Монологи шахматного гуру

Александр Рошаль – фигура в шахматном мире легендарная.
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)

Виват Союзу

С самого начала СССР стал классической страной шахмат. Не булыжник – шахматы были оружием пролетариата, потому что первым советским правительством оказалось правительство шахматистов. Настоящая шахматная горячка началась в 25-м году прошлого века и после недавнего перерыва может еще продолжиться, потому что 70% играющих в шахматы – дети. Определение «российская шахматная школа» считаю неверным. Правильнее говорить – отечественная шахматная школа, оно нейтральнее, нежели советская, да и соответствует действительности. Система создавалась не в России, а в Советском Союзе. Когда призываю отдать должное шахматам в СССР – я только пытаюсь быть объективным, а вовсе не апологетом происходившего тогда в стране. Ведь если посмотреть на список чемпионов мира, что мы увидим? Петросян – тбилисский армянин, Таль – латышский еврей, Каспаров – бакинский наполовину армянин, наполовину еврей, Нона Гаприндашвили – из советской республики Грузия, Карпов – с Урала, Смыслов – из Москвы... Представитель советской Эстонии Пауль Керес – не чемпион, но «вечно второй» – был идеалом многих, и моим в какой-то степени тоже. Все в отечественном шахматном мире подражали ему. Первый западный человек среди нас, который кушал, одевался, брился – красиво, ходил в начищенных ботинках. И по сегодняшний день, бывая на командном первенстве мира, на Олимпиадах, ловлю себя на ощущении, будто нахожусь на Спартакиаде народов СССР. Потому что там в основном наши люди – бывшие или нынешние.

Отечественная шахматная школа отличается от иностранной, как русская классическая литература отличается от западной: она более философская, она размышляющая, она ищет корни, откуда что. Нам надо дойти до сути – что такое шахматы, зачем как явление существуют? На Западе все более утилитарно. Я утверждаю: шахматы – это элемент культуры. Шахматные турниры в Москве проходили в Музее изобразительных искусств, в театрах, это о чем-то говорит. Даже если судить по одним шахматам – мы очень культурная нация.

О национальном менталитете

Никто не говорит о национальном моменте, например, в нашем футболе. Петросян как-то шутил: «У нас в спорте нет порядка: Гершкович играет в футбол, а Карпов – в шахматы. Оба занимаются не тем». У каждой нации есть какие-то свои предрасположения. Упорство, трудолюбие, находчивость заметнее проявились в шахматном деле у евреев и армян. Меня как-то спросили: лучший в гимнастике – он самый ловкий, в беге – самый быстрый, а в шахматах что – самый умный?.. Да нет, не сказал бы, разная встречается степень ума среди шахматистов┘ Существует так называемый парадокс Вольтера, который очень любил шахматы и много ими занимался, но периодически к нему приходил какой-то служка-самоучка и на деньги его обыгрывал. Самые сильные игроки – «пополамчики». Не люблю расистский термин «полукровки», но какая-то реакция смешанной крови чрезвычайно полезна для шахмат – добавляет недостающих качеств.

Сегодня в шахматах меняется национальный состав – почему? А у нас тут свободнее стало: мы в банки пошли, мы в олигархи подались, у нас теперь есть другие возможности. Держим нос по ветру: создаются электронные программы, машина обыгрывает людей – так какой же нам смысл идти в шахматы, раз впереди – компьютерное будущее. Это все так по-еврейски. Несколько лет третье место в первенстве мира занимает армянская команда. Выходцы из Армении идут в шахматы в России или, скажем, в Германии, а получают стипендию от своего спорткомитета. В Азербайджане шахматный бум, государство его поддерживает, потому что, говорят они, мы не хуже армян и докажем это всему миру.

