Без утопий

Экологические проблемы по-новому важны в мире без общих идей.
Фото Reuters

Как изменится страна в результате финансовых неурядиц? Как будут жить люди, какие у них будут потребности, устремления, идеалы? Ведь экономика, собственно, и призвана обслуживать эти сущности, порой довольно призрачные.

Об этом мы беседовали с Виталием Куренным – философом и культурологом, заведующим отделением культурологии ГУ ВШЭ.

– Виталий Анатольевич, чем с точки зрения общественных настроений и мыслей отличаются «сытые» года от менее «сытых»?

– В годы более благополучные доминирует критика, в годы менее благополучные доминирует другая форма современной общественной мысли – утопия. По крайней мере она востребована в ситуации растерянности, в ситуации крушения существующего порядка. Это стандартная схема, действие которой мы наблюдали последние две сотни лет. Специфика современного изменения порядка, мне кажется, состоит в том, что поначалу было довольно много критики, но когда начались изменения, то оказалось, что утопический потенциал общественной мысли полностью растрачен.

В ХХ веке были две большие конкурирующие утопии – социалистическая и либерально-капиталистическая. Социалистическая утопия прекратила свое существование лет двадцать назад, и тогда возобладала утопия либеральная. Мы все прекрасно помним работу Фукуямы о конце истории. Действительность внесла в систему Фукуямы свои поправки – не так все благополучно оказалось с глобализацией, с преодолением конфликтов. Но либеральная утопия по-прежнему оставалась идеалом, образцом, утопией. Ничего другого предложено не было. От левых исходила только критика, равноценного противовеса они не создали. Поэтому сейчас, в ситуации очень масштабного сдвига, самая большая проблема с точки зрения идейного контекста состоит в том, что мы не видим, куда нужно двигаться. Эпоха либерализма подошла к концу, а что может вдохновлять нас на работу в альтернативном направлении – непонятно.

– Сегодня корректируются подходы к макрорегулированию, но азов политэкономии, например, никто не отменял. Однако ясно, что эти азы сами по себе вдохновлять не могут...

– Дело не в политэкономии, а в наличии идеала. СССР рухнул, и надо было выбрать направление движения. В России, на постсоветском пространстве и в Китае, при всем своеобразии его развития, был выбран западный вектор – под этим вектором мы понимаем движение к обществу с либерально-капиталистическим устройством. И это направление было практически безальтернативным. Сейчас, повторю, находится в кризисе сам образец. Имеет место существенная дезориентация относительно типа общества, к которому мы должны стремиться.

Дело не только в кризисе чисто экономическом. Набирает обороты множество других проблем. В области политики – это неудача американского имперского проекта, который очень многих в мире устраивал. Была страна, которая брала на себя ответственность за то, чтобы не допускать серьезных конфликтных ситуаций на территории всего земного шара. Последние годы показали, что США проиграли на всех фронтах. Так что нас и в этом плане ожидает полоса глобальной неопределенности. И тому, что Соединенные Штаты утратили право на глобальные амбиции, радоваться очень наивно.

Второй момент, который очень хорошо отражен в последнем фильме бондианы: аристократического героя и элегантного идейного противостояния больше нет, есть жесткая борьба за ресурсы. Проблема ресурсов становится все более острой. Здесь также содержится указание на пределы той модели цивилизации, к которой мы стремились. Если в ближайшие десятилетия не удастся очень серьезно переформатировать систему мотивов, которые движут современными западными обществами, в сторону экологии, то нас всех ожидают серьезные катаклизмы. В западных странах это сейчас хорошо понимают и пытаются переориентировать индивидуальные системы ценностей так, чтобы они учитывали экологическое измерение.

Я говорю здесь не о государственном регулировании, не о создании каких-то препон, а об изменении самой системы мотивов, которые движут человеком. Сейчас они направлены на потребление. Но тот тип потребления, который сейчас принят, самоубийствен даже в среднесрочной перспективе.

При этом настоящие прорывы на пути решения экологических проблем могут быть обеспечены рыночными инновациями и рыночными мотивами. Никакие государства или защитники природы не спасли лесов больше, чем интернет.

– Вы говорили о потребности утопии в момент кризиса. Экология может стать такой утопией? Может стать новой тоталитарной идеологией?

