Публикацию подготовила
Ольга Бокшанская – личный секретарь Владимира Немировича-Данченко.
Фото из книги 'Московский Художественный театр. 100 лет'. т.2
Готовилась к публикации книга «Письма. Николай Эрдман. Ангелина Степанова». Я часто приходил к Ангелине Иосифовне и мы работали, она помогала делать комментарий. Пили кофе, подолгу беседовали. Она вытаскивала из закоулков своей памяти множество историй. Лицо ее освещала улыбка, а я восхищался ее рассказами. Они заставляли по-новому видеть ушедший мир – людей, эпоху, пестрое чередование событий, неразборчивую стенограмму мхатовской жизни 30-х и 40-х годов.
Ей было девяносто лет, но работала она сосредоточенно, умело связывая и развязывая узлы своей очень непростой биографии. Однажды она протянула мне конверт и сказала, что в нем письма, которые могут мне пригодиться. Конверт был тоненький. Придя домой, я открыл его и увидел вложенные в него письма Николая Горчакова, Ольги Андровской и Ольги Сергеевны Бокшанской. Николай Михайлович Горчаков был первым мужем Степановой, они поженились в 1924 году. Вскоре после замужества Лину Степанову встретил в фойе театра Немирович-Данченко, поздравил ее и меланхолично заметил: «Для начала – это неплохо». Развелись они в 1933 году, до конца жизни Горчаков оставался верным другом Ангелины Иосифовны, ценителем и поклонником ее таланта. С Ольгой Сергеевной Бокшанской (1891–1948) у Степановой всегда были ровные дружеские отношения. Сестра жены Булгакова (писатель наградил одну из героинь «Театрального романа» Торопецкую некоторыми чертами Ольги Сергеевны) была секретарем дирекции МХАТа и личным, очень доверенным секретарем Немировича-Данченко. Прошли годы, сейчас я решил опубликовать одно из писем.
Это не публиковавшееся никогда прежде письмо Бокшанской, адресованное Ангелине Степановой, написано в 1942 году. Оно датировано 10 июня. МХАТ тогда находился в Саратове, Степанова с семьей жила в Чистополе, маленьком провинциальном городке, куда были эвакуированы писательские семьи. В Чистополь к семье приезжал Александр Фадеев, муж Степановой.
«Милая Линочка! Простите, давно следовало бы ответить на ваше интересное письмо и хотелось пообщаться, но дела много всякого – никак время не выкраивалось. И притом была спокойна Женя (Евгений Васильевич Калужский – муж Бокшанской, артист, режиссер. В 30–40-е был заведующим труппой МХАТа. – В.В.) – ответил на животрепещущий вопрос: ехать ли вам сюда? – и мое мнение в этом деле могло прийти и позднее. Чем же занято время? Пришлось очень много «печатьвать», как говорил Сережка маленький (Сергей Шиловский, племянник Ольги Бокшанской, сын Елены Сергеевны Булгаковой. – В.В.): взяли в работу «Русские люди», Грибов вздумал какой-то водевиль с пением ставитъ, Владимир Иванович (Немирович-Данченко. – В.В.) прислал телеграмму срочно выслать в Ереван наш вариант «Курантов» – и все спешно, срочно да еще «Бронепоезд», который было выплыл, как предложение возобновления, но надо был переделать домашним способом текст, а потом как предложение исправлений послать Всеволоду... (Всеволод Иванов – писатель, автор пьесы «Бронепоезд 14-69». – В.В.) И это надо было настукать. «Бронепоезд» отпал теперь, мне кажется – это лучше, чем ставить его. С 5 мая снова действует мой «магазин»–наш буфет. Я добилась того, чтоб он был открыт три раза в неделю, а то ежедневно производить эту выдачу – потеря времени и неудобно при жаре: масло плывет по хлебу, а если выдавать на два дня, то и видимость выдачи приятней и вообще удобно. Таким образом, трижды в неделю я могу быть свободна все время для печатания. Это по линии театра занятость. А теперь личная. Тут есть один врач-профессор-психиатр-гипнотизер – уж не знаю, как его именовать. Он пользовал мать Маруси Кнебель тогда, когда решили отучить ее от морфия, к которому она опасно привыкла. И достиг тогда поразительных результатов, она спала даже без снотворного. Не могу не прервать здесь рассказа – 6-го вечером Софья Марковна скончалась к ужасающему горю Маруси. Как ни были обе сестры подготовлены к тому, что дни матери сочтены, утрата для них удар жестокий, разящий. Вчера похоронили Софью Марковну здесь на кладбище. Не пришлось сделать вскрытия; так что мы не знаем, чем же она страдала, последний месяц болезни был загадочен по проявлениям болезни, и какие только предположения не делались врачами вплоть до тифа, даже сыпного! В последние дни говорили о раке. Словом, неудивительна реакция многих при известии о смерти: «Отмучилась»! Страшно жаль дочерей, особенно мне Марусю, которую люблю и которую знаю ближе. Участие к ней выказывают все самое дружеское. И хорошо, что она очень занята работой, она сорежиссер Станицына (Виктор Яковлевич Станицын – актер, режиссер, педагог МХАТа. Во МХАТе с 1924 до конца жизни. – В.В.) в «Русских людях» Симонова, которые уже репетируются и стали первоочередной работой театра, намеченной к выпуску в дни Октября...
