Детские институты

Происходит трансформация семьи.
Фото Евгении Штоколовой (НГ-фото)

О проблемах демографической политики и помощи семьям ответственный редактор «НГ-сценариев» Владимир СЕМЕНОВ беседовал с научным сотрудником Независимого института социальной политики Аллой ТЫНДИК.

– Алла Олеговна, общеизвестно, что в России растет рождаемость. Сказался ли, однако, на этих процессах кризис?

– Если говорить в целом, то у нас рождаемость растет с 2000 года, за исключением 2005 года, все время наблюдался рост. Но и в 2005-м ничего сверхъестественного не произошло – снижение рождаемости было минимальным.

В зависимости от того, какой показатель рождаемости мы берем, мы будем получать разные оценки. Политики чаще берут общее число рождений, потому что оно чаще всего показывает самые хорошие цифры. Но этот показатель не совсем корректен, потому что сейчас общее число рождений сильно растет за счет того, что поколение 20–30-летних, которое было поколением беби-бума, сейчас вошло в репродуктивный возраст.

– Это поколение антиалкогольной кампании?

– Еще даже раньше все это началось – с 1982 года, когда стартовала активная советская семейная политика. Тогда ввели отпуска по уходу за ребенком, которых не было раньше – до полутора лет после рождения отпуск стал оплачиваемым. Советские семейные меры существенно форсировали рождение вторых детей, и поколение с 1982 по 1987 год оказалось очень многочисленным. Сейчас оно начинает формировать семьи, рожать детей, общее число детей растет очень сильно. Но это эффект возрастной структуры населения.

Еще часто оперируют показателем: суммарный коэффициент рождаемости, то есть среднее ожидаемое число детей на одну женщину условного поколения. Он считается каждый год, и мы сейчас видим рост и этого показателя. Этот показатель убирает влияние общего числа молодых женщин и считается «чище», объективнее.

– То есть если в 2000 году миллион – цифры условные – молодых женщин родили 100 тысяч детей, а в 2010-м 2 миллиона молодых родили 180 тысяч, то коэффициент на самом деле снизился?

– Да. Это будет общий коэффициент рождаемости на численность женщин в репродуктивном возрасте – обычно считают с 18 до 44 лет. Но общий коэффициент рождаемости – показатель тоже не до конца объективный. На него влияет очень много внешних, посторонних факторов. Один из основных трендов в России и в мире – повышение возраста рождения ребенка. Он тоже очень сильно влияет на эти показатели за календарный период. Или рождаемость откладывается из-за внешних факторов. То, что в 90-е годы у нас очень сильно упала рождаемость, рассчитываемая по годам, – это во многом был эффект отложенных рождений, то есть желание женщин иметь детей не снизилось, но сами рождения откладывались на более поздний срок.

– Но ведь мы не можем сказать: она откладывает или решила не рожать? В конце концов, как же определить объективную тенденцию?

– Нельзя дать простой ответ: либо все улучшается, либо наоборот. Существует очень много экспертных оценок. Наиболее часто встречающееся мнение: в краткосрочном плане сегодня рождаемость растет. Но мы не можем гарантировать, что через пять лет она не станет падать снова, причем серьезно.

– Потому что уменьшится количество женщин репродуктивного возраста?

– Не только из-за этого. Отчасти за счет мер семейной политики, запущенных в 2007 году, частично из-за экономического роста, который был до 2008 года, многие рожают именно сейчас. Положим, женщина хотела иметь двоих детей. Она имеет одного ребенка и не знала, когда рожать второго – через 5 лет или через 10. Она видит: сейчас много льгот и пособий, сейчас вроде хорошая экономическая ситуация, надо рожать. Но это не значит, что в целом за свою жизнь она родит больше, чем она хотела. И можно предположить, что сейчас реализуются те рождения, которые состоялись бы в любом случае, но только позже.

У нас сейчас коэффициент рождаемости 1,54 за 2009 год. До этого был 1,35. Но в принципе есть очень много различных нюансов.

– Однако политики говорят без нюансов: у нас рождаемость растет┘

– Это не плохо, что они так говорят. Очень сильно на рождаемость влияет климат в обществе, отношение к семьям с детьми и политическая риторика тоже. Если мы коснемся периода кризиса, то доходы действительно снижались. Но по нашим обследованиям социальное самочувствие семей с детьми не снизилось, в том числе из-за позитивной политической риторики. Мы не можем однозначно назвать причины, но скорее всего это благоприятный климат в обществе по отношению к матерям, к детям, к рождению детей.

– Бабушкам в полтора раза пенсию повысили, а бабушки играют важную роль, когда надо ставить ребенка на ноги.

– Да. В общем, с ростом рождаемости пока действительно все хорошо. И еще надо подчеркнуть: меры семейной политики позитивны в любом случае, независимо от того, влияют ли они напрямую на рождаемость или нет, потому что они в любом случае улучшают благосостояние семей с детьми. Положительные внешние эффекты от этих мер зачастую превышают непосредственное прямое воздействие на коэффициент рождаемости. Сильная семейная политика – в любом случае позитив.

