Продавец грез

Павел Пепперштейн грезит...

Вместо предисловия

Павел Пепперштейн создал утопический проект:«Город Россия». Посетить выставку, где эта рисованная культурологическая мечта материализована в виде живописных полотен, недостаточно, чтобы понять самое главное в его замысле. Так мне казалось. И я решила пообщаться с ним.

Мне продиктовали адрес, и я пошла в Колпачный переулок. Там со мной приключилась не самая приятная история. Которая, впрочем, абсолютно логично укладывается в рамки проекта Пепперштейна.

Я пришла длинному серому дому, в котором было 11 подъездов. Но вместо первого был седьмой. С него в этом доме все начиналось... Мне же нужен был пятый подъезд. И чтобы найти его, я позвонила в квартиру 65. Через динамик в домофоне женский голос сказал: «Конечно же, в нашем доме есть и пятый, и четвертый, и даже первый подъезд! Где это находится? Справа или слева. А вы пробовали обойти дом вокруг?»

Справа и впрямь был подъезд, но восьмой. Слева - угол дома. За ним пустырь. С обратной стороны здания - ни одной двери. Я заорала на всю улицу (от страха, а не оттого, что у меня с головой плохо): «Паша!»

Зазвонил мобильник, и куратор выставки радостно спросил: «Ну что, Вы видели Пашу? Он вам только что помахал рукой в окно!» Я не видела окна, не видела руки Паши. Но понимала - нахожусь в проклятом месте. Так я бродила, пока вдруг не наткнулась на юношу, который неожиданно обратился ко мне: «Вы к Паше? А он живет в другом доме». Юноша сгинул (ей-богу, просто канул в ночь), и я тупо двинулась вперед, наугад вошла в какой-то подъезд и увидела там Пепперштейна в домашних тапочках. Он спросил: «Вы журналист?» И удалился в глубь квартиры. Я за ним.

Был ли адекватен Пепперштейн, запросто впустив в квартиру человека под кодовым названием «журналист», не знаю. Не смогла понять, так как находилась в состоянии испуга и некоторой затуманенности сознания. Но помню точно: мы общались, и наш разговор записан на диктофон.

Еще помню, что Паша периодически называл себя «шизоидом», «психоделическим реалистом», долго говорил о любви к 60-м (он родился в 1966-м), к архитектуре тех лет, к особой атмосфере «оттепели»┘

Потом сказал, что не помнит, как рождался. Но точно знает, что внутри живота его мамы накануне родов – его, будущего Паши, там не было. Где он был? Говорит, что в светлом пространстве или в облаке. У меня нет причин ему не верить. Тем более что однажды кто-то из молодых критиков написал в рецензии на одну из книг Пепперштейна: «Трудно поверить, что этот литературный бред могли принять в издательстве. Такое ощущение, что текст написан сумасшедшим для сумасшедших». Однако в издательстве книгу все-таки напечатали, и даже заплатили Павлу Пепперштейну приличный гонорар!

Интервью, которого могло не быть

– Курить хочется. У вас нет с собой сигарет?

– Я не курю. Чаю дадите?

– Конечно, вот только папироску возьму. О! «Три богатыря» нашел! Спрашивайте┘

– А где чай? Сама налью... Заварка вчерашняя?

– Не помню, я болел, курить будете?

– Не курю!

– Тогда спрашивайте.

– Почему вы решили создать футуристический образ новой столицы России?

– Данный проект во многом является реакцией на тревогу, вызванную процессом разрушения городов, при котором мы присутствуем. Разрушается Москва, в меньшей степени – Питер. «Город Россия» – не просто проект. Это заявка на утопию. Нам нужны утопии! Много! Причем осознанные нами и осознающие себя в качестве таковых. Их нехватка создает в атмосфере страны удушье.

– Что такое утопия в вашем понимании?

– Нечто, не имеющее места.

– Слово «утопия» родилось благодаря Томасу Мору, который употреблял его и в значении «евтопия» (от греч. – «благо» и «место»); и в значении «удетопия» (от греч. – «решительно никогда»). В свою очередь, антиутопия или дистопия (от греч. – «плохое», «дурное» и «место»). То есть утопия – не галлюцинация, «висящая» вне топографических координат, а реальное место.

– Согласен. Изначально было так. Сейчас же утопия опирается на некий жанр и на некую форму. На содержательном и жанровом уровнях – это действительно представление о благом месте, на формальном уровне (таково новое понимание утопии, привнесенное временем) – это нечто, либо еще неосуществленное, либо его осуществление находится под вопросом, либо это нечто в принципе неосуществимое. Художники, писатели, кинорежиссеры, предпочитают мечтать о неосуществимом. Тем же занимается и большая часть общества┘

– Но город, который вы предлагаете создать, вполне конкретный?!

