Михаил Ильинский
Доллар могуч, но не всесилен.
Фото Reuters
Слово глобализация вошло в политический и публицистический лексикон различных стран мира в 90-е годы прошлого века. Появлением этого слова мы обязаны обществоведам Джону Маклину и Рональду Робертсону – именно в их работах 80-х годов оно появилось впервые. И очень скоро было подхвачено другими учеными, политиками и публицистами: во вторую половину десятилетия оно употребляется, по подсчетам британского политолога Нейла Лазаруса, в заглавиях не менее полусотни книг и пятисот статей.
Ускользающий объект
Теперь уже легче подсчитать книги и статьи, в заглавиях которых слово «глобализация» не фигурирует. Как метко заметил известный голландский политолог Ян Схольте, возникает впечатление, будто это модное сленговое словечко (buzzword) новояза эпохи всемирной интеграции (global-speak).
Такое впечатление далеко не случайно. Среди многочисленных интерпретаций глобализации явно доминируют – хотя бы по числу публикаций – всякого рода идеологические и мировоззренческие построения. За каждым из них – собственная правда, зачастую несовместимая с другими. Отсюда впечатление небывалой пестроты мнений, мешающей вычленить в объекте главное и общее, и в конце концов – отсутствия самого этого объекта: нам предлагаются рассуждения, для которых этот объект служит лишь отправной точкой.
В то же время слово «глобализация» прочно вошло в языки мира – а значит, современному человеку оно необходимо. C помощью этого buzzword мы стремимся обозначить нечто крайне для нас важное. Пытаемся – пусть не всегда удачно – уловить, что происходит с нами и с окружающей нас реальностью.
В чем же действительный смысл слова «глобализация»? Еще в середине 90-х Колин Паркинз отмечал, что оно «используется по меньшей мере в четырех смыслах. Оно может обозначать: новое ощущение всемирной взаимосвязи; схему выработки общих хозяйственных стратегий или путь к достижению общей управляемости; процесс перемен, который усиливает общие связи; модель определения общественных отношений через понимание мира как единой социальной системы».
Что же стоит за этими четырьмя новыми направлениями наших размышлений о мире и о себе? Что скрывается за частоколом идеологизированных «правд» о глобализации?
Вызовы и развитие
Чтобы ответить на эти вопросы, политологи попытались разобраться в том, как развивалась концепция глобализации и как соотносятся между собой различные ее трактовки.
Рассмотрев их, мы поймем, что явления и понятия, которыми эти трактовки оперируют, – далеко не новые. Новое – их концентрация и интенсивность. Говоря коротко, в контексте глобализации достигли предельного выражения те процессы, которые начались пять с лишним веков назад, во времена Гуттенберга и Колумба.
Общество эпохи модернизации, в отличие от традиционного, – общество риска. Буквально каждый день оборачивается чем-то новым, непривычным, небывалым – и вместе с рисками появляются новые возможности; поэтому современное общество – это и общество развития. Поскольку возможности многообразны и непредсказуемы, возникает много разных альтернативных моделей развития.
Существовать в эпоху рискованного развития и трудно, и заманчиво. Чтобы в этих условиях выжить и добиться успеха, люди изобрели институты и практики общества модерна и освоили его антиномии. Например, научились совмещать всеобщее участие граждан в политическом процессе с персональной ответственностью и профессионализмом политиков. Так возникает институт представительного правления, который объединяет риск отчуждения власти граждан и возможность сохранения ее в новом, более рациональном и эффективном виде правления подотчетных гражданам политиков-профессионалов. Подобных институтов, в которых возможности сопрягаются с рисками, а риски – с возможностями, – множество: кредит, ипотека, страхование, капиталовложения.
Иерархия vs. самоорганизация
Сама идея развития открывается в эпоху модерна. О нем писали Жан Ламарк и Чарльз Дарвин, потом Карл Маркс и Даниэль Белл, Владимир Вернадский и Пьер Тейяр де Шарден, наконец, нынешние исследователи глобализации. Способность контролировать свое развитие – исправлять ошибки и использовать возникающие возможности – для общества модерна принципиально важна. Поначалу это умение достигается в небольших масштабах корпорации, города, затем – в масштабах отдельных государств или даже их сообществ.
