Вадим Алексеев
Валентин Воробьев: 'О чем говорить? О получке? Неинтересно!'
Фото автора
– Центральным местом действия московской части вашего документального повествования «Враг народа» стал подвал на улице Щепкина, 4, где сейчас стоит Дойчебанк, а с 1966 по 1975 год там собиралось все артистическое подполье.
═
– Настоящая жизнь Москвы шла в подвалах у художников. Только на моем пятачке на Сухаревке их было 15 штук! Собирались поэты, художники, музыканты, послы, диссиденты и алкаши. Мы продавали картины иностранцам, не думая ни о какой мировой славе. Хотели жить в России, гулять с бабами, пить виски, носить американские костюмы, читать книжки и слушать музыку. 68–69-й – это были годы расцвета, невозможно себе представить, какой был завал иностранной клиентуры, очередь образовалась! Я окармливал всю Латинскую Америку, Австралию, потом появились Германия, Америка – множество людей.
В моем подвале жили Игорь Сергеевич Холин и Анатолий Тимофеич Зверев, устраивали банкеты и тащили туда баб, Зверев обязательно напивался. У меня он был постоянный житель, его не надо было приглашать – у меня была его художественная база, контора, где шли заказы. Иностранцы приходили, спрашивали: «А это кто? Зверев? Можно его повидать?» – «Сейчас придет, через пятнадцать минут». Таким образом посол Бельгии тут же устанавливает контакты и приглашает его к себе на квартиру или Зверев сделает портреты прямо в подвале, сеанс длится 30–40 минут, человек рассчитается и уедет.
Но ключ от подвала я Звереву не оставлял. Если меня не было, он писал в амбарную книгу на входе: «Я был – сижу в диетической столовой напротив – пошел с бабой в кино – приду через час. А.З.». Заходишь в столовую – он там сидит.
═
– Гостевая книга, наследница салонных альбомов!
═
– Когда я обзавелся доходным подвалом в 66-м году, то открыл здоровенную амбарную книгу, куда писали все желающие – и мой квартирант Холин, и родственник Фрадкин. Однажды я написал в журнале: «Фрадкин, как мозоль на пятке!» Надоедливый был парень! Книга, которую я нашел на помойке, была нашим телефоном. Холин меня научил: «В армии у нас всегда такая висела в бараке. Отмечали сержанты и офицеры, куда кто ушел и чем занимается». Мою книжку неоднократно срывали и уничтожали бродяги, да и свои тоже – чтобы поглумиться. Пришел вдребезги пьяный, никого нет, обозлился, книгу сорвал и выбросил, растоптал сапогом. Ее стащил кто-то, ворья много было, но кое-что я вырвал оттуда – почеркушки Зверева, например.
═
– Зачем в вашем подвале был нужен постоялец?
═
– Грабежи были постоянно, нужно было сторожа держать! Замки ломали, когда ты уезжаешь на три месяца на юг или на дачу, обязательно кто-то ворвется. Нужен сторож, чтобы люди видели, что свет горит, не брошенный сарай. А то залезут скватеры и будут жить. Так было неоднократно в Москве, когда ломали замки. Куда с девушкой идти? Подвалы были отелями, борделей не было тогда. Бродячий поэт, красивые девушки, манекенщицы, врываются или прыгают в окошко, ночуют. А сейчас бомж – это бомж.
═
– Манекенщица, по идее, должна выбрать зажиточного писателя, академика.
═
– Человек из подвала вкуснее, с подвальным поэтом интересней. Чего Галя Миловская (первая русская манекенщица с мировым именем. – «НГ») лезла в подпольное общество? Интересней! Люди с большим воображением, много идей, они раскрашивают тело, меняют туалеты. А что академик? Полосатый шерстяной костюм каторжника, галстук черный, похоронное бюро! А детишки академиков сами лезли к нам в подвал. Кто Витю Ерофеева звал ко мне? Папа – посол, известная личность, и вдруг человек лезет в подвал. Там что, медом намазано? Там было гораздо веселей, чем с папой! Плюс флер опасности. А что – с папой сидеть на даче, на террасе? Куда смотреть, о чем говорить? О получке? О поездке в Берлин? Какие шмотки гэдээровские везти домой? Неинтересно! Внучки маршалов по подвалам от холода прятались в кофточки – но это лучше, чем с папиными денщиками на даче сидеть в Кунцево. А подвальное сборище? Музыканты, поэты, художники, ореол заграницы, один выставился в Лондоне, другой в Чехословакии – для девиц очень интересно. Все самые красивые бабы были у нас, художников подполья.