– Да. Но импульс к созданию этого футуристического проекта был охранительный. Это попытка спасти облик старой Москвы, остановить ее перестройку и уберечь Питер, который почти полностью сохранен, его не успели «срыть». Для меня Питер и есть евтопия! Я думаю, что нужно с особой тщательностью сохранять фактическую реальность этих городов: дома, фонари, мосты, атмосферу переулков.

Катастрофа, когда Москва в насильственном режиме превращается в город буржуазии. Закрываются заводы, выселяются пролетариат и интеллигенция; богема постепенно «расчленяется» на коммерчески успешную, которая может остаться в пространстве, созданном духотой экономического бума; и на тех, кто не успешен (их большинство), и потому подлежит выселению. Больше нет либерального городского пространства. Причем его нет прежде всего по экономическим причинам. Поэтому необходимо весь экшн по разворачиванию будущего перенести в место еще незначимое, вернее, не мегазначимое для культуры нашей страны. Я предлагаю несколько идеальных географических «точек» между Петербургом и Москвой, где может быть размещена новая столица под названием «Город Россия». Это Бологое, Вышний Волочек, частично Валдай. Там потрясающая экология – много озер и ландшафт, весьма подходящий для строительства большого города.

– Чем так хороша именно эта местность?

– Слабо урбанизированный на данный момент ландшафт предоставит простор для реализации самых смелых архитектурных и инфраструктурных проектов, которым больше не придется тесниться в сдавленных условиях старых больших городов, в местах, где технологическая революция «съела» воздух и потому там сложно дышать. Постепенно все это – заново сотворенное и, по сути, заново одушевленное – сольется в единый мегаполис. Причем Москва и Питер сохранят свою неповторимую атмосферу. Это будут особые культурные центры, либеральные города, где не царствует бизнес, где в чистой экологической зоне, как в резервации, разместятся интеллигенция, художники... Будут устраиваться всякие фестивали! Там будут жить пожилые люди, которые смогут гулять по дворикам, совершенно не изменившимся со времен их юности! Новый город со своей передовой социально-экономической организацией станет символом будущего нашей страны, знаком надежды, местом реализации самых чудесных мечтаний, которые на данный момент кажутся несбыточными.

– Почему посреди очищенного от прагматизма, личного успеха и богатства Города вы «построили» Дом правительства в виде огромного черного куба?

– Это, с одной стороны, message из великой культуры прошлого; ностальгия по живописи Малевича, по авангардной культуре 20-х годов прошлого столетия. Во-вторых, это здание напоминает черный куб Каабы – святыню в Мекке. Вообще, черный куб – очень мощная форма. Не хочу вдаваться в архитектурные комментарии, так как город Россия – прежде всего артистическая идея. Художественный проект. Но предполагалось, что внутри куба будут прозрачные стены и тем, кто работает там, видно все, что творится на улице. А снаружи, наоборот, стены черные и непрозрачные, что символизирует традиционную для нашей страны непроницаемость власти. И несмотря на бесконечные попытки России на протяжении всей своей истории избавить правящую элиту от замкнутости и нарочитой отгороженности от народа – ей это так и не удалось.

– Вы в письме к президенту, а также к мэрам Москвы и Питера написали, что появление новой столицы России наконец-то прекратит давние споры между двумя крупнейшими мегаполисами за пальму первенства┘

– Да. Город Россия – это проект любви. Он должен быть осмыслен страной как некое чадо, как дитя любви, созданное Москвой и Питером. Это дитя примирит супругов, у которых сложились тяжелые отношения. И в семье наконец воцарятся мир и согласие. Мне кажется, что возникшее согласие станет важным моментом в объединении всей России вокруг духовного поиска истины, традиционного для культуры и менталитета нации.

– Почему ваша столица будущего называется «Россия»?

– Потому что она задумана как открытый для всех россиян город, где каждый будет чувствовать себя как дома. Я полагаю, что первый период своего существования новая столица будет находиться в совместной юрисдикции Москвы и Питера.

– Вспомните проекты Татлина – они канули в никуда! Не боитесь, что и проект «Город Россия» тихо умрет в стенах галереи? Или в частной коллекции обуржуазившегося интеллектуала?

– Да┘ Не уверен, что город Россия будет построен. Меня бы приятно поразило, если бы мои мечтания о будущем осуществились. Но в целом, если уж быть честным, мой проект претендует не столько на роль объемного и параноидально проработанного предложения, которое шмякнется на стол правительства, и правительство инициирует серьезную дискуссию в обществе по поводу города будущего. Мой проект, как свежий ветерок, должен заставить нас вспомнить, что будущее присутствует в настоящем. В том числе и очень отдаленное будущее. Культурная ситуация, в которой мы сейчас находимся, является неудовлетворительной, и я даже придумал для нее термин – «хроношовинизм». Хроношовинизм – это негативное свойство нашего времени, которое невероятно сильно зациклено на настоящем, на себе. И ужасной дискриминации подвергается прошлое и будущее. Пример – жестокость в обращении с наследием прошлого, которое мы наблюдаем повсеместно, начиная с отношения к старым зданиям, кончая глубокой девальвацией художественных и духовных ценностей, создаваемых веками.