Шахматы – концентрированное выражение и политики, и жизни: они давно признаны моделью мира. У нас шахматы стали развивать, как я уже говорил, на заре советской власти. Кто туда двинулся, в шахматы? Любой пятый пункт и иже с ним. Росли и множились дворцы пионеров, кружки по интересам – государство воспитывало талантливую поросль не из самых благополучных семей, с той самой национальной или непролетарской графой. Хоть ты был и подходящим материалом, карьерный рост у тебя ограничен, ты должен сам искать выход┘ Такая искусственно созданная борьба за существование. Шахматы – единственное искусство, которое измеряется очками. «Сумбур вместо музыки» – и гениальный Шостакович от музыки отодвинут. Писатель, если что, – от издательства и т.д. А написали про Петросяна, мол, в этом чемпионате его игра чужда советской шахматной школе – не агрессивная, не боевая, слишком много ничьих... И – ничего. Выиграл одну партию, другую, первенство Союза – начальству орден, тренеру звание, сам стал известен. И еще спросит, приподнявшись: кто это там про меня плохо писал? Вот и получалось, что я и такие, как я, в жизни могли чего-то добиться только через шахматы и нечто схожее. Уверенно заявляю: я сам себя сделал. Потому как очень хотел реализоваться. И сегодня твердо убежден, что – не реализовался. Все сразу удивленно смотрят, но это не кокетство. Я многого добился? Смотря с чем сравнивать. В иных обстоятельствах мог бы быть и другим.

О родителях, родине и патриотизме

Я – ЧСИР, член семьи изменника родины. Отца арестовали как автора одной из первых конституций Израиля, в день, когда мне исполнился год. И расстреляли. Спорил, понимаешь, с Кагановичем, каким должен быть настоящий еврей┘ Выражаясь их языком, отец был расстрелян по делу. Мать провела 18 лет в тюрьме, лагере, ссылке (где я с ней был на поселении с 9 до 16 своих лет). Казалось бы, мне прямая дорога в диссиденты. Корчной вопрошал: как же он предал родителей и свою жизнь, стал служить этому государству?! Может, сказалось воспитание – от меня скрывали все это, при мне об этом говорили на идиш. Опасаясь, что я вырасту народным мстителем, и панически боясь, что и со мной произойдет нечто подобное, семья избегала любых рассказов на эту тему. Это потом я узнал, что отец написал книжку «В тисках аграрного кризиса» и все остальное┘ А сразу после ареста родителей чуть раздавался стук в дверь – меня прятали под огромным столом со скатертью до пола, чтобы не забрали в детдом. Потом уже оформили на бабку опекунство┘

Когда мне было 9 лет, брат матери привез меня к ней в Казахстан. Она ждала нас на полустанке, стояла в телогрейке, плакала┘ Дядя сказал: «Иди, это твоя мать». Я было пошел, но испугался и вернулся к нему. Считаю, что это моя большая подлость, – уже пора было что-то чувствовать. Мама всю жизнь осталась под гнетом того, что произошло, реабилитировали ее позднее всех – в 1956 году. Как-то я дал ей прочесть рассказ «Саночки» Георгия Жженова, проведшего 17 лет в лагерях. Прочтя, она сказала: «Он там точно был». Потом, в разговоре со Жженовым, я пересказывал ее лагерную историю – он сказал: «Она там была». Эта параллельность восприятия – как их лагерное братство для меня┘

Когда слышу «Сталин», у меня рука, что называется, тянется к пистолету. Не могу спокойно слышать. А в 53-м году я, ставший первым медалистом Актюбинской школы рабочей молодежи, писал в выпускном сочинении, вошедшем в сборник лучших, что умер наш рулевой, который дальше всех видел. Притворялся ли я тогда?.. Однажды я проснулся в холодном поту – мне приснилось что-то дурное про Сталина. И какое было счастье, когда я понял, что это только сон!

В брежневские времена я много ездил по всему миру. Поначалу выпускали редко и с трудом – все места в делегациях были давно расписаны.

В 1975 году Карпову в Милане устроили турнир-экзамен – мол, покажи, чего стоишь, новый чемпион без матча с Фишером? Меня опять «отцепили» в последний момент. А Толя – кулачком по столу: не приедет Рошаль на турнир, позвоню в ЦК. Я там работал на все газеты, радио, ТАСС, еженедельник «64». В записной книжке – пометки, для кого какая мысль и фраза, дабы не повториться. Заработал себе болезненный «телефонный купол», диктуя сутками в разные редакции. Врач зафиксировал за 23 дня среднесуточную «норму» сна – меньше четырех часов. Потом неделю возили нас по Италии, а я, честное слово, засыпал иногда стоя – как трудовая лошадь. Вот тогда бы мне, блатному, и завидовали бы иные из коллег. Ну а такого, как в Багио, они и вовсе не нюхали. Мне предлагали остаться на Западе – в 78-м году на матче в Багио и потом, в 81-м, в Мерано – люди, сочувствовавшие Корчному. Понятно, без его ведома. А может, от нашего «ведомства». Я тогда вспомнил не Кремль с голубыми елочками, но реку Илек в Казахстане и заключенных – как они по грудь в воде режут камыш на циновки, и с неба летят белые мухи и среди заключенных – моя мама... И поезд из пары вагончиков, ходивший между Актюбинском, нашим жилгородком и зоной, прозванный зэками «Доходягой».

