Греки недовольны своим правительством, но довольны своим местом в мире.
Фото Reuters
О первых выводах из экономического кризиса для российской экономики и возможных стратегиях ее развития ответственный редактор «НГ-сценариев» Владимир СЕМЕНОВ беседовал с главным научным сотрудником Института народнохозяйственного прогнозирования Яковом ПАППЭ.
– Нам не дано знать, наступит ли вторая волна кризиса. Но по поводу той, что началась в 2007–2008 годах, уже можно подводить итоги.
– Кризис показал нам, что тучные годы – это эпизод, что мы не можем и не должны ориентироваться на быстрый рост уровня жизни для подавляющего большинства, на государство благосостояния. Один из его уроков усвоен – все поняли бессмысленность идеи «великой энергетической державы». Если страна живет с экспорта энергоресурсов или любого другого сырья – она не просто не великая, но и крайне нестабильная. В результате такого понимания и возникла «сколковская линия» – не только сам инноград, но и весь комплекс проектов, представлений и идей, с ним связанных. При всей проблематичности – это попытка рационального ответа на кризис и на долгосрочные вызовы, стоящие перед страной. С опорой на иные отрасли, иные группы людей, иные способы встраивания в большой мир, чем в предыдущее десятилетие.
Однако в других вопросах мы не поняли, как необходимо вести себя в тощие годы. Наш бюджет по-прежнему социальный, ориентированный на увеличение доходов занятых в бюджетном секторе и пенсионеров. Вдобавок совсем недавно заявлена грандиозная долгосрочная программа роста военных расходов. Государство у нас по-прежнему слишком большое и слишком патерналистское. В 90-е годы государства было меньше не только потому, что ресурсов было меньше, но и потому, что государство не могло увеличиваться по собственной воле. Сегодня у нас размеры государства государство и определяет. Ни общество, ни элиты не имеют права голоса.
– Вы хотите сказать, что наши бюджетники и пенсионеры слишком хорошо живут?
– Наши представления о стандартах потребления не соответствуют уровню эффективности нашей экономики. Подчеркну – экономики в целом, а не каждого рабочего места. Как страна мы по-прежнему живем лучше, чем работаем. И не хотим это понять. В период «экономических чудес» и Корея, и Бразилия, и даже Япония жили хуже, чем мы сейчас. Выбор: или «чудо», или уровень потребления.
У нас средняя зарплата 650 долларов. Посмотрите, какая зарплата была в Южной Корее в 60–70-е годы.
– Зарплата в частном секторе столь недопустимо велика или велики пенсии и бюджетный сектор?
– Бюджетный сектор у нас настолько велик, что определяет стандарты и в частном. Определенное соотношение между бюджетным и рыночным секторами существует во всех развитых странах, но скажите, в какой из них сейчас стоит задача экономического рывка? Там мы видим общества, решившие фундаментальные экономические проблемы и поставившие во главу угла социальную политику.
– Португальцы и греки тоже жили лучше, чем работали┘
– Это верно. Однако у Португалии нет сверхзадач. После того, как она перестала быть колониальной империей, вступила в Европейский союз и зону евро, она тихо отдыхает. Португалия находится на периферии большой Европы и довольна своим положением. Греки очень недовольны своим правительством, бурно выступают на улицах, но они также вполне довольны своим местом в мире.
– Так что, нам тоже быть довольными?
– Не получится, к сожалению. И дело не в текущем кризисе, не в ошибках правительства в тучные годы и не в лихих девяностых. Дело в нескольких последних десятилетиях нашей истории. Экономика позднего СССР уже была и далекой от интересов потребителей, и не ориентированной на развитие. Но она все-таки была целостной системой, имеющей логику. Экономика России после распада СССР никакой целостностью не обладала. Это был обрубок, которому мучительно пришлось превращаться во что-то осмысленное. И до сих пор этот процесс не завершен.
Кроме того, имела место огромная утечка мозгов – ученых и вообще образованных людей. Об этом нужно помнить, продолжая гордиться нашими научными школами и системой образования.
И не менее важная вещь – еще СССР потерял возможность занять достойное место в мировом разделении труда. Произошло это в 70-х – начале 80-х годов, когда «выстрелили» государства Восточной и Юго-Восточной Азии. Все, что нужно, мир уже выстроил: инновационного лидера – Соединенные Штаты, блестящие индустриальные экономики Японии и ФРГ, драконов-тигров, способных делать массовую продукцию при очень низких издержках. Ни Китая, ни Индии на экономическом горизонте тогда еще не было.
Россия, к сожалению, не решила полученную по наследству от СССР задачу адекватного встраивания в мировую экономику. Пока ей по большому счету нечего предложить миру. Кроме энергии, сырья и оружия. Вернее – есть, но она этого не хочет. Наша страна может предложить подетальную кооперацию. Или, говоря по-современному, может участвовать в мировых технологических цепочках на вторых, подчиненных ролях. Не зазорно быть производителем колеса от «Мерседеса». Но Россия надеется в больших объемах экспортировать конечные продукты, финальные системы, быть интегратором в международных проектах. В отдельных случаях это получается и будет получаться, в массовых масштабах – никаких шансов.
