Архитектор зеркалит время

Творец.
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)

Эпоха безликой архитектуры уходит в прошлое. В отечественном градостроении появляются здания, от которых уже не отмахнешься со смехом: «Ну вот, очередной дом, который построил Джек┘» Михаил Хазанов, архитектор новой волны, выступает с новой концепцией градостроения. Его индивидуальность проявляется во всем, что он проектирует, начиная от Центра современного искусства в Москве до гостиниц-дирижаблей. В прошлом году в рамках выставки «Арх-Москва» он был назван архитектором года.

– Михаил, вы не родственник Геннадия Хазанова?

– Нет. Но у меня тоже вполне счастливая судьба в профессии. И детство у меня было счастливое, и мама с папой были замечательные, интеллигентные люди. Папа – отличный архитектор, знал пять языков; мама – искусствовед, занималась авангардом с 1948 года, когда эта тема была запрещена. Бабушки и дедушки были красивыми и умными (смеется)┘

– Как вы в детстве относились к архитектуре, которая вас окружала?

– Замечательно! Я ведь смотрел на нее глазами родителей.

– Боялись собственного мнения?

– Для меня родительское мнение было родным, и я органично «встраивался» в их ощущение бытия┘

– Что вам нравилось или не нравилось в авангардной архитектуре советского периода?

– Жилые спальные районы и нравились, и раздражали.

– Разве это авангард?

– Ну а как же? 60-е годы – это абсолютно новый тип застройки. Новый социум, вообще все новое! Тогда, в 50–60-х, это было не что иное, как передовое мышление. Свободное мышление всегда авангардно!

– Вы свободомыслящий человек?

– Наверное, в свое время, в том числе и за это, меня из архитектурного института поперли. Потом попал в армию, но и тут мне повезло. Я оказался в кавалерийском полку! Так что жаловаться мне не на что: в институте в итоге меня тоже восстановили. Не было того, чтобы мне в жизни чего-то недодали и куда-то не пустили. То есть вполне вероятно, что где-то и недодали. Но у меня самоощущение другое – и это важно! Я себя всегда мог поставить на место: скажем, мой отец знал пять языков, а я один еле-еле┘ Мать писала легко и вдохновенно, да и вообще она была очень куражным и легким человеком, а я до нее не дотягивал никогда┘ Ну и что? Несмотря на это, я ощущал и ощущаю себя нормально. С такими незавышенными требованиями к себе жить легче. Хотя я не могу сказать, что у меня нет амбиций.

– Почему в России не прививается архитектурный хай-тек?

– Ну почему┘ Он привьется и опрокинет все на свете. Другое дело – будет ли это для нас хорошо? Но в том, что это произойдет, – я не сомневаюсь. Хай-тек в архитектуре – это победа технологий. Сегодня технологический прогресс добрался до России, и вся эта техногенная машина скоро будет поставлена на поток. Наступает время настоящей градостроительной индустрии. И у архитекторов исчезнет скованность, которая была в момент строительства жилых районов массовых застроек.

– Вы же говорили о том, что спальные районы – это свободное авангардное мышление?

– Да. Но я не говорил об условиях, когда у архитекторов есть две панели – и твори, ни в чем себе не отказывая! (Смеется.) Но это тоже надо уметь правильно оценить. Если две панели в руках определенной группы людей способны решить массу социальных проблем – это уникальное творчество!

– Шутите?

– Что вы! Была решена колоссальная проблема срочного расселения людей. И это, кстати, изменило стиль жизни страны. Архитектура тем и интересна, что меняет ментальность нации.

– Что актуально для сегодняшней российской архитектуры?

– Внедрение новой волны, в том числе и хай-тековской. Я считаю, остались секунды до ее «нашествия» на нашу жизнь. Сегодня, к счастью, нет проблем в том, чтобы быть модным, свободным и думать интересно. А вот в 90-е быть на пике каких-то авангардных идей было сложно. Потому что буквально во всем господствовало ретроспективное начало. Помните архитектурные вкусы новой российской буржуазии?

– Это дачи дворцового типа!

