Дедушка Митя

Дмитрий Лихачев с внучкой Зинаидой в день своего 90-летия. Пушкинский Дом. 1996 г.
Фото из личного архива Зинаиды Курбатовой

– Зинаида, об академике Лихачеве написано немало, а каким помните своего дедушку вы?

– К несчастью, я так и не поняла до конца, что он был за человек. Уж слишком сложным и резким он был. Как я теперь жалею, что я не догадывалась расспросить его об очень-очень многом, что слишком мало разговаривала и с ним, и с великими людьми из его окружения. С тем же дядей Сашей Панченко, который теперь тоже ушел┘

Мне, как тележурналисту, постоянно приходится встречаться с людьми, и я то и дело слышу, что, будь Дмитрий Сергеевич жив, он бы помог. К дедушке всегда обращались по самым разным вопросам, начиная с просьб предупредить какую-нибудь ошибку, исправить несправедливость, что-то поддержать, кому-то помочь.

У деда была одна потрясающая черта. Многим сейчас это просто непонятно: как это – ставить общественные интересы выше личных и семейных. Я понимаю, что люди во многом отражают доставшееся им время, и все-таки┘

Когда началось строительство гостиницы «Ленинград», дед тут же стал выступать в печати против возведения многоэтажного монстра. Гостиница портила вид набережной, и кроме того, еще из-за нее нужно было снести музей Пирогова. Проектом занималась мастерская зодчего Сперанского, среди его сотрудников был и молодой архитектор Юрий Курбатов – мой папа, дедушкин зять. В результате папе пришлось искать другую работу – коллеги стали на него косо смотреть.

– А как отреагировал на неприятности зятя ваш дедушка?

– Дед, кажется, об этом так и не узнал.

– Зинаида, а трудно быть внучкой академика Лихачева?

– Трудно. Меня воспитывали в строгости, даже перегибали палку. Это уже когда мамы не стало. Дед постоянно напоминал, что я должна быть очень скромно одета, ни в коем случае не лучше, чем другие студенты Академии художеств.

Дед всегда говорил: «То, что позволительно другим, – тебе делать нельзя. К тебе особое, пристальное внимание, и мелочи становятся в глазах людей непростительными, чудовищными ошибками». Он вообще был категорически против всяких привилегий, считал, что это неприлично. Однажды – ему тогда уже было лет восемьдесят – пошел в поликлинику, и его узнали и провели в кабинет врача без очереди. Дед вернулся расстроенным. Говорит: «Какой стыд! Выхожу из кабинета, а в общей очереди сидит академик Борис Петрович Никольский. Тоже ведь мог по знакомству пройти просто так, а не стал. Какой человек!» У него долго было плохое настроение.

Пять лет прошло – а кажется, он был жив еще вчера... Будто вчера еще я видела, как дедушка медленно, опираясь на палку, идет по засыпанной листьями дорожке в Комарове. А иногда иду мимо нашей старой квартиры, в окнах горит свет и кажется, что дедушка сидит в кабинете за пишущей машинкой. Кажется, я слышу его голос: «Интеллигентный человек не должен засорять речь жаргонизмами!» Я наставления дедушки о том, как должен себя вести интеллигентный человек, помню до сих пор, хотя и не всё выполняю.

– И как же себя должен вести интеллигентный человек?

– Интеллигентный человек обязан вести дневник. Разговаривать по телефону можно только по делу и не дольше двух минут. Автоответчик – абсолютно неприличное изобретение. Дети за столом должны молчать, только если к тебе обращаются, нужно ответить. Спорт и танцы – бессмысленная трата времени. Главное – самообразование, нужно много читать. Интеллигентный человек должен в течение жизни собрать хорошую библиотеку по специальности. А еще дедушка говорил: «Занимайся музыкой больше, я так жалею, что меня не учили играть на рояле. Молись на ночь и крести подушку, читай «Отче наш».

– Соблюдать подобные требования и впрямь непросто.

– У деда вообще был очень сильный характер. Жесткий, непримиримый, тяжелый. Дедушкины братья были совсем другими – тоже очень красивыми людьми, талантливыми, работящими, но при этом немного, знаете ли, бонвиванами.

– Чем, по-вашему, объясняется, что Дмитрий Сергеевич был исключением даже из семейного правила?