– В перспективе экологический фашизм может возникнуть. Экологическая программа не связана с большими целями, не оперирует большими нарративами. Нашу эпоху часто называют эпохой постмодернизма – так вот в постмодернизме нет больших проектов, потому что доверие к ним утрачено. Кажется, что человек вообще не интересуется ничем социальным, общественным. В центре – система мотиваций отдельного индивида. Однако экология прямо влияет на нашу жизнь. Сейчас она маргинальна, а человек ориентируется на мейнстрим. Но поскольку эта тема касается самосохранения индивида, она прямо связана с системой личной мотивации – у нее есть потенциал.

Левые никакой идеологической альтернативы предложить не смогли. Фото Алексея Калужских (НГ-фото)

– Кризис всегда располагает к рефлексии...

– Обсуждение кризиса не должно сводиться к обсуждению только финансовых проблем. Эта проблема глубже, она требует более перспективного и глубокого взгляда. Она касается индивидуального образа жизни, человека действующего, общественных рамок. И классические общеисторические парадигмы, к сожалению, здесь не работают. Когда разразился кризис, все стали присматриваться к левым. Но левые никакой внятной альтернативной программы не предложили.

В этой ситуации, когда нет альтернативы, станут просыпаться самые архаические инстинкты...

– С одной стороны – возрастание роли индивидуальной мотивации, с другой – перспектива архаизации общества?

– У современных модерновых обществ есть структурная особенность, связанная именно с их нарастающей индивидуализацией. Оборотная сторона индивидуализации – крайняя неопределенность человеческой жизни. Институты, которые поддерживали на протяжении тысячелетий человеческое существование, перестают работать. Семья, церковь, культурный горизонт, тип занятости. Даже индустриальный капитализм с точки зрения рынка труда был очень комфортной средой: вы могли прийти на завод и проработать там всю жизнь. В постиндустриальную, постмодернистскую, информационную эпоху мир крайне быстро меняется, скорость изменений нарастает. Все это, естественно, порождает потребность в стабильности. Кризис – это в современном социуме для индивида вообще типичное состояние, потому что человек все время находится в состоянии неопределенности, он не может планировать свою жизнь, он лишен долгих перспектив. Нынешний кризис лишь обнажил эту проблему, которая составляет фундаментальную особенность современного общества и всегда чревата традиционалистским ответом. Националистические, религиозные и прочие идентичности никуда не деваются, более того, они очень привлекательны: они и есть то убежище, в котором индивид может скрыться от неопределенности. Поэтому кризис связан с рисками установления традиционалистских, националистических порядков, пусть отчасти трансформированных.

От привычного типа потребления необходимо уходить. Фото Reuters

– Если кризис – это спутник современности, то постсоветское пространство – в авангарде модерна. Мало где кризис носит столь длительный и радикальный характер – не с точки зрения экономики, а с точки зрения изменения жизненных траекторий.

– На постсоветском пространстве аккумулировалась масса негативных аспектов модернизации. В отличие от Запада с его исторической преемственностью здесь в ХХ веке работала кровавая мясорубка, которая насильственно перемолола всю социальную структуру. В чем причина отсутствия у нас гражданского общества? У людей кризис доверия, навыки гражданской и социальной солидарности полностью утрачены. Нужны не годы или десятилетия, а столетия спокойного существования, чтобы эти навыки как-то восстановились, чтобы мы могли организоваться для социального действия в какие-то структуры, отличные от организаций, где получают деньги либо от государства, либо от бизнеса.

Я напомню слова того же Фукуямы, только намного более позднего. Он говорит о том, что эффективное функционирование западного капитализма основано не на абстрактных рыночных моделях, а действует лишь в условиях наличия определенного социального капитала.

– Вряд ли кризис будет способствовать развитию этого капитала.

– В условиях отсутствия ясных, артикулированных целей будет происходить экспансия механизмов контроля, рост бюрократического аппарата. Соответственно не может быть и политического процесса, который предполагается идеальной моделью демократии.

– С другой стороны, в нелегких условиях, когда у народа появляется недовольство, однопартийность подвергается особому сомнению.

– Есть обширная аналитика, показывающая, что партийная система давно не работает по классической схеме. И главная партия у нас – это не партия, а некоторый тип коммуникации между бюрократией, который должен компенсировать дефициты прохождения по бюрократическим каналам. Ничего партийного там нет, нет никакой идеологии. Есть риторика реальных дел, и все.

На деле будет происходить увеличение роли бюрократического аппарата как единственного инструмента, который способен стабилизировать ситуацию. Увеличение роли исполнительной власти, которое фиксируется на протяжении ХХ века в мировом масштабе. В условиях отсутствия какой-то осмысленной общественной перспективы на горизонте замаячил Оруэлл, но без идеологии. Контроль усиливается ради контроля.