Если нет таланта, красота не поможет

Анна Нетребко в момент триумфа.
Фото ИТАР-ТАСС

-Анна, у вас есть свои поклонники, которые следуют за вами из города в город?

– Есть, но я не особо с ними знакома. Я стараюсь держать дистанцию, потому что иногда бывают такие поклонники, которые считают, что артист – это их собственность. Были люди, которые сперва подходили, говорили комплименты, а на следующий раз – что косметика не хороша, платье не то и почему партнер толстый┘ Я мило улыбаюсь: «Хорошо». Последний раз, когда я пела «Богему», костюмы все были мои. Там была такая современная постановка и кошмарные костюмы, я сказала, что принесу свои. И была у меня такая шапочка розово-сиреневая. Так подошла ко мне бабушка после спектакля: «Анечка, там написано, что шапочка розовая, а у вас она была розово-сиреневая». Я говорю: «Хорошо, в следующий раз розовую надену».

– Что для вас союз с Роландо Виллазоном?

– Я счастлива, что мне представилась возможность первой выступить с Роландо у нас в России. Я очень рада этому, по-моему, это подарок для наших слушателей, такой замечательный тенор. Мы впервые начали работать два года назад, это случилось на фестивале в Мюнхене, мы пели «Травиату» с одной репетиции практически. И сразу стало ясно, что нам легко работать. Мы очень быстро нашли общий язык, в том числе и музыкальный. После этого, когда год назад мы встретились на «Ромео и Джульетте», это было совершенно поразительное сочетание┘ По-английски это называется «кемистри», у нас, пожалуй, нет такого слова┘ Это замечательное сочетание и голосов, и энергетики, и плюс он такой отзывчивый партнер, который моментально угадывает, что ты делаешь. И плюс – еще великолепно при этом поет.

– Но ведь режиссеры не обязаны были брать вас вместе. Как получается, что вы все время оказываетесь на сцене вдвоем? Или вы друг друга уже рекомендуете? К примеру, он гарантирует, мол, она, конечно, сложный человек, но я обещаю договориться?

– Почему же я сложный? Я не сложный человек! Нет, составы решают, конечно, директора театров и импресарио. Но они же видят, кто будет хорошо вместе сочетаться. Ну, как-то так сложилось, что театры нас захотели видеть вместе, к счастью. А после огромного успеха «Ромео и Джульетты» они еще больше захотели нас видеть вместе. И как-то так пошло-поехало┘

– Просто спели с ним однажды «Травиату» и сразу возник такой творческий союз?

– Да, с ним было очень удобно петь. Хотя я не очень тогда его слушала, потому что очень была занята свой ролью, поскольку роль у меня была большая и серьезная. Но потом, когда я послушала диск с записью, я подумала: «Как он великолепно поет, сколько у него красок в голосе, какая замечательная фразировка!»

– Вас расстраивает, когда больше восхищаются вами, чем Виллазоном?

– Где? Когда?

– Ну, вот после петербургского концерта, например.

– Нет, если бы вы были на спектакле, вы бы увидели, что он имел огромный успех. Нет, публика и принимала его теплее, чем других солистов. Кто же мог так говорить? Наверное, завистливые тенора.

– Наверное. А среди кого больше завистников – среди теноров или сопрано?

– Я не знаю. Я о таких глупостях не думаю. Я считаю, что зависть – губительное чувство. Зачем завидовать чужому успеху, таланту?.. А между нами никакого соперничества нет, и я даже сильно расстраиваюсь, когда появляются статьи: о, это был ее вечер или – нет, это был его вечер, он был лучше или она была лучше. Дурацкое и непонятное сравнение: зачем сопрано с тенором-то сравнивать?! И ему тоже неприятно такое иногда читать. Ведь самое главное – не кто поет лучше. Самое главное, что, когда мы поем на сцене, мы на 150 процентов отдаем свой голос, свою душу, свои эмоции┘

– А вообще ради чего вы сегодня выходите на сцену? Ради удовольствия? Нового качества? Или чтобы понять, что все по-прежнему хорошо и вы, значит, можете быть спокойны?

– Я не думаю, что когда-нибудь я буду спокойна┘ Ради чего я выхожу на сцену? Я – очень счастливый человек, потому что занимаюсь делом, которое очень люблю. Я очень люблю петь оперу. И на сцене я счастлива и каждый раз мне нравится переживать эти замечательные чувства. С другой стороны, я все время стремлюсь куда-то, планка моя постоянно поднимается, не стоит на месте. Я все время ставлю перед собой какие-то новые задачи. И не думаю, что когда-нибудь остановлюсь.