Это – моя страна, а не ваша, старые и новые начальники! Моя родина – Малый Комсомольский переулок, где я родился в коммуналке и где арестовали отца. Если мне не нравятся самозванцы из «государственной безопасности», это не значит, что мне не люба моя страна. Я не могу долго находиться за границей, я – здешний. Я – русский еврей, русский по воспитанию, по жизни – я более русский, чем многие представители титульной нации. Только вы уж и мою национальность не трогайте.

Когда приехал впервые в Израиль, черт знает, какие сильные чувства испытал, восторгался, изумлялся┘ Но сколько злобного услышал от наших выходцев: «Да будь она проклята, Россия, как нас там давили». Видел я там «патриота» – в Союзе он был завстоловой автозавода, кормил тысячу человек, а отпускали ему продуктов на три тысячи – «Вот я наваривал! Мамаша сюда вызвала – делать нечего, надо тут что-то придумывать». И такие смеют упрекать таких, как я! Категорически отрицаю также, что вернувшийся нынче в страну и учащий меня жить якобы диссидент – имеет на это право. Хотя, конечно, есть очень-очень настоящие личности.

Я не революционер – может быть, потому, что у меня отбили охоту, вырезали этот аппендицит – так считает Корчной. В 72-м году смотрели мы с ним в Белграде «Доктора Живаго», после сеанса к нам подходили люди, сочувствовали: как тяжело в вашей стране жить. Так лучшего защитника и пропагандиста советского государства, чем Корчной, на тот момент не было! Потом жизнь развела по разные стороны баррикад, а недавно он подписал мне свою книгу – «Рошалю, моему друговрагу». Он, как и Каспаров, должен ведь помнить, кто способствовал проведению их уже отмененного претендентского матча. И вообще мне есть что напомнить и не перед кем оправдываться ни за то, что я много ездил, ни за то, что я много писал, ни за то, что чего то добился в шахматном деле. Самая большая для меня трудность по жизни – быть правильно понятым. И я криком требую, чтобы никогда не говорили, будто я что-то предал – свою родину или память отца.

Ученики. Друзья

Я – не такой уж сильный шахматист. Я наверняка хороший, но не великий тренер ряда настоящих шахматистов. Я даже не могу перечислить своих учеников, потому как считаю: ученик лишь тот, кто считает меня своим учителем. Не знаю, помнят ли меня как учителя Михаил Швыдкой, депутат Андрей Макаров, «знаток» Михаил Барщевский. Точно знаю, что считает таковым, например, Саша Некипелов – вице-президент Академии наук. Я боюсь кого-то забыть и тем обидеть – но еще больше боюсь присвоить себе чужое. Тут как-то спросил меня поэт Игорь Иртеньев: «Разве вы меня не помните? Правда, у меня была тогда другая фамилия – Рабинович». Со многими занимался как тренер, и значительно больше прошло рядом.

Дружил я с Талем и Полугаевским, мы и без шахмат были друзьями. Я с ними жил жизнь. И я не уверен, что мое перо достаточно, чтобы описать этих людей. Таль – искрометная личность, человек-фейерверк, его афоризмы рождались на ходу. Он был свидетелем на всех моих свадьбах. Таль умер, и я теперь всегда буду женат на Ирине. Только вот Мишка-гений и Левушка Полугай к нам больше не придут.

О Каспарове и политике

Фотография, где мы втроем с Карповым и Каспаровым, сделана в Лондоне в 84-м году, незадолго до их первого московского матча. Снимок «над схваткой», а я потом выпил и сказал: «Держу пари, я знаю, о чем вы подумали». – «О чем?» – «За кого Рошаль болеет. Так вот, больше, чем за вас обоих, я болею за другого». – «Это кто же такой?» – «Я сам».

