Кстати, где твои крылья?

Анастасия Калманович. Какой у поэта был мир?
Фото Романа Екимова

По ушедшему поэту не бывает поминок. У Ильи Кормильцева есть даже специальное стихотворение на этот счет, там строчки: «И какой же м...к придумал эти поминки?» По ушедшему поэту можно только читать стихи.

Так и поминали Илью Кормильцева, собравшись в черном тесном зале театра «Практика» с билетами и без.

Купившим билеты – благодарность. Выручка пойдет дочери поэта, которая живет в Лондоне. Не купившие билеты сидели на корточках в проходах или на плоских серых подушках прямо на сцене.

«Граждане, кому не хватило подушек?» – суетилась девушка со списками людей, не учтенных в кассе, но настойчиво желавших почтить память поэта.

Подушек хватило всем.

Начали.

Все читали Кормильцева, и только Дмитрий Быков – себя, но гениально. Стихотворение Быкова, посвященное памяти Кормильцева, попало в публику. Отозвалось знакомой мученической ломкой прихода вдохновения или его ухода. Сгустки околотворческой молодежи в зале притихли, когда услышали: «Господи, дай мне сделать то, чего еще не было, или верни снисхождение к тому, что уже есть».

Инцидент с издательством «УльтраКультура» не обсуждали. Заместили видеоматериалом.

Там сам поэт рассуждает, как сложно будет молодежи с псевдоимперским сознанием.

Рассказывает, как искали люди в сером в его книжках порнографию. Как не нашли. Спросили: «А где же картинки? Ах, нет карти-и-и-и-нок! Ну тогда какая же это порнография. Скажите лучше, кто вас заказал?»

Потом толпы молодых. Флаги «Наших» реют. Это люди подрастающие необессмысленную музыку слушают. Рок. Концерт для них. Бутусов выступает. Кормильцевские стихи для партийной молодежи в песнях «Наутилуса». Недоумение Кормильцева. Эсэмэска от Бутусова: «Не понимаю твоих ко мне претензий. Береги себя».

Потом опять стихи. Марат Гельман: «Простите, я стихи читал последний раз в седьмом классе, но для Ильи сделал бы и более непривычные для меня вещи».

Потом был поэт Всеволод Емелин. Читал не себя, но Кормильцева. Непривычно, совсем по-поэтски как-то проречитативил, распел на собственный манер давно известный поколенческий бутусовский хит «Крылья».

«Кстати, где твои крылья, которые нравились мне?» Люди слушали стихи и сами хотели их петь.

Перебирали губами знакомые строчки. Вспоминали каждый свою такую, со шрамами на спине, да с бывшими крыльями. И себя самих в ту пору, когда еще неинтересно, «сколько у нее денег и сколько у нее мужей».

Потом была не спетая вовремя «Наутилусом» песня «Золотой дирижабль». Ее додумал и допел теперь в «Практике» саксофонист и композитор «Наутилуса» Алексей Могилевский. Золотой дирижабль висит над центром Европы и уносит в небо тех, «кому еще можно хоть как-то помочь», – поэтов.

То есть, как часто бывает у поэтов, там разные пророчества. Про то, что умирать еще не хочется, но уже не страшно.

Потом была проза – статья No future, написанная Кормильцевым в 2004 году. Читал Евгений Бунимович. Там не пророчества. Там констатация. Нет будущего и неоткуда его взять. Там про то, что давно-давно никто уже не бежит сломя голову за новым альбомом или новой книжкой оригинального автора. Пресыщенье. Пустота. А пустоту ничто и никуда не толкает.

И про то, что «конец света – не более чем несбыточная мечта человечества».

Какой у поэта был мир?

«Мир, как мать, которая не любит меня. Бог, как отец, которого я не знаю».

Поэтам всегда грустно, потому что поэты больше знают. Больше видят. Больше думают. Или просто больше поют.

Поэт-песенник Кормильцев – рассказывается все в том же видеоряде – долго не относился к себе всерьез. Поэт, которого поют, а не читают, – странный какой-то поэт. Особенный.

«В литературе песенников воспринимают как младших», – всегда знал и думал Илья Кормильцев. А потом решил не поддаваться всеобщим стереотипам и все-таки издать книжку стихов. «Люди и тоньше книжки издают».

Композитор Владимир Мартынов, поэты Евгений Бунимович и Дмитрий Пригов.

Следующий кадр: книжки горят – «Голубое сало» Сорокина и прочая «порнография». Народ бушует. Чиновники, общественность, милиция, хмурый день, костер для книг, шум и рокот идейного сознательного многословия над «безыдейными и безнравственными» пылающими, скрючивающимися в черно-серый ломкий пепел страницами разных-разных поэтов.

Поэт снова в кадре. Безмолвствует.

И еще раз повтором эпизод-разговор – про то, как сложно будет молодежи с имперским сознанием.