– Его интересы формировались под влиянием библиотеки одного знакомого, которая в тяжелые годы хранилась в нашем доме. Дедушка стал единственным гуманитарием в семье, вокруг были одни инженеры. Домашние, к слову сказать, его выбор не одобрили. Затем на него повлиял университет – преподаватели, студенты, сама обстановка, но больше всего, по его собственным словам, – Соловки. Там в тот момент находился цвет науки, искусства, старого русского офицерства, встреча с ними не могла не сказаться на выживших.

– А вам самой доводилось бывать на Соловках? И как внучке Дмитрия Сергеевича, и как журналисту?

– Да, я приезжала туда с воспоминаниями деда и книгой, где он все обозначил на плане – где его камера была, где какие роты. Все стремительно исчезает, на глазах. В камере деда музей сделал бухгалтерию с евроремонтом. Что поделать, они у монастыря отвоевывают территорию, им надо утверждаться, тут не до «СЛОНа» и его сидельцев.

Мне часто становится не по себе от мысли, как быстро настоящее становится прошлым. Недавно мне прислали сценарий, написанный для тележурналиста Сванидзе. Там была такая фраза «Лихачеву вообще на Соловках повезло».

– Видимо, автор имел в виду, что Дмитрий Сергеевич уцелел.

– И это, и то, что потом, в Норильске, заключенным было много хуже. И все равно есть формулировки, которые в некоторых случаях, на мой взгляд, неприемлемы. Как это, повезло в лагере? Да, дед вернулся, но абсолютно больным.

Сейчас об этом только дедушкин племянник помнит, Сергей Михайлович Лихачев, а ему почти 80 лет. Недавно Сергей Михайлович мне рассказывал, как дед бывал у них в Москве в середине 1930-х, как он все время лежал, есть мог только кашу на воде, какие у него боли были. Моя прабабушка, Вера Семеновна, говорила: «Не знаю, как Митя будет жить, как он выживет?» Он вообще много раз умирал, здоровье у него, не в пример характеру, было слабое. У дедушки была поразительная воля к жизни и сознание того, что он обязан сделать. Он даже работал, лежа в кровати. Лучше себя стал чувствовать только в начале 60-х, после операции.

До сих пор помню, как дед умирал в больнице. Уже без сознания отгонял кого-то невидимого, пытался встать, взять палку. Кричал: «Идите к черту!», хотя в жизни я от него таких слов не слышала. Ему очень не хотелось умирать.

– Есть указ президента, по которому одной из петербургских улиц должны присвоить имя Дмитрия Сергеевича, но, насколько мне известно, он еще не исполнен.

– Это целая история, причем не очень красивая. Дедушкин коллега Борис Федорович Егоров, возглавляющий комиссию Академии наук по наследию Лихачева, предложил назвать в его честь набережную напротив Пушкинского Дома. Это было бы логично, тем более что набережная эта не имеет названия, а дедушка был противником переименований. Идею Бориса Федоровича поддержали Даниил Александрович Гранин, Александр Александрович Фурсенко, Людмила Алексеевна Вербицкая, Михаил Борисович Пиотровский, другие уважаемые люди. Губернатор передала их обращение в топонимическую комиссию, но она отказала.

– Вы знаете – почему?

– Только с чужих слов, меня на это заседание не пригласили. Позже я узнала, что на этой набережной планируется какое-то строительство с участием англичан и французов и что в этом заинтересованы некоторые влиятельные чиновники. Зачем им какой-то Лихачев? Что ж, пусть будет набережная Европы, я не против, не самое плохое название. Хуже другое: поскольку от указа президента никуда не денешься, именем Лихачева решили назвать аллею в Выборгском районе. Я очень надеюсь, что господа члены комиссии сами не знают, что это за место, иначе это было бы издевательством. Предполагаемая «аллея Лихачева» это безымянная дорожка, где жители окрестных домов гуляют с собаками. Там нет и не будет ни одного дома, так как это охранная зона. Соответственно нет и никогда не будет адреса «Петербург, улица академика Лихачева, дом один». Это довольно-таки оскорбительно, так что лучше вообще ничего не называть. Еще печальней вышло с дедушкиными вещами.

– Расскажите.