Я хорошо знаю и чувствую Каспарова, хотя жизнь тесно связала меня с Карповым. Казалось бы, я – карпист по определению, но по мироощущению мне почему-то понятнее Каспаров. Мы с Карповым разные по характеру, с Каспаровым – похожи. У Карпова – генетически чистое русское дерево. А где русская удаль, бесшабашность, шапка оземь?.. У Каспарова есть готовность рвануть рубаху на груди. Когда он был успешен, у нас были неровные взаимоотношения. Сейчас, когда он полуполитик-полуизгой, я беспокоюсь за него как за выдающегося представителя шахмат в большом мире. Ему всегда было узко в шахматных латах. Он человек крайности, он пассионарий. Он не может быть в середине, только – в центре внимания. Он не может быть вторым – только первым. Это опасно для партийного строительства, потому что партия – это не один человек. Порой для него цель важнее средств, он очень подвержен именно результату и по дороге может наломать дров. Он решил, что он везде Каспаров, Каспаров во всем. Ему нравится преодолевать невозможное, ему все время хочется ниспровергать и доказывать, что только так, как хочет он, будет лучше. Ему бы Кереса эстонского и тонкого добавить – тот не очень-то любил советскую власть, но говорил: «Я, знаете ли, не могу об стенку головой биться» – и при этом честь свою сберег. Еще Каспарову недостает самоиронии и легкого отношения к себе, готовности к компромиссам. Полагаю, политика отучит его от категоричных решений и прямолинейных оценок.

Что такое политики? Они все очень тяжелые люди. Они тяжелые, как шахматные ладьи. Думают, что каждым своим ходом решают партию (со всем в жизни можно провести шахматную аналогию). А с чего ты решил, что твой ход – единственно выигрышный? Существует цугцванг – когда нет хорошего хода, когда любой ход – плохой. Почему политика такая мрачная штука, почему все говорят, что она грязная? Не припоминаю у нас легкого, веселого, солнечного политика... Какое удовольствие – легкий политик! Нам не хватает политиков легких, с самоиронией – кажется, я случайно сказал сейчас очень важную вещь! Хочется видеть во главе страны человека, которого не будут бояться (Каспаровым людей иногда пугают). Самое большое достижение Путина в том, что он сумел убедить население, будто он-то сам совсем не страшный. И это главная задача любого его преемника – убедить всех: во я какой парень, я – ваш.

Совсем не «Нью-Васюки»

Недавно в ресторане «Галерея» швейцарская часовая компания организовала красивое светское мероприятие: чемпион мира Владимир Крамник провел сеанс одновременной игры на 30 досках. Кроме него там не было профессиональных шахматистов, зато было много уважаемых людей с приличным уровнем игры. Пианист Луганский, фанатик шахмат лорд Портман (муж нашей модели Водяновой), помощник главы Минэкономразвития Ремчуков, который держался долго и получил мат аж на 42-м ходу. Как ведущий того вечера, я задолжал ему комплимент – за обширные шахматные познания.

Мне лично всегда чертовски приятно видеть культурного бизнесмена. Вот хотя бы недавно выступивший в «НГ» отнюдь не по бизнес-планам «Интеко» москвич Батурин. Вообще, если говорить о бизнесе и шахматах, не стану судить, например, плохой или хороший Илюмжинов как правитель и бизнесмен, но он пришел в шахматы, за что ему многие игроки благодарны. Я хотел бы, чтобы и Абрамович помогал шахматам, а не только футболу. И все остальные прочие. Бизнесмены, где вы, ау, шахматы ждут! Ваша репутация у нас не пострадает, совсем наоборот.

Девятая вертикаль

Я – представитель шахмат в журналистике, хочу свести общество с шахматами, а шахматы с обществом. Этакий связной. И хочу остаться в шахматной журналистике, в шахматной культуре не просто крепким тематическим пером, а тем, кто объясняет, зачем все это нужно. Страна должна понять: шахматы есть лекарство – без побочных явлений и от многих бед. Когда государство и бизнес не уделяют достаточно внимания медицине или образованию, страдают не больницы и школы, но люди, народ. От безразличия к шахматам ≈ не к одному только первенству мира ≈ общество тоже теряет. Хотя, правда, есть и сдвиги: в купейных поездах к домино и картам добавились шахматы с журналом.

На восьми вертикалях доски сшибаются фигуры, на девятой, невидимой, – сшибаются характеры. И главная борьба – не на доске, потому что победа на невидимой девятой вертикали сметает все. То же и в жизни: главное происходит вовсе не на видимом для всех поле. Вот и поэтому шахматы – это модель жизни.