– А что такое первое постперестроечное поколение наших высококомфортных многоэтажных жилых домов? Это не что иное, как увеличенные до невероятных размеров дачи новых русских┘

Архитектор зеркалит время, и я стараюсь не оценивать работы своих коллег. Иногда мне очень не нравится какое-то сооружение, но я понимаю, что оно настолько точно передает свою эпоху, что честь и слава тому архитектору, который так зазеркалил свое время. Ну, например, Белый дом – это архитектура, которую я не выношу. А рядом здание СЭВ. Я считаю, оно недооценено современниками, но вовремя построено – на пике увлечения классической идеологией модернизма. Это мейнстрим мирового масштаба. Давайте сопоставим обе постройки: СЭВ и Белый дом. Что мы видим? Два противоположных мира, которые расположены в одном социальном пространстве и зеркалят это единство противоположностей советской действительности очень точно. Белый дом – все негативное, что было в той стране, а СЭВ, напротив, все положительное, все самое светлое, мыслящее, интересное, что рождалось в СССР. СЭВ зеркалит оттепель, время надежд и главную идею – возможность «встроенности» России в общемировую структуру. А Белый дом – все диаметрально противоположное, то есть изоляцию нашей страны от общемирового цивилизационного процесса. Сегодня архитектуру мы часто называем дизайном. Потому что не лепим ее из кирпичей, а используем совершенные технологичные процессы, подобно дизайнерам в промышленности. Все это сродни автостроению. Или ракетостроению. Сегодня архитектор технологически может все – он скован только бюджетом и вкусом заказчика.

– Дом-дирижабль построить возможно?

– А почему бы и нет? Сегодня все возможно! Мы стоим на пороге невероятного. Дирижабли-гостиницы мы уже проектируем.

– Как бы вы охарактеризовали образ современной Москвы?

– Мозаичность. Но она всегда была таковой. Любая столица – это в миниатюре вся страна. Со всеми ее «про» и «контра». Москва, как только была наделена столичными функциями, сразу стала не просто городом, а Вавилоном. Вавилон – это, с моей точки зрения, прообраз Столицы в любой точке планеты. Но у каждого из этих «Вавилонов» есть свои особенности. Для Москвы, которая прошла столько исторических потрясений, в том числе и архитектурных, характерна полифония. В отличие от питерской моногамии. Питер – это город-ансамбль, город одной идеи и одной линии. Для Питера горизонталь – превалирующая тема. И эта горизонталь направлена в сторону Европы, она как бы выводит Россию в мир. Но это было неимоверно актуально в то время, потому что Азия в XVIII и XIX веках была отсталым миром. Сегодня, напротив, это, возможно, будущий центр цивилизационных и техногенных процессов во всех областях человеческой жизнедеятельности. Поэтому нам надо смотреть не только в сторону Европы┘ Кстати, Москва с ее мозаичностью и полифоничностью, с ее устремленностью в разные стороны именно эту функцию и выполняет. Хотя выполнять ее все сложнее.

Эту идею очень точно отражает собор Василия Блаженного. Удивительный архитектурный мир запутанных линий. Это не каноническое здание – одно из самых естественных, гармоничных в мире. Хотя слово «гармония» мне кажется опасным, слишком много определений было дано гармонии. Но собор Василия Блаженного – бесспорно, шедевр идеи и формы. Шедевр не просто зеркальности эпохи, а ее зазеркальности – перед нами открывается параллельный мир, который расположен в самом реальном месте, в центре Москвы, на Красной площади.

Вообще в Москве очень много смыслов и много энергетических линий. Сложных, бесшабашных и органичных – как в соборе Василия Блаженного. Все, что можно сказать о России, сказано в архитектуре этого собора! Вся грандиозность и нелепость нашего Отечества. А вместе с тем – его удивительная красота!

– Что такое архитектура, с вашей точки зрения?

– Осмысленное изменение окружающей среды. Витрувий утверждал, что архитектура – это триада: польза, прочность и красота. Но я уверен, что все эти составляющие давным-давно живут сами по себе, своей, отдельной друг от друга жизнью. Строительство – вещь сложная и опасная. Оно похоже на кинорежиссуру. Но если фильм не получился, его положат на полку и забудут; а вот в строительстве все сложнее. Испорченный кусок города «на полку» не положишь.

– Что изменилось в концепции современного градостроительства?

– Раньше – может быть, это шло от религиозного сознания – мы были уверены, что строим дома и города на века. Сегодня – уже не на века, а только на тот срок, на который рассчитано данное сооружение. Скажем, 150 лет оно не развалится. Соответственно на 150 лет эксплуатации оно и рассчитано.

– Просто как мебель из «ИКРА»┘

– А я очень люблю эту мебель за функциональность и современный дизайн. У меня половина дома в мебели из «ИКРА» – это правильно, удобно и не пафосно. Через год-два стол или стул надоедает – выкидываешь. И покупаешь новый, более усовершенствованный, более современный продукт.

– Неужели архитектура становится скоропортящимся продуктом?