═
– Подвальное брачное агентство!
═
– Да, подпольные салоны – замечательное брачное агентство, все знакомые там женились. Все без исключения. Какой-то художник женился на дочке маршала Якубовского, другой, Кирилл Дорон, кадрил внучку маршала Тимошенко. Масса случаев! Дочки академиков, маршалов, писателей знаменитых. Но люди ломались – например, Алексей Паустовский, сын знаменитого писателя советского. Сломался, ушел в подполье – выпивон, наркота, поездки, девочки, все легко. Опасная, красивая жизнь. Шел сплошной обмен. Товар на товар, как в средневековое время. Например, китайскую вазу можно было обменять на картину Вейсберга. Поэтому на стенах висела сборная солянка – Вейсберг, рисунок Яковлева или Зверева, тут же рисунок Фалька или Шишкина. Мишка Гробман (поэт, художник, издатель, живет в Израиле. – «НГ») был величайшим менялой в Москве. Офеня-меняла. Грязный, опущенный, замазанный дегтем, в валенках, ходил по Москве, стучался в двери, вваливался. «А мы вас не ждали!» – «А я вот шел и зашел!» Садился, начинался разговор, потом обмен. Большинство в то время были такими – ни автомобиля, ни денег, все страшно убого.
═
– Фарца шла со всех сторон!
═
– Ходячие коробейники! Нельзя же натянуть на себя все джинсы, которые тебе привозят. Или книжки: не солить же четыре тома «Архипелага ГУЛАГа» – продать надо! Надо было как-то от добра избавляться, тогда появлялись фарцовщики, которые у тебя всегда это брали. К тебе приходит торговец, профессионал – психиатр Валька Райков или сын автора «Чапаева» Сашка Васильев, – берет книги, дает тебе деньги, несет, загоняет втрое.
Был еще художник Рудик Антонченко, он из совсем другой команды, чем Гробман, он пришел из колоды фарцовщиков, а не бедноты из Текстильщиков. Рокотов, Файбышенко (первые московские фарцовщики, расстреляны в 1961 году по личному указанию Хрущева. – «НГ») были его друзьями. Генеральный штаб был в кафе «Националь». Столкнулись мы случайно – сидел в метро, ехал от иностранца с дареным диском в руках. И он подскочил сразу ко мне: «Продаешь?» – «Надо послушать, подумать, потом тебе продам». – «Да нет, давай я тебе сразу дам двадцать пять или тридцать рублей. А еще у тебя бывают товары?» – «Бывают». – «Тогда я к тебе заскачу». Обменялись телефонами. Таким образом я его держал в кармане, а он меня на прицеле – как полезного товароведа.
═
– Молодое поколение любило красиво одеваться?
═
– Когда Рудик мне сказал, что он еще график и рисует буквы, делает книги, я обалдел. Я сначала думал, что у него нет профессии. Он элегантно одевался, у него был совсем не советский вид, скорее американца или европейца – красивый галстук, пальто, брюки, костюм, который он шил сам, но по американским чертежам.
Белютинец Лев Збарский (школа Элия Белютина готовила лучших мастеров полиграфии. – «НГ») любил первым иметь американский костюм с разрезом или галстук. А где достать? Надо спросить у Рокотова или у Файбышенко, который таскал с собой галстуки в кармане, скупленные у телеграфа. Файбышенко я видел еще до Рудика – когда учился во ВГИКе, он приходил к нам в общагу, приносил галстуки. На фестивале в 57-м году они очистили всех студентов мира, сняли все поношенные галстуки!
═
– А какая жизнь шла в московских пивных!
