В начале была Линия

Каллиграф – творец, художник и демиург.
Фото Бориса Бабанова (НГ-фото)

Среди русских или европейских каллиграфов не часто встретишь мастера, на полотне которого царствует одна-единственная буква. И немудрено. Ведь в Японии и Китае иероглиф – не составная часть слова, а целый образ или, если красивее сказать, мыслеформа. А материал для ее создания – линия, которая в китайской мифологии несет в себе такой же священный смысл, какой в христианской традиции Слово: в начале была Линия, разделившая Хаос на Небо и Землю. Каллиграфия на Востоке – часть комплекса наук, в который входят боевые искусства, литература, чайная церемония, живопись и танец. Это не простая форма письменности, а способ философского осмысления мира, искусство избранных.

Творение каждого иероглифа – это священнодействие, а каллиграф – творец, художник и демиург. В этом могут убедиться гости выставки прибывшего в Москву японского каллиграфа Рюсэки Моримото. Именитому мастеру уже под семьдесят, он четвертый раз приезжает в Россию и в третий раз выставляет свои работы в Музее Востока. Увлекся он каллиграфией в нежном возрасте, когда ему еще не было двадцати, и, несмотря на то что родители были против такого хобби, посвятил ему всю жизнь.

В залах Музея Востока звучит вкрадчивая восточная музыка. И без того высокие светлые залы с изящной колоннадой словно еще больше раздуваются и вибрируют, как парусиновые шатры при порывах ветра. Виновники этого странного ощущения – работы Моримото. Человеку, не знакомому с японской культурой и языком, нелегко постичь ритмическую гармонию линий, штрихов и точек. Китайская грамота, как говорят. Однако тонкие натуры, вероятно, ощутят совокупность восходящих энергетических вибраций.

Отличительная черта творчества японца – жанр отдельных иероглифов. Совершенствуя мастерство на Пути каллиграфии «сёдо» (оный зародился еще в Древнем Китае), Моримото создает пластичные и выразительные образы абстрактных понятий «раку» – радости, «котобуки» – счастья, «кокоро» – сердца или «окосу» – созидания с помощью Всевышнего. В японской каллиграфии многое решает внешняя сила мазка, а главное в ее языке – жест и танец. В миг начертания Моримото концентрирует в себе энергию космоса и через кисть вливает ее в иероглиф.

На длинных свитках и в стеклянных кубах затейливо пристроены хрупкие бумажные веера. Под стеклом в маленьких деревянных рамках иероглифы оттенены полосками и кусочками пестрой материи и бумаги. Японист Галина Шишкина отметила степень мастерства каллиграфа, не давшего знакам потеряться в столь крохотном формате. Еще каллиграф привез с собой шесть какэмоно – вертикальных свитков, на которых начертаны «Стихи из тысячи иероглифов». В 536 году китайский мастер Чжоу Юйсы по приказу императора сочинил поэтический трактат, состоявший из тысячи иероглифов, ни один из которых не повторялся. Трактат стал своего рода каноном каллиграфии.

Рюсэки Моримото впервые привез в Москву своеобразные ширмы, составленные из панелей, обтянутых цветным штофом. На них – композиции иероглифов из разных произведений. Собрать сложные конструкции Моримото помогли его супруга Ши Сей, а также группа учениц из Японии. На одной из прошлых экспозиций Ши Сей тоже продемонстрировала свои достижения, переведя на язык японской каллиграфии знаменитый монолог Татьяны из поэмы «Евгений Онегин». В рассказе об этом Ши Сей скромно, «очень по-японски» умалила свою роль, в то время как сейчас в Японии 90% каллиграфов – женщины. «Правда, – добавил Моримото ложку дегтя, – оценочный комитет все равно состоит из мужчин».