– Некорректное сравнение. Мы «пишем» сценарий для жизни ближайших двух-трех поколений. И в этом сценарии – много места для свободы существования каждой личности. Вот надоел вам автомобиль, дом, стул – ваше право пересесть в новый автомобиль или переехать в другое место. Все движется и меняется. Нужно вам по каким-то соображениям изменить стиль жизни – меняйте. Вот сценарий современной архитектуры.

– Ну тогда, может быть, самое удачное для массового строительства – юрта? С одной стороны – экзотично, а с другой, надоело – сложил, и никаких проблем. Построил┘ шалаш!

– А почему бы нет?

– Неужели вам действительно не жалко, когда прекрасные дома сносят? Например, гостиницу «Москва»?

– Жалко – не то слово. Правда, по поводу сноса гостиницы «Россия» я не сильно расстроен. А вот когда рушат то, что строили в эпоху, когда процесс строительства был рукотворный, когда каждую стенку гладили руками и на глаз вымеряли расстояние до каждого кирпича, действительно жалко. Такое ломать нельзя. Оно не рассчитано на слом. А вот современная архитектура, став индустрией, рассчитана именно на самоустранение во имя лучшего. Ее век определен интересами потребителя.

– Тогда зачем строить хай-тековский «рай», о котором вы говорили? Чтобы ломать? В таком случае я предпочту юрту.

– Если юрта решит проблему населения страны, которое живет кое-как и кое-где, – пусть будет юрта. Знаете, в 50-х годах в архитектуре началась борьба рукотворного и индустриального. Последнее победило, оттеснив рукотворное в зону объектов искусства. Рукотворное заняло почетное место в музее.

– Так современная архитектура – это искусство или нет?

– Бесспорно, да. Всякое новое здание оценивается и должно оцениваться только как искусство. Потом это здание превращается в обыденную повседневность. И как в истории автомобилей – пять, шесть моделей эпохи уходят в музей раритетов, а остальные отправляются на свалку, и их меняют на более удобную модель. Мы создаем сценарий пространства для свободной и комфортной жизни. Но есть место для шедевра и в индустриальном строительстве. В Париже это Центр Помпиду. Казалось бы, ну что такое? Разноцветные трубы┘ Какая в них ценность? Но в контексте всей прочей парижской застройки, всей барочной норманнской стилистики – это уникальное произведение искусства. Оно вошло в историческую среду парижского центра как нож в масло! С моей точки зрения, Центр Помпиду открыл новую эпоху.

– Вы считаете, что возможно построить подобное здание в нашей стране, где каждый мочится прямо на улице?

– Здание такое везде построить можно. Если не такое – так другое. Может быть, даже лучше, чем Центр Помпиду┘ А вот то, что мы окурки кидаем в форточку и бутылки в кусты, – таков наш российский постлагерный менталитет. И ничем его не вытравишь┘

– Может быть, нам возобновить строительство бараков?

– Да уж все и так в бараках – оглянитесь┘ Мы, знаете, как живем? Солнце светит – хорошо, дождя нет – отлично. А уж о качестве жизни думать – вещь для нашего массового сознания непостижимая. Поэтому окурок, брошенный на асфальт, для нас никак не увязывается в одно целое с понятием цивилизация, с комфортом, высоким качеством существования в быту┘ Сознание личности еще не доросло до таких сложных понятий.

– Как же соединить высокий хай-тек и неблагополучную московскую жизнь?

– Паровозы в Москве ходили, несмотря на то что люди в массе своей жили неустроенно┘ Чудо техники на фоне крепостного права тоже вещь возможная (смеется). Я считаю, что уровень жизни не тормоз сегодня для архитектурного развития. Напротив, это сегодня толчок к тому, чтобы с помощью технологических достижений усовершенствовать качество жизни. Расселением людей надо заниматься. Вот цель и задача архитектуры. А индустриальные возможности сделают свое дело. И хай-тек очень даже впишется в наше время, в нашу разношерстную Россию, потому что индустриальное строительство – это мобильная архитектура, которая берет начало и от юрт, и от шалашей. Москва все проглотит! Вспомните сталинскую Москву! Высотка и барак – норма для мозаичного московского Вавилона. И когда снесли Китайгородскую стену, обыватель ликовал, потому что изменился образ города – это внесло позитивное настроение в тусклую пространственную жизнь столицы, пусть таким варварским способом.

– И ваш сценарий временных домов – это актуально и правильно?

– Думаю, да. И главное, это дает социальный оптимизм массам, ибо денег на уникальную архитектуру на века у нас нет. А каждый смертный хочет жить здесь и сейчас; он нуждается в том пространстве, которое сможет сам себе выбирать. Вот принцип истинной свободы!