– Идти дальше – это новые партии? Что для вас московский концерт – это новый шаг или просто проходной концерт, а новые высоты берутся в других местах?

– Проходных не бывает. В Москве мне предстоит завоевать московскую публику. И мне и Роландо.

– В Москве вас и так любят.

– Что вы? Меня же не знают здесь, я же выступала в Москве всего два раза┘ А если любят – тем более! Значит, я должна еще лучше выступать, раз от меня чего-то ожидают. Несмотря на то что очень холодно и Роландо очень переживает, потому что немножко кашляет из-за этого холода.

– А как певцы готовятся к выступлениям в такой мороз? Ведь, наверное, голос, как и скрипку к переменам температур надо готовить?

– Я ничего особенного не делаю, но в такую погоду состояние более заторможенное, все как-то спит и приходится больше разогреваться, чем обычно.

– Коньяк пьете?

– Я не люблю коньяк, но в эти дни последние, когда такой сильный мороз, я пью немного водки. Но совсем немножко, просто чтобы поддержать┘

– А Виллазон?

– Тоже водку пил вчера.

– Вы его приучили?

– Ну, что вы, он же мексиканец, может пить много. А в грузинском ресторане сегодня мы пили чачу. Но немного, просто чтобы поддержать тонус.

– Когда человек становится известным, не важно – в популярной музыке или в классической, он попадает в мир шоу-бизнеса. Надо иметь особенности, о которых будут потом писать. Если нет специальных требований, значит, и не звезда.

– Значит, я не звезда.

– Ну, а как же лимузин, особый номер и чтобы лиловый негр вам подавал манто?

– Нет, таких требований у меня нет. Но, конечно, я предпочитаю останавливаться в нормальных отелях, чтобы у меня были нормальные условия жизни и, конечно, хорошо, чтобы меня встречала машина, тем более в такой холод. А больше мне ничего не нужно. Еще – чтобы меня не доставали!

– Но у вас, например, эксклюзивный контракт с известной немецкой звукозаписывающей фирмой. И обращают уже внимание на то, что на вас надето, какие часы на руке, и думают: это тоже контракт? Если лейбл бросается в глаза – значит, рекламирует┘ Вы в эти игры играете?

– В эти игры я играю. У меня есть┘ Сейчас скажу┘ Есть контракт с немецкой фирмой. Это – телефон. Я долго отказывалась, но в конце концов согласилась на это. Это мне ровным счетом ничего не стоило, я снялась в двух рекламных роликах, которые без конца крутят. Кстати, очень красивые. И все. У меня есть телефон, по которому я могу говорить везде и бесконечно. И еще за это заплатили кучу денег. Этот контракт безболезненный. А на те, которые обязывают к чему-то, у меня просто нет ни времени, ни возможностей, я не думаю, что я бы на такие согласилась.

– Некоторые музыканты, имевшие хорошие контракты со звукозаписывающими фирмами, потом рассказывали об этом как о страшной кабале. Что вы можете сказать о себе, для вас это – удача или тяжкая ноша?

– Самая тяжелая работа и ноша – бесконечный промоушн, который я должна делать. Это действительно очень и очень меня тяготит. Вы не поверите, от какого количества интервью я отказываюсь. Если вы приедете за границу, в Германию например, откроете журнал и в каждом – моя фотография. Это все – промоушн, промоушн. И от в два раза большего количества интервью я отказалась. Можете себе представить, какое количество этого всего!

Без промоушна сейчас никуда, к сожалению. Но с другой стороны, неталантливый человек на одном промоушне долго не продержится. Надо подкреплять это талантом, к сожалению. Или – к счастью.

– А вы сами отличаете свои победы от промоушна?

– Я отличаю. Когда выхожу на сцену, пою спектакль и публика встает и аплодирует. Это моя личная победа, я считаю. И никакой промоушн не поможет.

– Вы стали первым лауреатом новой Государственной премии России. Первой и, может быть, единственной, поскольку уже прошлым летом стали говорить, что три премии – мало, что надо пять┘ Было ли вам интересно, кто получил премию с вами вместе?

