Важнейшая функция доминантной партии – консолидация политического класса. Этот механизм включается, когда другим способом консолидации добиться нельзя.
Согласие по поводу базовых вещей не вырастает, как трава, его создают при помощи определенных действий, инструментов и поддерживают.
Демократия отождествляет себя с «инклюзией» – когда в принятие решений в различной форме включаются различные политические силы и широкий круг массовых предпочтений. Но демократия невозможна и без «эксклюзии»: вам обязательно придется кого-то исключить. Коммунистов, фашистов, различных радикалов и вообще силы, которые по обстоятельствам места и времени квалифицируются в качестве «антисистемных» (например, «антиамериканских»). Со временем рамка, которая определяет исключенных, меняется. И тогда происходит изменение основ согласия, как это было, например, на Западе после того, как социал-демократические партии стали превращаться в правящие. Согласие – результат конструирования, оно создано людьми, политиками. Это всегда динамическое равновесие, и со временем его основы неизбежно меняются.
– Мне кажется, что за десять лет, в нулевые, у нас в элитах возникло нечто подобное консенсусу┘
– Пока это консенсус преимущественно навязанный, механический, но не органический. Все на самом деле продолжали думать о своем. Кто-то смирился, решив – ладно, на этих выборах не получилось влезть в повозку, на следующих влезем. Другие делают деньги и со всем соглашаются, потому что им все безразлично.
– Как с застоем бороться, кроме как Путину и Медведеву пойти друг против друга, с разными, но не антагонистичными программами? Консенсус, пусть навязанный и конъюнктурный, вроде присутствует, а они вдвоем закрыли бы большую часть политического поля – от неотмороженных государственников до нерусофобских либералов. И возникла бы искомая политическая конкуренция, обеспечивающая эффективность и устойчивость системы на десятилетия вперед. И выбор был бы несудьбоносный.
– А станица Кущевская? А Юрий Лужков, Муртаза Рахимов, Кирсан Илюмжинов и прочие? У нас пока нет ни устойчивых институтов, ни функционально специализированных элит, когда одни занимаются преимущественно политикой, другие – бизнесом, третьи – служат.
Четкая граница между политическим полем, рынком и государственными институтами отсутствует. В этих условиях любая конкуренция приводит к слому всей системы. Чтобы получилось то, о чем вы говорите, необходимо произвести громадную предварительную работу. Часть ее уже была проделана, но никто этого не увидел, все продолжали твердить: отмена выборов губернаторов – колоссальный удар по демократии. В действительности отмена прямых выборов губернаторов – это основа модернизации региональной элиты. Которая сейчас началась сверху. На очереди – тихий, медленный демонтаж тех полуавтаркических режимов, которые они создали. Помните место в Послании президента, когда он говорит: «Органы власти не должны быть владельцами «заводов, газет, пароходов». Каждый должен заниматься своим делом», и специально отмечает, что это правило распространяется не только на федеральные, но и на региональные органы власти. Это обещание ликвидировать основу сращивания элит, включая политические машины, замыкающихся на губернаторах. Но если вы что-то демонтируете, вы должны это чем-то заменить. Замена – это система общероссийских политических партий. Централизация политической жизни России – шаг не назад, а вперед, очень большой шаг из той ситуации, в которой мы оказались в 90-е. Неустойчивый политический строй, типа того, который существовал во Франции между войнами, ни правящую группу, ни страну в целом устроить не может! Этот строй колебался, пока не пришли немцы, потому что защищать его оказалось некому. То есть нельзя предложить: пусть Владимир Владимирович – шутейно, конечно, – подерется с Дмитрием Анатольевичем. Драк «понарошку» не бывает, договорные матчи возможны только в футболе. Конкуренцию ограничивают, но ограничивают реальную конкуренцию. Или же тех, кто борется не всерьез, сметет третья сторона, которая откуда-нибудь все равно появится.
– Разве «Справедливая Россия» всерьез борется с партией, возглавляемой Путиным?
– Вот это большой вопрос: что именно ограничивает «Справедливую Россию». Расскажу историю, которую услышал недавно: на последних местных выборах в регионы, где руководство «Справедливой России» находилось в зависимости от местного начальства и не могло вести решительную кампанию, Центр слал политтехнологов совсем без комплексов. Им удавалось откалывать часть избирателей «Единой России», правда, эта часть доставалась коммунистам, но это уже другая история. В любом случае есть только два варианта: или вы боретесь, или вы не участвуете.