Еще идут работы по «Глубокой разведке», но это уже в темпах Кедрова (Михаил Николаевич Кедров – актер, педагог, режиссер, в 1949–1955 гг. – главный режиссер МХАТа, «Глубокая разведка» была поставлена им в 1943 г. – В.В.), так что ничего точного о сроке выпуска вам не скажу. Предполагалось, что и эта работа должна выйти в октябрьские дни, но как этому можно поверить, если Кедров даже согласился отдать в «Русские люди» двух своих актрис – Попову и Комолову (назначенную в «Людях» на главную роль), говоря, что он сможет варьировать репетиции параллельно и что все же «Разведка» будет при такой комбинации скорее готова, чем если от него вовсе возьмут этих двух исполнительниц и дадут других для ввода их заново, вам напишу про утвержденный Вл. Ивановичем в телеграмме план репертуара, но здесь Хмелев держит телеграмму в секрете, во всяком случае широко не разглашает. Вы меня не подведите, для себя узнаете, другим не расскажете, пока до вас откуда-то из др. источника не дойдет. (Николай Павлович Хмелев – актер, режиссер, режиссировал во МХАТе «Фронт», «Русские люди», «Последняя жертва», после смерти Немировича-Данченко в 1943-м стал художественным руководителем МХАТа. – В.В.)
Вопрос репертуара решался долго и трудно. Конечно, мешает трудность переписки с В.И. (здесь и далее – В.И. – Немирович-Данченко. – В.В.), даже телеграммы идут очень долго. Хмелев по вопросу плана ездил в Москву, но не привез оттуда решительно утвержденного. Надо думать, что последняя огромная телеграмма В. И-ча поставила наконец точку. Теперь только надо ждать обещанных в телеграмме комментарий. Вероятно, их привезет Тарханов, возглавляющий едущую сюда группу. По телеграмме семьи Тарасовой они должны выехать 5-го из Тбилиси на Баку, оттуда пароходом на Астрахань, в Астрахань уже выехали для встречи наш московский зав. гаражом Ковлер и, конечно, Снятков и должны их привезти сюда выбранным ими путем по железной дороге или по Волге. Едут: Тархановы, Шевченко, Израилевский и Тарасовы: мать, сын с женой и народившейся дочкой. Все, конечно, с семьями. Итак, план: «Гамлета» В.И. считает нужным отложить «на годик»: «поэзия сомнений», пессимизму временно нет места на сцене. «Антоний и Клеопатра» – вот чем он занят, постоянно пишет об этом в письмах, имеет готовый проспект постановки, считает, что должно получиться бурное, красивое соединение трагичного с высокой комедией. В главных ролях у него Ливанов и Тарасова. Считает, что много хороших вторых ролей и боевая – Знобарба. Включением этой трагедии, он считает, снимается настойчивое желание комитета, чтобы мы поставили параллельно с Гамлетом комедию Шекспира. Постановка Шекспира, по словам В.И., возможна только на московской сцене, значит, в работу пьеса вступает в Москве. Режиссера помогающего пока не назвал. Затем считает, что необходимо параллельно работать две Островского: «Лес» и «Волки и овцы». В «Лесе» у него: Книппер, Белокуров, Степанова, Тарханов или Блинников, Петр из молодежи, Несчастливцев – Качалов и Ливанов, Аркашка – Прудкин, Топорков, Улита–Елина, Георгиевская. В «Волках»: Шевченко, Массальский, Андровская, Еланская (ох, как будет горевать Соколова (Вера Сергеевна Соколова – актриса во Второй студии МХТ с 1916 г. до конца жизни, умерла в 1942 г. – В.В.), мы с ней недавно смотрели в здешнем театре эту пьесу, и она говорила, что мечтает сыграть Купавину), Станицын, Боголюбов, 3уева, Кедров, Дорохин. В.И. считает, что Островского надо поставить как реставрацию и реабилитацию после дурных постановок Малого театра и Ленинграда. Он пишет: «Сейчас после «Трех сестер» – как это ни странно – я вижу «Лес» даже большим поэтическим спектаклем, скажу даже – русско-романтическим».