– В принципе рождаемость 1,54 – нормальная европейская цифра.

– В Европе разные показатели. Во Франции и Скандинавии достаточно высокие показатели. А на юге все гораздо хуже.

– Вот это удивительно. Вспомним итальянское кино 60-х: масса детей бегает по улице┘

– Когда мы говорим о высокой рождаемости для Европы, то подразумеваем цифру вокруг 2,0. И считается, что именно во Франции – самая сильная семейная политика, и что самое важное – эта политика имеет долгую историю, она проводится уже несколько десятков лет. В результате – стабильная, хорошая рождаемость. И 2–3 ребенка ныне норма для француженок.

Сильная политика у них – это во многом совмещение материнства и занятости на рынке труда. Это то, чего так не хватает России. У них очень развит институт ухода за детьми; это не только государственные, но частные детские сады, нянечки, гувернантки и так далее. И, конечно, гибкий рабочий график, часы работы мамы подгоняются ко времени работы дошкольных учреждений. Существует множество опций, и каждая мать может выбрать что-нибудь подходящее именно для нее. В общем, возможность такого совмещения ролей – важнейший фактор для повышения рождаемости.

Все это не отменяет, естественно, пособий на ребенка, в Западной Европе достигающих и 600, и 1000 евро. Это считается чем-то само собой разумеющимся.

У нас пока пособия – основа поддержки матери.

Пособие по уходу за ребенком сегодня может достигать 13 600 рублей. А до этого было около 7 максимум. Существует коридор от минимального до 40% от заработной платы. Минимальное пособие – для тех, кто после школы или безработный: изначально было 3 тысячи, далее идет индексация в соответствии с инфляцией. Существует единовременное пособие при рождении ребенка – сначала 8 тысяч, оно также индексируется. Если семья малоимущая, то выплачивается пособие на ребенка, очень незначительное.

Существуют также налоговые вычеты начиная с третьего ребенка. База, с которой исчисляется налог, уменьшается на определенною сумму. В последнем Послании президента Федеральному собранию было сказано, что эта сумма увеличивается до 3 тысяч рублей. Пока у нас этот механизм не играет существенной роли, но в принципе налоговые вычеты – это эффективная и часто применяемая на Западе мера, потому что это не прямая выплата, она стимулирует не иждивенчество, а, наоборот, занятость. Она одновременно поддерживает рынок труда. У нас это пока фиксированная сумма, но если вычеты будут от процента от заработной платы, то это сможет стимулировать рождаемость в высокодоходных и высокообразованных группах, что считается самым сложным и самым желательным, потому что именно у них в целом меньше всего детей.

– Известно, что социальные расходы при нынешнем уровне доходов вряд ли могут быть существенно увеличены. Как вы думаете, что могло бы в первую очередь помочь матерям и семьям при ограниченном ресурсе государственной поддержки?

Советские меры влияют на демографическую картину до сих пор. Фото Евгения Зуева (НГ-фото)

– Считаю, что самая действенная помощь – институциональные меры. Я имею в виду институты ухода за детьми, которые еще нужно развивать и развивать. У нас это прежде всего государственные детские дошкольные учреждения, то есть ясли и детские сады. Я думаю, их проблемы всем хорошо известны, длинные очереди постоянно обсуждаются. Число детских садов не должно так сильно подстраиваться под демографические волны, как это было в последние десятилетия.

Детских садов сегодня не то что абсолютно мало – они очень неравномерно распределены. Есть территории, где очередей нет. А основная проблема даже не в мегаполисах, а там, где очень маленькая плотность населения. Есть много мест, где для нормального функционирования детского сада нужно развивать инфраструктуру, дороги, транспорт. Там нужно думать о других формах. И для глубинки, и для мегаполисов актуальна форма семейного детского сада.

– Частные детские сады?

– Слово «частный» подразумевает бизнес-процесс и прибыль. Я предпочла бы термин «некоммерческий». Семейный детский сад – это когда одна мама из десяти, живущих в подъезде или доме, не работает и берет к себе детей на дневные часы и получает за это какую-то плату. Эта форма получает все большее и большее развитие. Государству и местному самоуправлению надо обратить на это внимание. Возвращаясь к Франции – там есть сертифицированные няни и сертифицированные детские садики. Если женщина имеет диплом определенного образца, то она может под этот диплом получить маленькое помещение, чтобы такой садик был не в личной квартире, а в каком-нибудь свободном помещении на первом этаже дома.

– Что еще мы упустили из возможных мер по стимулированию рождаемости и для помощи молодым семьям?