– Прямо и помечтать нельзя, чтобы у нас были партии, кроме коммунистической, с реальными активистами, которые расклеивают листовки и ходят на митинги по велению сердца, а не за материальное вознаграждение┘
– Удельный вес внешних политтехнологов, вместе с консультантами, имиджмейкерами и прочими работниками не самых благородных у нас профессий увеличивается повсюду в мире, но это не означает, что активисты линейно исчезают. Институциональное наследие остается, хотя его влияние сокращается. В этом отношении наши партии не отличаются кардинально от того, что существует в мире.
– Кто-то хлестко назвал «Единую Россию» профсоюзом бюрократов. В современных обществах аналоги этому есть?
– Стопроцентные аналоги мне не известны. Но было бы большим несчастьем, если бы «Единая Россия» в нынешних условиях больше походила на западные партии. Если бы она обладала пресловутой субъектностью, то есть способностью действовать полностью самостоятельно. «Единая Россия» состоит из переходных элит, возникших в определенных условиях, когда элиты стали приватизировать государственную собственность, другой ведь не было, и делали это, опираясь на властные структуры. Приватизация началась, по историческим меркам, совсем недавно, новую собственность надо освоить, передать детям, и через несколько поколений возникнет новое качество элит. Переходные элиты заинтересованы в том, чтобы остановить развитие.
Как правило, именно такие элиты образовывали доминантные партии. Швецию не рассматриваем – там это удалось сделать левой контрэлите. После создания доминантной партии дальнейшие политические изменения становятся невозможными. Когда в развивающейся стране элиты понимают, что вообще-то просто так долго сидеть нельзя, они могут сделать ставку на развивающуюся экономику. Но политический строй менять не будут. Они могут инициировать экономические реформы потому, что в отличие от нас не все они произошли из государственной элиты. У них собственность была и раньше, они к ней привыкли, и они привыкли, что собственность отделена от власти – несмотря на всевозможные злоупотребления. Я имею в виду Мексику, Японию. Большинство доминантных партий создаются изнутри, самими элитами, а наша была создана извне.
 Сколково: у президента появилась собственная повестка дня. Фото РИА Новости |
Итак, российская специфика: наши элиты в прошлом государственные и поэтому особенно голодные до собственности, они будут стремиться замыкать и останавливать любое развитие – экономическое и особенно политическое. Вторая особенность: лидер доминантной партии обладает свободой действий по отношению к этой партии. Он не член партии и вообще себя с ней официально идентифицировал только в 2007 году. Это превращает доминантную партию в инструмент лидера, который он использует для трансформации системы. Если бы «Единая Россия» обладала субъектностью – пошла бы она на те изменения, которые были сделаны в период президентства Медведева? Формальное выравнивание присутствия всех партий в телевизоре в период избирательной кампании, ликвидация наиболее одиозных проявлений административного ресурса, обязательный допуск непарламентских партий к парламентской трибуне? Нет, конечно.
– Последнее носит косметический характер. Выступит Гозман в Думе с критикой – небо на землю не упадет.
– Цель этих изменений – закрепить, хотя бы минимально, политическую конкуренцию. Конкурентную ситуацию сохранили не для того, чтобы соответствовать нормативной модели демократии, а чисто из практических соображений. Можно перечислить полезные функции, которые выполняет ограниченная конкуренция по отношению к «Единой России». Во-первых, она препятствует «растеканию» партии. Если расширение становится неограниченным, лидер попадает к партии в монопольную зависимость. Он не сможет ее контролировать, она станет контролировать его. Выборы проходят регулярно, и другие партии помогают сохранять автономию исполнительной власти – президента и премьера. Второе. Они выполняют по отношению к «Единой России» санитарную функцию. Третье: они дают политическим кадрам, которые совершенно точно присутствуют в «Единой России», усилиться по отношению к бюрократическим. Выигрывать выборы только с помощью административного инструмента уже нельзя, надо применять политические технологии. Возрастает ценность людей, которые умеют их применять. Становится важным умение говорить, убеждать и, главное, умение слушать. Приходит понимание того, что опора на массовые категории избирателей делает партию сильнее, чем опора на местные элиты. Массовые предпочтения рассеяны, и сила появляется у того, кто сумеет их удачно агрегировать. Партия, опирающаяся на массовые предпочтения, становится более независимой, чем если бы она опиралась на компактные ресурсные меньшинства.