Он продолжает быть заинтересован в «Грозном» Толстого и даже доволен, что пьеса запрещена, потому что хочет предложить Толстому переработку ее по заданию МХАТа, без участия другого театра. А судаковское влияние он помнит по прежним случаям и не одобряет. Интересно, как решит этот вопрос Толстой, будет ли работать на два фронта, доверяясь и Судакову, или честно и твердо отдаст пьесу только нам. Некоторые сцены В.И. ставит очень высоко и считает, что есть ряд сцен очень плохих. Без современной пьесы, пишет он, сезона нет, и она автоматически должна занять первое место, и другие должны отдать даже исполнителей, если понадобится. Но тут же напоминает, что нам никогда не удавался ни второй сорт, ни наспех приготовленный спектакль. Вот, собственно, и все содержание его письма ко мне от 16 мая и телеграммы от 30-го. Пока Хмелеву удалось так засекретить телеграмму, что ни от кого решительно не слышала болтовни о возможном распределении работ впереди. Поэтому я вам еще раз напоминаю: не подведите, Дуся. Пишу потому, что представляю себе, как трудно вам жить в отрыве от дела и как вам интересно все, что касается самого основного в театре, Линочка, вы спрашивали мое мнение, ехать ли вам еще летом сюда? Я думаю, как и Женя, который написал вам, что лучше до осени или позднего лета подождать, как сложится наша жизнь в следующем сезоне. Мы все, конечно, мечтаем, что поедем домой к будущему сезону. А тогда вам проще присоединиться к нам на нашем обратном пути, потому что если ехать, то, конечно, театру пароходом, так, во всяком случае, говорят об этом. Столько можно писать вам о нашей жизни, что мысли разбегаются. Да, написала, что сейчас репетируются две современные пьесы (в начале письма), а потом растеклась мыслями. Репетируется «Последняя жертва» с Хмелевым. Пока что спектакли идут, спрос на билеты огромный – особенно потому, что зал ведь небольшой, на 500 мест. Были очень жаркие дни, тогда трудно было актерам, а сейчас довольно давно стоит прохладная, особенно по вечерам, погода и никто не жалуется, пока.
В зависимости от того, как дальше будет идти работа, стоит вопрос о вызове сюда Кторова и Поповой. Они оба заняты в «Русских людях» (Марфа Петровна и Розенберг), если вы читали пьесу. Она и в «Разведке». С ними все время было очень сложно. Сначала их звали, особенно был нужен он для «Школы злословия», но они не ехали из-за его болезни и длительного выздоровления. Потом они попросились сюда, их было вызвали, а потом поставили в зависимость от решения комитета, а комитет решил их оставить в Москве из-за их работ в бригадах. Они взволновались, увидев в этом знак своей ненужности театру. Теперь они успокоились, потому что знают о своей занятости в ближайшей работе. А решено так: если работа летом будет без перерыва, то их вызовут, а пока будут готовить сцены, без них происходящие. Если будет отпуск, то где будет театр после отпуска, там и они понадобятся.
Сегодня разбиралось неприятнейшее у нас дело, и так и недоразобрано. Ах, какая неприятность! Вчера Алешка Грибов учинил безобразие, на этот раз перешедшее всякие границы. Был он у товарищей в мужском общежитии нашей «Европы», пьян зверски, видимо, и вдруг швырнул бутылкой в окно, а под окном очередь в магазин продуктовый, помещающийся в нижнем этаже гостиницы. Два человека поранены. Явился милиционер, протокол. Сегодня собралось партбюро, а секретарь его уж побывал в обкоме для совета. Наши партийцы-актеры – резко за выход из партии, но дело осложняется лауреатством и тем, кого он играет в «Курантах» (А.Н. Грибов играл в «Кремлевских курантах» роль Ленина. – В.В.).
Скандально ужасно! Дирекция объявляет ему строгий выговор с предупреждением, и в приказе говорится, что не выселен он из гостиницы только потому, что жалеют семью (у него уже несколько раз была почти безнадежна – ветхая, преветхая старушка – его теща). Фу, противное дело, как вообще противно он не раз вел себя здесь, вплоть до того, что избивал жену так, что она кричала и соседи бились в дверь, требуя открыть и кончить бой.
Вообще эта совместная жизнь в одном коридоре так раскрыла характеры и обычаи всех! – некоторые очень неожиданно, и понятно, что почти все говорят: только не зимовать здесь еще раз, это станет совсем невыносимо, люди кусаться начнут. Действительно, и мне представляется страшноватым остаться здесь на долгий срок, слишком много зависти, мелочности и всякой пакости начинает проступать в людях.