– Это не то что мера, но один из актуальнейших вопросов: гендерное равенство. Ну, если совсем просто: чтобы папа тоже сидел с ребенком. Сейчас на Западе это считается фундаментальнейшим демографическим фактором. Люди, принимая решение о рождении ребенка, думают прежде всего о своей семье, о том, как они лично будут с этим ребенком жить, о своем микроклимате. И доказано, что на решение о рождении второго ребенка огромное влияние оказывает распределение обязанностей внутри семьи. Отношение к гендерному равенству очень сильно варьируется от страны к стране, и становится понятно, почему при примерно одинаковой социально-экономической ситуации столь разнятся показатели рождаемости. Скандинавия считается в гендерном отношении наиболее эгалитарной, и мы видим высокое число рождений как раз в этом европейском регионе. Италия – не очень эгалитарная страна, и там соответствующий демографический результат. Сегодня гендерное равенство – мейнстрим демографических, социологических семейных исследований и, в общем, есть немало свидетельств, что этот фактор действительно работает.

Не секрет, что у нас по гендерному равенству страна существенно отстает от Западной Европы. В этом тоже немалый потенциал демографической политики.

– Ну а как это коррелирует с тем, что треть детей в европейском мире рождаются вне брака?

– Вне брака – это не обязательно без партнера. Не секрет, что сейчас происходит трансформация семьи. Зарегистрированный брак – это не единственная возможная форма организации совместной жизни.

– То, что вы рассказываете как само собой разумеющееся, разрушает фундаментальные стереотипы, бьет под дых всех консерваторов и почвенников. Сколько раз я слышал и читал, что мы продолжим вымирать, пока не вернем женщину назад на кухню. Оказывается, решение проблемы в том, чтобы притащить на кухню мужчину!

– Эмансипация женщины действительно сказалась на снижении рождаемости. Но, во-первых, можно предположить, что эта зависимость – временное явление. Во-вторых, с очень большой вероятностью можно утверждать, что эмансипацию не удастся повернуть вспять.

У нас работают 70% женщин. Имея ребенка, женщина зачастую выходит на работу до прекращения отпуска по уходу за ребенком. Отчасти оттого, что она хочет работать, отчасти потому, что у нас не те заработные платы, чтобы мужчина мог содержать семью с двумя детьми при неработающей жене. Очень маленький процент населения, который может себе это позволить. Вернуть женщину на кухню – это очень утопично. И задача политики, я считаю, заключается в том, чтобы разрушать стереотипы, не соответствующие действительности, и формировать более современные.

Когда оба родителя – не обязательно муж и жена – заняты на рынке труда, оба получают доход и оба участвуют в воспитании, это считается современной моделью семьи.

– Мы плавно перешли от проблем рождения к проблемам того, как ставить ребенка на ноги, что логично.

– Мы уже выяснили, что первые полтора года после рождения женщина получает от государства материальную поддержку. Потом эта поддержка резко снижается. В период от полутора до трех лет две трети женщин выходят на рынок труда и получают зарплату. Тут очень много зависит от того, есть ли куда деть ребенка. Интервал между рождением первого и второго ребенка у нас в среднем пять лет. Соответственно, когда первому ребенку становится лет семь, начинается самое трудное время, потому что уже нет поддержки со стороны государства ни одному из детей. И категория семей с двумя детьми старше 3 и младше 16–17 – самая уязвимая социальная группа населения.

У нас «детская бедность» – бедность домохозяйств с детьми – очень высокая. «Детская бедность» – не научный термин, но отражающий реальность. Она существенно выше, чем в развитых странах, и что самое главное – она выше, чем по всему населению. Семья с двумя детьми в два раза чаще попадает в категорию бедных, чем семья без детей. Семьи с одним ребенком находятся в относительно хорошем экономическом положении. Именно рождение второго ребенка зачастую сдвигает семью к бедности.

– А про третьего мы тогда вообще не говорим?

– Семей с тремя детьми достаточно мало. 6,5% среди семей с детьми до 18 лет. Это не очень многочисленная группа населения, что не означает, что ее не нужно поддерживать, просто нужно понимать масштабы явления. В основном у нас семьи с одним ребенком – это 70%. Среди всех возрастов, они еще могут родить и родят второго и третьего. Это статистика по домохозяйствам, и взрослый ребенок может жить отдельно.

Очевидно, что многодетные семьи и семьи с одним родителем – самые уязвимые.

Тут тоже, понятно, происходит дифференциация по экономическому положению: получает ли мать-одиночка алименты, живет ли отдельно или с семьей своих родителей. Но семей один родитель – один ребенок больше, чем живущих в сложных домохозяйствах. И понятно, что это – самая уязвимая из уязвимых категорий. Мы особенно боялись за них в условиях кризиса – они же никак не защищены нашим трудовым законодательством. Но наши обследования не демонстрируют, что именно эта категория очень сильно пострадала от кризиса. То есть не пострадали сильнее прочих. Снижение доходов и вероятность увольнения у них примерно совпадали со средними показателями, что, в общем-то, хорошо. Хорошо, что не хуже.

– Что все-таки самое главное для снижения явления, обозначаемого этим страшным термином – «детская бедность»?

– Главный потенциальный источник поддержания и роста благосостояния семей – меры на рынке труда. Не бесконечный рост социальных расходов, а меры, запускающие механизм саморегулирования. Конечно, сюда входят программы образования, повышения квалификации. Это должно быть целью государственной политики: самообеспечение семей. На словах все понятно, но формирование таких механизмов – это и есть самое сложное.