– Ну, Ахмадулину я знаю, я, конечно, читала ее стихи. А еще были реставраторы – конечно, великая вещь┘ Для меня это стало неожиданностью, мне сказали об этом за два дня. А окончательно я поняла, что, собственно, произошло, уже оказавшись в Кремле, на самой церемонии┘ Теперь я еще больше горжусь, что я русская! Здорово!

– Вы удивились?

– Я удивилась. Мне дали как молодой, одна из трех премий была для молодых, из старой гвардии я никого не выбила┘

– Что вы сказали президенту? Помогите молодым? Или – помогите Мариинскому театру?

– Я знаю, что наше правительство дает огромные деньги на Мариинский театр. Кудрин, Греф┘ Они дают миллионы на наш театр, так что что-то еще просить┘Тем более, это не мое дело. Я поблагодарила. Сказала «спасибо!».

– А что президент? Сказал «пожалуйста»?

– Да. Вообще мы хорошо поговорили. Так получилось, что мы вместе оказались за столом на банкете. И он очень милый, обаятельный человек. По крайней мере, когда общается с обычными людьми. Мы общались на какие-то отвлеченные темы, кто что любит пить┘ Что-то такое.

– И что любит пить наш президент?

– Мы говорили про шампанское. Я спросила: «Что вы пьете? Водку?» Он говорит: «Воду». Я говорю: «А что, нельзя водку?» Он говорит: «А кто мне запретит?» Ну так, в шутку. А я сказала, что люблю шампанское.

– Вам нравится проект нового здания Мариинского театра? Там ведь, знаете, очередные проблемы?

– Мне нравится. А что там случилось?

– Архитектору предлагают отказаться от золотого купола.

– Мне нравится проект, мне кажется, что это здорово, красиво, необычно. Говорят, что архитектура города пострадает, – она уже давно пострадала от хрущевских зданий!

– Почему вы отказались от концерта в Карнеги-холле?

– Да, концерт должен был состояться через месяц, но, подойдя к этому времени, я поняла, что возможности подготовиться – а там очень большая серьезная программа – из-за моей занятости у меня нет. Я очень честно отказалась, то есть перенесла на два года. Им, кстати, очень понравилась моя честность.

– А вам не пришлось платить неустойку?

– Нет.

– Что, просто улыбнулись, и они вот так, за красивые глаза┘

– Да┘ Но неустойку платить не пришлось. Но я отказалась заранее, а вот если бы за две недели и по такой причине, тогда, наверное, что-то бы я платила.

– Сегодня певицы все – красавицы. Сегодня это обязательно? Раньше ведь это не имело значения.

– Сейчас все изменилось. Не скажу, что певица или певец должны быть вместе красивы, но они должны выглядеть по крайней мере соответствующе. Когда ты смотришь спектакль, ты должен верить, что это Мими, умирающая от чахотки┘ Физическая красота необязательна, но она, конечно, помогает. Но если присутствует только одна физическая красота и нет голоса и таланта, то красота не поможет. Тогда надо идти и петь в другое место, а не в оперный театр. Голос должен быть. Сейчас так много хороших, молодых и талантливых оперных певцов, что более габаритным певцам немного сложнее существовать в оперном мире.

– Все-таки для русских певцов русский репертуар всегда был обязательным. У вас же основа репертуара – западноевропейская, вас называют, например, лучшей Виолеттой, а русскую оперу вы почти не поете. Неинтересно?

– Ну, нет. Я читала одно интервью, в котором я будто бы сказала, что русскую оперу я не люблю и вообще это все написано не для моего голоса. На самом деле это мой голос не подходит для русского репертуара. Мой голос – другого качества. Наверное, русский репертуар требует более крепкого голоса или более высокого, а мой – находится между. С первых лет обучения мне стало ясно, что мне гораздо легче дается Моцарт, Беллини, Доницетти, чем Глинка, Римский-Корсаков, тем более Чайковский┘

– А как же – ступени и новые победы?

– Я работаю над этим. Сейчас почти записала русский диск с Валерием Гергиевым и Мариинским оркестром, который выйдет в свет через год. Там весь русский репертуар, ария Снегурочки, над которой я билась очень долго, письмо Татьяны, которое я записала с листа и которое почему-то удивительно хорошо и легко вдруг зазвучало. Там надо поработать еще над музыкальной фразой, но это – впереди. Вот это – моя победа.