– Реальные лица и ситуации как-то выпадают из вышеописанной схемы.
– Важно сейчас видеть подвижки и вектор этих подвижек. Когда-то никто не верил, что режим Путина будет отличаться от режима Ельцина. Мало кто верил, что Путин не пойдет на третий срок. Когда наметился тандем, многие думали, что это либо временно, либо приведет к краху. А это привело к расширению поля для дискуссий, к деконцентрации политического процесса, пока только наверху, не спускаясь вниз.
Еще одна наша сверхценная идея – институционализация. Просто «опиум для народа». Безусловно, институционализация очень важна. Но переходные состояния институционализировать опасно. Сначала нужно из них выйти. Институционализация – это когда вы некое состояние фиксируете. Это же и есть мечта переходных элит.
У нас произошла вторая управляемая ротация власти через преемника, а еще раньше группы интересов утратили способность напрямую транслировать свои предпочтения в госполитику как через исполнительную, так и через законодательную власть. Это все важные этапы развития нашей политической системы.
– Если все это счесть предварительными итогами первого срока президента, то можно было бы заключить, что они блестящи. Пожалуй, с этим и сам Медведев не согласится.
– На мой взгляд, предварительные итоги первого срока состоят в следующем: новый президент состоялся. Он приобрел популярность, общественную поддержку, сопоставимую с премьером. В то же время нынешний курс самым естественным образом вырастает из путинского курса. Путин закладывал на уровне публичных заявлений и практических шагов то, что стало разворачиваться при Медведеве. Многие просто не помнят об этом. Противопоставлять их бессмысленно. Они разные, но разные могут либо подраться, либо умножить то, что каждый из них вокруг себя аккумулирует, если они будут оставаться вместе. Медведев состоялся как полноценная, самостоятельная фигура российской политики.
 Выигрывать выборы только с помощью административного ресурса уже нельзя. Фото Сергея Приходько (НГ-фото) |
Он выдержал два тяжелейших испытания: войну и мировой кризис. Выдвинул собственный политический курс. Этот курс определяет отличие его политического лица от лица Путина. Он от него отделился. То, что Медведев не будет увольнять Путина, не означает, что он просто несамостоятелен. Ведь и Путин несамостоятелен. Доминантная сила перешла в двойное распоряжение. Один человек не может ей распорядиться. А что в результате произошло с институтом президентства? Он просто вернулся в рамки своих конституционных полномочий. Произошла нормализация. Одновременно стала меняться политическая система. Стала меняться социальная база режима. Медведев был избран в преемники не в последнюю очередь потому, что он габитусно соответствует наиболее продвинутой аудитории, которая способна воспринять его как своего – или похожего на своего. И сколько бы Путин ни говорил про Интернет, ему бы так не поверили – он все-таки представляет другое поколение и другой социальный тип.
– А история с байкерами?
– Это другое – маскулинность, крутость, черта межгенерационная и очень глубокая. Таким образом, с избранием Медведева сделана заявка на расширение социальной базы режима. В политическом смысле режим стал более открытым. Заложено много новаций, которые будут проявляться в среднесрочный период. Поправки в Конституцию, разносящие по времени парламентские и президентские выборы. В сочетании с конституционно обязательной ежегодной отчетностью правительства перед парламентом. При первом отчете все смеялись: перед кем отчитывается премьер? Перед «Единой Россией», которая от одного его вида впадает в ступор? Но представьте, что отчитывается не Путин – сразу у депутатов появляется масса вопросов и претензий к исполнительной власти. Процедура прописана так, что о своей деятельности правительство обязано отчитываться, в том числе и по вопросам, поставленным Госдумой. Позднее эта норма была распространена и на взаимоотношения между губернаторами и региональными парламентами.
На мой взгляд, одно из задуманных последствий президентской ротации – избавление от старых индивидуальных контрактов, от той системы обязательств, которые взял на себя Путин, когда пошел на отмену прямых губернаторских выборов. Разумно предположить, что он с каждым из руководителей заключил некое индивидуальное соглашение. Пришел новый президент, свободный от этих обязательств, и стал менять кадры. И это тоже итог трех четвертей срока Медведева.