Итак, в долгосрочном плане мы в очень нелегкой ситуации. С не до конца восполненными потерями от распада СССР, труднореформируемой хозяйственной системой, неперспективной экспортной специализацией. И в таком положении покупать лояльность пенсионеров и бюджетного сектора, тратить деньги на сохранение остатков великодержавности, с подозрением относиться к иностранным инвестициям – недопустимо.
– Разве остаются мастодонты, выступающие против иностранных инвестиций? Или с подозрением относящиеся к международной кооперации?
– Мастодонтов нет, но промышленная политика и девяностых, и двухтысячных годов была ориентирована не на встраивание в мировые кооперационные цепочки в качестве частичных производителей, а на создание конечного продукта внутри страны. Тем, кто производит конечный продукт в России, давались льготы на импорт деталей и узлов откуда угодно. Я не говорю, что кто-то был последовательным противником подетальной кооперации. Но она не воспринимается как серьезный источник развития, каковым может выступать в любой стране средних размеров. А о том, что Россия является по населению и экономике страной средних размеров, мы с вами неоднократно говорили в прошлом.
Сколковский проект тем и хорош, что, может быть, знаменует некоторое изменение в этом подходе. В нем приоритетными являются и разработка инноваций с участием иностранных партнеров, и их продажа на внешних рынках. Если продаются – цель достигнута. Неважно, на каком этапе они используются и во что превращаются. Никто не требует обязательного создания финальных систем в России. Приоритеты государства в виде пяти основных направлений, конечно, указаны, но они всерьез никого не ограничивают. И это хорошо. Таким образом, на уровне инноваций тестируется место России в мире в качестве полноценного, но рядового участника кооперации. Если мы добьемся того же в материальном производстве – отлично!
Но все это пока не реальная конструкция, а лишь замысел, заявленный инициаторами проекта. И может оказаться, что он будет погребен под кучей проектов по импортозамещению, собираемых ныне в рамках модных ныне технологических платформ, активно разрабатываемых федеральными ведомствами.
– Помимо циклического характера нынешнего кризиса есть и его структурная причина: на Западе (США) велика норма потребления, на Востоке (Китай) очень велико сбережение. Россия – все-таки европейская страна по менталитету и культуре. Она должна вести себя по-азиатски?
– Все страны, которые делали модернизационный рывок во второй половине ХХ века, имели очень высокую норму сбережений и очень жесткие социальные институты. Там было чрезвычайно много бедных, которые шли работать за минимальную заработную плату. В этих странах не существовало значимой пенсионной системы – поддержка стариков была делом семьи. Добавлю – большой, патриархальной семьи. У нас такой семьи нет уже давно. Несмотря на все различия в уровне демократии, требования к государству мы предъявляем, как европейцы. Если принять это за данность, то, что у нас делалось в кризис и делается после него, вполне рационально. У нас патерналистская, авторитетная власть, пользующаяся поддержкой народа. У нас разумный экономический блок, пользующийся доверием политического руководства и уважением коллег в мире. То есть все хорошо. Но несовместимо с развитием быстрыми темпами, о котором мы мечтаем, на которое мы рассчитываем, которого мы требуем. Точнее, такое развитие возможно только при очень благоприятных ценах на энергоносители, при высоких темпах экономического роста и дешевых деньгах во всем мире. Это у нас было в тучные годы. Сейчас, как минимум в ближайшие 3–5 лет, ситуация в мире будет иная, поэтому скорее всего нас ждет период средних темпов роста в 3–4%. Это при сохранении нынешнего социального и политического статус-кво. Для прорыва по модели Японии, Южной Кореи и Китая оно должно быть другим.
 Великобритании, чтобы выбраться из состояния стагнации, нужно было согласиться на то, чтобы Лондон стал неанглийским городом. Фото Reuters |
– И поэтому государство предложило «Сколково»?
– Да, государство решило стать инициатором и лидером инновационных процессов в экономике. И для этого заявило то, что можно было бы назвать «сколковской линией». Повторюсь, это мне нравится. Особенно мне нравится то, что серьезная ставка делается на привлечение внешних сил для включения российских ресурсов в инновационный процесс. В частности, объявлено, что зарубежным ученым и специалистам не будет чиниться никаких препятствий для работы в России, а напротив, их приезд будет всячески приветствоваться. Вслед за этим возможно изменение всей политики по привлечению иностранной рабочей силы в Россию. Хотя говорят, что и так достаточно приехало, моя позиция прямо противоположная.
– Мы страна в два раза меньше США по населению, вот и занимаем второе место в мире по количеству иммигрантов...