Я все время живу мечтой, что попаду летом в Москву. Дело в том-то, В.И. сначала собирался туда вернуться в начале июня, и я решила выехать с Калишьяном, чтобы встретить В.И. в Москве. Но было бы досадно немного – пришлось бы прекратить лечение почти вначале, во всяком случае, когда стали сказываться хорошие результаты для глаз. Потом он написал, что получил от Храпченко телеграмму, просившую его отложить приезд на две недели, и В.И. пишет, что предполагает быть в Москве в третьей декаде июня. Если так, то и я поеду туда к этому времени. Но почему-то у меня мысль, что Храпченко (Михаил Борисович Храпченко – председатель Комитета по делам искусств при СНК СССР с 1939 по 1948 г. – В.В.) еще попросит затянуть возвращение, во всяком случае, когда Хмелев и Калишьян в апреле были у Землячки, та сказала, пусть В.И. остается в Тбилиси. (Калишьян – Григорий Михайлович – помощник директора МХАТа с 1938 по 1948 г., Землячка – Розалия Самойловна – в годы войны заместитель председателя Совнаркома СССР. – В.В.).
Это для него лучше, условия там хорошие. Он-то уж стал без восторга оттуда писать, потому что всю зиму и весну проболел. Захворал 23 декабря и прохворал до середины мая с одним перерывом в 10 дней, он как раз тогда оправился только-только от пневмонии и бронхита, а тут как раз прилетел Храпченко и устроил заседания Сталинского комитета, вот тут он и потерял только что возвращенное здоровье. Зима и весна по неуютности и непохожести на юг были просто примечательно... выправится. Так звучит во всех его письмах. Я счастлива буду увидеть его и попасть в Москву. С Полей (домработница Немировича-Данченко. – В.В.) мы в оживленной переписке, снабжаем ее продуктами все время. (Перетту Александровну тоже, конечно.) (Перетта Александровна – вдова Василия Васильевича Лужского одного из основателей МХАТа. – В.В.) Дома пока все благополучно, рамы только раз от взрыва вылетели, да потолок протекал, «Насекомые», как говорит Поля, Катька и Кузьма, «в порятке» (Полина орфография). Она очень смешно раз написала, получив от меня в подарок чай и сладкий хлеб, который посушила на сухари: «Я тепер пюю чяй с сухарями и забывю бомбошку» – вы поняли, что это значит «бомбежку»? Она по нас тоже соскучилась и мечтает, чтобы приехал В.И., тогда и я прикачу. Санечка (Александр Евгеньевич Калужский – сын Евгения Калужского от первого брака. – В.В.) наш перешел в 8 класс и теперь отправлен в детский дом отдыха под Саратовом. Но, увы, он так привык к здешним шатаньям по коридорам и всяческим актерским анекдотам и хохмам, что там с ребятами ему скучно и, судя по записочкам оттуда, смотрит на свой отдых как на заточение. А я немного прихожу в себя, живя по – привычному. Я-то никак не создана быть мамашей и трудно свыкалась с присутствием малознакомого юноши в нашем, ежечасно сталкивающем друг друга задами, быту. Мальчик он хороший, но уже довольно взрослый, со своими навыками, избалованный в том смысле, что совершенно ни к чему не приучен в практической жизни и не любит других занятий, как кино, спектакли, киоски с «газухой» или ситро. Да еще Елизавета Сергеевна (Телешева Елизавета Сергеевна, первая жена Калужского, актриса, режиссер во МХАТе с 1924 до конца жизни. Умерла в 1943 г. – В.В.) имеет постоянное с ним общение и кое- какое влияние – это меня нервировало, когда я с этим сталкивалась, поневоле. Особенно начало нашей совместной жизни было тяжело, теперь мы живем дружно и попросту, без дипломатических ходов, по младости лет шитых белыми нитками.
Душенька, написала вам много, думаю, что вы не ругаете за это меня. Ждем Федина с пьесой сюда, высылаем ему телеграмму – вызов для оформления выезда. Надеюсь, привезет от вас весточку. Милая Линочка, вы писали Жене про шерсть на кофточки, предлагали, что можете купить для меня. Пожалуйста, если не трудно, купите на две кофточки, вероятно, нужно два с половиной фунта. Как говорили наши мастера вязания, что нужно 400–450 грамм. Пожалуйста, если не трудно. А я могу послать вам с Фединым деньги, хорошо? Дуся моя, крепко вас целую, желаю вам всяческого благополучия, желаю вам и себе встречи и лучше всего – в Москве. Приветы маме и сестре. Ел.С. (Елена Сергеевна Булгакова - сестра Бокшанской. - В.В.) Пишет, тоже ждет встречи, соскучилась я по ней сильно. Думаю, что живется ей материально трудно, я помогаю, чем могу. Но она ведь герой, никогда не жалуется. Еще раз и от всего сердца целую вас, моя хорошая. Ваша О.Бокшанская.
Дуся, шерсть возьмите, если будет посветлее, чтобы ее можно было покрасить.»