Есть еще одна вещь, которая парадоксальным образом отличает Медведева от Путина и которая тоже должна быть записана в итоги. Путин приходил как человек, от которого ожидали «наказания мерзавцев». Далеко не все ожидания оправдались. То, что было сделано, было сделано сугубо избирательно. Большинству элит было позволено вольно себя чувствовать на своей территории или в своей корпорации. У Путина был жесткий имидж, но он проводил очень осторожную кадровую политику. А вот Медведев неожиданно оказался более жестким. В переводе на язык общественной полезности это означает повышение ранга требовательности к элитам. Президент напоминает элитам, что они вообще-то должны работать.
– Но где конкурентность?
– Мы забываем, что политическая система существует не для того, чтобы удовлетворять строгим нормативным требованиям, а для решения конкретных проблем. Та или иная конструкция политической системы выстраивается под решение больших и долговременных задач. Огромная проблема – политическая интеграция страны. Конкуренция не будет разрушать страну, когда страна станет единым интегрированным политическим полем. Шаги к решению этой задачи сделаны, но окончательно, полностью она не решена. Второе – необходима функциональная специализация элит, о чем было сказано.
Третья и, может быть важнейшая проблема – нормализация институтов. Она тоже решается. Нормализация президентской власти – президент перестает быть самодержцем. Усиления парламента пока не заметно, но институциональные предпосылки созданы. Быстро все это делать нельзя, потому что на скорости все рушится. Слишком много мертвых, разложившихся тканей, тупиковых и примитивных форм. Чиновники, которые идут на госслужбу только в связи с определенной бизнес-перспективой, депутаты, поведение которых определяется их бизнес-перспективами, предприниматели с «короткими» интересами, массовые категории граждан, дезориентированных, сбитых с толку или поглощенных выживанием, – подобные проблемы всем известны.
Несколько лет назад Симон Кордонский предложил для описания социальной реальности регионов метафору «поместная Россия». Большая страна предстает как сеть самодостаточных образований, внутри которых люди не вполне свободны. Крепостного права нет, но оно есть. Любое внешнее проникновение в эти образования проблематично. Нельзя, чтобы пришел бизнес без разрешения. Если придут даже русские мигранты – их встретят в штыки. И понятно, откуда это появилось. Советские коммунисты не смогли создать устойчивых форм интеграции страны. А потом адаптация к новой реальности, резко наступившей в начале 90-х, была такова, что страна распалась на поместные образования. Все, кто мог хоть что-то получить, вцепились в наличный ресурс. Такая «адаптационная судорога» в результате сильного шока. Спасительная – для тех, кому это удается, потому что «спасаются» не все (показатели смертности известны). Но тупиковая. Отсюда и слабые институты, и слабо дифференцированные элиты, и слабо интегрированная страна. Вот эту судорогу адаптации нужно ослаблять. Разорвать нельзя – тогда может погибнуть еще больше людей, а авантюристы и бандиты выживут.
Легитимное политическое соперничество занимает разное место в разных политических системах. Принципиально важно, что оно легализовано. Арен Лейпхарт изучал демократию в многосоставных обществах на примере Нидерландов, Бельгии, Австрии и других. Скажем, если католики – 30% общества, не может быть так, чтобы католики не были представлены во власти, вне зависимости от итогов выборов. Масштабы соперничества ограничены, победитель не может получить всего, а проигравший – все проиграть. Я подозреваю, что в обозримом будущем институт конфликта не будет занимать центрального места в нашей политической системе. Не потому, что создана классическая консенсусная демократия, а потому, что политическая интеграция идет с большим трудом из-за масштабов, «клочковатости» страны, из-за слабости наличного символического капитала. В системе, в которой конфликт не в центре, а на периферии, не вижу ничего ущербного. Это наша особенность, и важно, что не только наша. Мера соперничества определяется предысторией, но соперничество обязательно должно быть. Либо «Единая Россия» привыкнет действовать хотя бы в ограниченно конкурентной ситуации, либо ее не будет. В конечном счете, КПСС умерла от одиночества. И от отсутствия правильной диагностики. Мне кажется, нам давно необходимо сменить «оптику». Только тогда мы сможем видеть происходящие на наших глазах перемены и давать им реалистическую оценку.
Иван Родин 