– В городе Россия есть антенны для связи с умершими; есть культурная и атмосферическая память; масса отголосков из прошлого, к примеру, черный куб. Мне кажется, что в среде утопии апелляция к памяти опасна. Память разрушает мечты о прекрасном, заставляет рефлектировать, тосковать и втаскивает в утопический рай кучу мусора. Например, фашизм, рабство, убийства┘

Павел Пепперштейн. Проект «Город Россия» Фото предоставлено галереей «РИДЖИНА»

– Я с вами не согласен. Вы выражаете достаточно распространенную сегодня идею, что рефлексия, подсознание и так далее являются источниками страдания. Я хочу вам сказать, что физическое существование настолько кошмарно, что мы даже не знаем этого. Наша память, наше сознание – это колоссальная анестезия, которая прикрывает нас от ужасов физического мира. Все наслаждение кроется в сознании. И в памяти! Когда вы смотрите на чашку и помните, что этот предмет называется «чашка», помните, для чего она употребляется, и помните, что вы из нее пили в разные моменты своей жизни, а потому для вас она связана с массой приятных минут. Теперь представьте: вы смотрите на чашку и не врубаетесь – что это такое? Разве это не мучительно? Так что память – это колоссальное облегчение всех жизненных ситуаций!

– Неужели вы всерьез полагаете, что город Россия нужен обществу, культурной и правящей элите?

– Этот проект – не заявка на реальность. Это прежде всего искусство. Художественные образы. Их купят, я уверен – значит, они нужны. Мой город Россия и все, что его наполняет, подчинено законам изобразительного искусства. Все, что там нарисовано, принадлежит городу будущего. Но меня лично больше интересуют города прошлого. А будущее приемлемо для меня только в том случае, если в нем бережно сохранено прошлое. Меня пугают резкие вспышки забывания. Хотя история доказала, что все, что скоропалительно забыто, обязательно будет востребовано памятью вновь и вновь. Память обеспечивает развитие сюжета. Но память прерывается забвением. Это как вдох-выдох. Они работают в паре, как жизнь и смерть.

– Как вы предполагаете изгонять депрессивные настроения из города будущего?

– Есть замечательная аскеза, которую я бы предложил населению новой столицы в качестве небольшой таблетки от плохого настроения: «Держи ум во аде и не отчаивайся!»

– Написав письмо президенту, вы надеетесь, что ваш проект будет реализован?

– Повторяю, мой проект – это живопись. А письмо – лишь концептуальное приложение к нему, более четко артикулирующее идею создания новой столицы.

Найдется ли «покупатель» самой идеи, то есть практической части моего художественного замысла? Посмотрим. Вся прелесть этой ситуации в ее непредсказуемости. Бывало, что Жюль Верн, к примеру, бредил за письменным столом о подводных лодках, о полетах в космос, а через некоторое время его «бред» воплощался в реальность! Кстати, для депрессивных людей рекомендую авантюрные мероприятия – они «оттягивают»! Вот и мой проект – мощнейший антидепрессант, бодрящий хлопок, некий фантазм, который удалось сформировать! Я считаю, что мне удалось создать грезы. И сам факт внедрения их в сознание людей будет иметь грандиозные последствия для нас!

Еще хотелось бы развить мечтание о городе Россия в масскультурной среде. Он мог бы возникнуть в коллективном воображаемом пространстве, как Готэм-сити, существующий благодаря фильмам о Бэтмене. Готэм – реален, и все знают, как выглядит в нем центральная площадь! Вот я все мечтаю, что у нас наконец появится свой Голливуд! Почему мы проигрываем Америке? Потому что не осмеливаемся изображать будущее. Осмеливаемся делать только антиутопии. Проспали социалистическую утопию – теперь молчим! На позитивное изображение будущего в отечественном кино – жесточайшее табу. И было бы круто начать снимать утопии! Когда наше кино эти жанры освоит, можно будет говорить, что мы сделали серьезную заявку на участие в создании картинки мира, на проект новой евтопии, которая сегодня делается Голливудом. Я уже заранее представляю, что город Россия может стать идеальным местом для развития сюжетов целого ряда фильмов о будущем.

Утопия, комиксы, сказки – все это у нас отсутствует! Насущнейшая задача нашей страны снять крутой фильм, базирующийся на русских сказках. То, что это еще не сделано, – позор! Если партия и правительство доверят это мне – я немедленно сниму мощный фильм! Но не в качестве политического проекта, а в качестве поэтического. Образ будущего должен поселиться в массовом сознании именно как образ! И желательно – через культуру энтертейнмента. Все остальное – это уже не задача художника, то есть не моя задача!