═
– Такой орнамент жизни – у других это были партсобрания! После больших выпивонов все битники шли в пивные бары, заправлялись пивком, шел разговор, а потом что-то всерьез соображали насчет бутылки. Находили деньги, опять выпивали, шли по домам, потом ехали дальше – шло постоянное перемещение по квартирам. С похмелья я приходил в стекляшку на Сретенке с Эдиком Штейнбергом или другими друзьями – до музея современного искусства дело у архитектора Посохина не дошло, а пивных из стекла и стали много понастроил. Юрий Осипович Домбровский постоянно стоял в углу в черной кепке, заправлялся пивком, вливал в огромные стеклянные пивные кружки четвертинку, ерш получался, потом подтягивались какие-то его приятели-писатели, один хвастался постоянно, что знал испанского генерала Листера. «А кто такой?» – «Герой испанской войны 37-го года, командующий фронтом под Мадридом, бежал вместе с Ибаррури, где-то в Сибири скончался». Домбровский что-то свое говорил.
═
– Случайные встречи, ткань альтернативной истории. Какие были главные места?
═
– Я начал в Сокольниках, там чехи построили стекляшку на выставке, где подавали шпикачки с зеленым горошком и очень вкусное чешское пиво «Праздрой» и «Пльзень». Стояла очередь, как всегда, надо было подождать, но если уж туда ввалился, то посиделки на два-три часа, закусон великолепный, заливные судаки, пальчики оближешь! Приходили одни и те же люди. Сначала вгиковцы: Игорь Вулох, Сашка Васильев – много людей можно нанизать, как бусы. Я никогда не привязывался к какому-то пятачку, как связанные двором люди под начальством участкового, – дворов для меня не существовало. Водопроводчика мне нужно было поймать, чтобы отремонтировать туалет, а чтобы идти с ним пить – никогда. Я с дворником никогда не пил в стекляшке, а всегда звонил по телефону и вызывал приятелей с другого конца Москвы. Это и была московская артистическая богема.
═
– В Сокольники со Зверевым катались?
═
– Конечно. Вечером, в хорошую погоду, в такси – и в Сокольники, загружаешься пивом, банок 10–15 пузатеньких поллитровых. Мало ему показалось – надо еще четвертинку добавить в стекляшке. На пленэре выпивон был очень редко – опасно, вдруг конница, монголы нападут, а здесь стены охраняли. После Сокольников второй был Центральный парк Горького, где был деревянный барак огромный, с колоннами, еще тридцатых годов, куда мы шли, когда отпускали из института, и уж там начинали глушить по 10–15 кружек. В высотном здании «Украины» был очень модный респектабельный бар, там собирались иностранцы, богатые люди с Кутузовского проспекта, и могли быть неожиданные эксцессы между пьяницами и богачами. Заводилой был скульптор Сэм, седой пожилой мужик, – может, плиты для покойников резал? Из художников Снегур часто меня вытаскивал, братья Алимовы.
═
– Кабаки настоящие появились позже?
═
– Они всегда были. Я, получая большие деньги за иллюстрирование, брал двух-трех приятелей с бабами, мы выбирали самый лучший кабак – «Москва», «Центральный», «Октябрьский», «Будапешт», «Берлин» – и шли туда пировать. Заказывали стол: суворовские вырезки, коньяки, вина, шампанские. Если ты хочешь выбрать кабак тихий, без грохота – идешь в «Центральный», где была русская кухня изумительная, лакей в черном фраке подавал роскошную солянку. В «Национале», как ни странно, я ни разу не сидел на втором этаже. В кафе – да, у меня было место даже облюбовано сбоку, там можно было обойтись легкой закуской и заказать кофе. «Метрополь» мне не нравился, и был я там один раз. В «Коктейль-холле» на улице Горького сидели фарца и золотая молодежь. В «Артистическом» кто-то собирался из белютинцев, а в последнее время ходил Зверев, ожидая появления музы, старухи Асеевой, жившей напротив.
═
– А в Париже возродилась традиция подвальных сборищ?
═
– В Париже все, что было в московских подвалах и чердаках, – в сквате! Заброшенные заводы и банки занимают артисты и художники всех мастей. В скват на Риволи несколько лет назад приезжали девки с телевидения, с камерами, снимать и обсуждать. К русским на Жюльет Доду, где Хвостенко заправлял со своими приятелями, часто приезжало телевидение французское или швейцарское. Там живописно – где еще найдешь такое место? Сегодняшние скваты это живое искусство – как то, что было в Париже в девятнадцатом веке.