Пять с лишним столетий накапливались подобные институты и практики, распространяясь из маленького западноевропейского очага – так называемого пояса городов, протянувшегося вдоль Рейна через Альпы в долину По, от Амстердама до Венеции, – сначала на остальную Европу, потом в зоны европейской экспансии и, наконец, к концу XIX столетия – на весь мир. Завершился процесс, начатый Колумбом и Магелланом. Мир «замкнулся» в своей сфере. Именно этот образ – «мир, который свернулся» – использовал Пьер Тейяр де Шарден, объясняя развитие человечества. Архаика живет в линейном, одномерном континууме воспроизведения состояний, заданных заветами предков. Традиционные уклады связаны с формированием двухмерных плоскостей исторического маневрирования, где доминантный имперский центр цивилизует всю остальную, варварскую периферию. В течение веков и тысячелетий преобладало, соединяясь с простейшими формами самоорганизации, иерархическое управление, а фактически – господство одного субъекта над другим. Модернизация позволила культивировать эти формы, делать их менее спонтанными и более сознательными. Постепенно рефлексивное по природе самоуправление стало обгонять в своем развитии, «теснить» прямое и одномерное управление, включать его структуры в свою ткань. Современность, как мы начинаем понимать только сейчас, сопряжена с созданием сферического пространства, где ни одна точка не может быть постоянным центром, но каждая способна в том или ином отношении, в течение того или иного времени выступать в роли эквивалента центра для всех других.
Планетарное регулирование
В результате замыкания земной сферы (или, по выражению Вернадского, «планетизации человечества») возникла необходимость в институтах и практиках контроля над развитием уже во всемирных масштабах. К созданию этих институтов и практик человечество оказалось не готово. XX век стал эволюционной паузой, которую заполнили неадекватные реакции на глобализационные вызовы. Результатами этих реакций стали «сбои» в виде мировых войн, тоталитарных экспериментов, насильственного навязывания тех или иных порядков. Однако одновременно накапливался опыт, а с ним постепенно все-таки находились способы воздействовать на развитие в новых условиях. Этот опыт воплотился в «волнах демократизации», планировании, социальном страховании и многом другом.
К концу 80-х годов стали появляться первые признаки того, что эволюционная пауза завершается. Появляется идея устойчивого, «поддерживаемого» и потому контролируемого развития, которая была сформулирована в докладе Всемирной комиссии ООН по окружающей среде и развитию «Наше общее будущее», опубликованном в 1987 году. Возникает идея перестройки – не только у нас, но и во всем мире. Именно тогда в научной литературе, как уже отмечалось, появляется слово «глобализация». В отдельных частях мира и сферах деятельности формируются гибкие и многообразные возможности целостной управляемости. Глобализация становится той категорией, которая выявляет смысл и направленность этих процессов. Ее можно понимать и определить как постепенное укрепление взаимодействия между нациями, цивилизациями и этнокультурами, ведущее к обретению взаимосвязанности и образованию структур глобальной управляемости, которые не только скрепляют прежде разъединенные фрагменты мира, но и оказывают на них преобразующее воздействие, интегрируют их и тем самым позволяют эффективно соучаствовать в глобальной управляемости.
Два последних десятилетия еще раз показали бесперспективность навязывания единых жизненных порядков всему миру. Большим достижением, однако, можно считать то, что обошлось без мировых войн и тоталитарных дисфункций – и все больше стран, народов, целых регионов доказывают, что они способны не только сами контролировать свою судьбу, но и дать достойный пример другим. Для нашей страны этот период стал завершением тренда системной деградации, приведшего к распаду Советского Союза. К концу 90-х оказались исчерпаны возможности политики простого реагирования на меняющиеся обстоятельства. Замаячила перспектива перехода к новому типу политики – к политике проактивной, то есть предполагающей формирование обстоятельств и вместе с ними – потенциала развития.
В нашей стране периодом такого перехода должно было стать президентство Путина. Сейчас можно констатировать, что в чем-то этот переход оказался удачным, в чем-то нет. Как бы то ни было, Россия стала активным участником решения всемирных проблем контроля над развитием. Однако мы сможем добиться существенных результатов только в том случае, если сумеем соотнести собственные усилия с общими вызовами глобализации и с долгосрочными трендами мирового развития.