– Мы делали крайне мало, чтобы привлечь квалифицированных мигрантов. Узбек, индус, турок, который не может поехать в Гарвард, мог бы отправиться в Санкт-Петербург.
Что делалось, чтобы лучшие выпускники школ из СНГ и других стран-соседей массово ехали учиться в российские вузы? Ничего. А университеты Алматы, Ташкента и Бишкека в течение последних 20 лет выпустили десятки тысяч людей, которым было трудно вписаться в тамошнюю жизнь – слишком они европеизированные, светские, нетрадиционные. Что мы сделали, чтобы привлечь к себе этот поток?
Постановка вопроса должна быть такая: «Единственный наш шанс на быстрое развитие – привлекать лучших людей со всего мира». В итоге будет два потока: наших мозгов, которые, к сожалению, утекают на Запад, и других мозгов, которые будут работать у нас.
Добавлю еще одну вещь, может быть, не менее важную: во всех европейских странах городское хозяйство – удел мигрантов. Даже богатое общество не может платить уборщику улиц столько, чтобы это было приемлемо для местного. А мы вместо этого запрещаем приезжим работать в ларьках, в маршрутках.
– Основная задача – построение постиндустриальной экономики. Меня смущает концепция рывка через снижение социальных стандартов. Примеры «чудес», которые вы приводили, – это переход из доиндустриального в индустриальное общество. А советское общество было гипериндустриализированным.
– Во-первых, я ничего не предлагаю. Во-вторых, действительно, все «экономические чудеса» (кроме первого – немецкого) – это прыжки из третьего мира в первый. Но других примеров рывка нет. Греция с Португалией и даже Италия с Испанией просто шли за лидерами в рамках ЕС. И, строго говоря, как были вторым эшелоном Европы, так и остались. Вариант этих стран – подчиненное развитие. Предельный случай здесь – страны Балтии, где полностью импортируются и капитал, и законодательство, и президенты. Тогда нужно принимать европейские правила игры, вставать в бессмысленную и беспощадную очередь в ЕС, проситься в НАТО и так далее.
Но обязательно ли нам думать о рывке? В среднесрочной перспективе темпы прироста 3–4% в год и реальное воплощение нынешних планов модернизации и инноваций – это совсем не так плохо и не закрывает шанс для качественного улучшения в будущем. В конце концов мы имеем пример Великобритании, стагнировавшей в 60-е и 70-е годы, но дождавшейся того момента, когда сыграли ее конкурентные преимущества. Правда, для этого надо было провести то, что потом назвали «неолиберальной революцией». Расширить экономические свободы, ограничить профсоюзы, открыться для иммигрантов, превратить Лондон в неанглийский город и так далее. И, что очень важно, свести к минимуму антикапиталистическую ментальность в обществе в целом и у политической оппозиции в частности. Все это было непросто, всем пришлось напрячься. Но результат налицо – Великобритания вернулась в разряд первоклассных держав. Интернациональный Лондон снова стал одной из столиц мира: столицей архитектуры, дизайна, моды, образования. А отнюдь не финансовой – здесь у него имеются и более успешные конкуренты. Если бы только финансовой – было бы не интересно, это были бы старые конкурентные преимущества. А появились совершенно новые, о которых не могла знать ни начавшая неолиберальную революцию Маргарет Тэтчер, ни кто-либо другой. Вот чем интересен английский пример.
Причем если брать макроэкономические показатели, то никаких выдающихся на общеевропейском уровне темпов роста там не было. И, конечно же, не было ни разговоров о срочной необходимости увеличения ВВП, ни направленных на это государственных программ. Относительно нас я бы так сказал: российская наличная социально-экономическая ситуация не закрывает путь к развитию. Она закрывает путь к развитию посредством рывка.
Что совершенно точно – один институт нужно ломать в обязательном порядке. Институт противостояния миру, комплекс самодостаточности и великодержавности. Да – развитие на базе школ, да – развитие на базе природных ресурсов. И все это для включения в большой мир на его условиях. Что это означает, например, для образования? Понимание того, что любой университет должен иметь 20% иностранных профессоров. 20% второкурсников продолжают обучение за границей, а вместо них 20% студентов приезжают из других стран. Только тогда наше образование сможет остаться значимым фактором развития.
Правильно построенные и функционирующие институты могут увеличить темп роста. Но в условиях сильного, умного и берущего на себя ответственность за все государства общественные институты не могут заработать в полную силу. Это я слова «авторитарный» и «патерналистский» заменил на слова с хорошими коннотациями. У меня не было бы претензий к нынешнему российскому государству, если бы не его стремление быть большим, сильным, самым умным и добрым ко всем.
– А государство должно быть глупое, слабое и злое?
– Оно должно себя ограничивать и отдавать себе отчет в том, что оно по определению слабее и глупее общества в целом.
Иван Родин 