– В свое время моя кузина, которая давно живет за границей, хотела увезти вещи деда в Англию – в Оксфорде есть музей почетных докторов. Это было после того, как директор Пушкинского Дома сказал, что не может принять дедушкины вещи, так как нет места, а библиотека вообще неинтересна. Тогда кузина и предложила английский вариант. Я убедила ее в том, что это неправильно, я тогда была уверена – медали и мантии деда, его пишущая машинка, его стол должны остаться в России, в Петербурге.

Библиотеку мы отдали дедушкиным ученикам. Теперь дедушкины книги по специальности стоят там, куда их не брали. Если честно, это очень обидно, тем более что примерно в то же время Пушкинский Дом на спонсорские деньги приобрел библиотеку одного фольклориста. Ничего не могу сказать, он – достойный ученый, но все-таки не Дмитрий Сергеевич! Я уж не говорю о том, что Пушкинский Дом обязан дедушке весьма многим. К примеру, когда приехал принц Чарльз и предложил дать деньги на факсимильное издание пушкинских рукописей, он это сделал лишь потому, что знал дедушку.

Сейчас, после того, как прошло 5 лет после смерти деда и два с половиной года после того, как его вещи отдали в Музей истории города, я не уверена в том, что поступила правильно...

– А что случилось?

– Сначала все было очень мило. Пришли сотрудники музея, все осмотрели, сказали, что очень заинтересованы и что чем больше мы им передадим, тем лучше. Вещи отдавала я и отдала все: ордена, мантии (оксфордская мантия дедушки была в Петербурге единственной. Ахматовская мантия куда-то делась, и для музея Анны Андреевны шили мантию по мантии моего дедушки), коллекцию дипломов, обстановку кабинета, начиная от ковра и кончая пишущей машинкой, подарки, которые дедушка получал со всего света.

Сначала нам обещали сделать специальную экспозицию, позже мне объяснили, что никто ничего не обещал, а затем я из третьих рук узнала, что часть вещей оказалась в одном народном музее. Видимо, их сочли лишними. Я бросилась туда, все подтвердилось. Им безо всякой описи передали две коробки с вещами Дмитрия Сергеевича, в том числе с частью его дипломов, которыми дедушка очень дорожил.

Лично мне непонятно, как грамотный музейщик может разбивать коллекцию, ведь она интересна лишь тогда, когда целостна. Короче, увидела я дедушкину кепку, ковер, пластинки, и стало мне очень грустно. Правда, потом в Музее истории города была выставка новых поступлений, был там и уголок, посвященный дедушке, но я туда не ходила. Было тяжело смотреть на остатки знакомых вещей.

– Вас очень задевает, когда о Дмитрии Сергеевиче плохо отзываются или пишут?

– Я стараюсь не обращать внимания. Личность такого уровня не может быть избавлена от сплетен, слухов, злопыхательства. Как известно, камни бросают только в плодоносящие деревья, а моськи на слонов лаяли и будут лаять.

В свое время дядя Саша Панченко, дедушкин ученик и большой ученый, любил говорить «гнилая интеллигенция». Дед злился, да и мне 20 лет назад слышать это было обидно. А Панченко просто, видимо, смотрел вперед. К сожалению, отечественные интеллигенты сейчас в основном или раздавленные, вялые, или прикормленные. Им неприятно вспоминать деда – смелого, яркого человека, который всегда имел свое мнение и никогда никого не боялся.

– Расскажите о вашей бабушке, что она была за человек, какие отношения были у нее с Дмитрием Сергеевичем?

– Бабушка Зинаида Александровна, в честь которой меня и назвали, приехала из Новороссийска, но стала настоящей петербуржанкой. В частности, ей удалось самостоятельно и довольно быстро избавиться от южного говора, вы бы никогда в ней не узнали уроженку юга.

Смыслом бабушкиной жизни было служение дедушке. Она жила его интересами, все делала для того, чтоб ему было комфортно, вникала во все его проблемы, во все замыслы. Они были исключительно дружной парой, вместе переживали и хорошее и плохое. И лежат они теперь рядом. Спасибо правительству, что помогло поставить крест на могиле дедушки и бабушки. В свое время дедушка нарисовал то, что он хотел бы видеть. Хоть это его завещание удалось выполнить.

– Очень личный вопрос, но собираетесь ли вы как-то отметить пятилетнюю годовщину ухода Дмитрия Сергеевича?

– Мы поедем на кладбище в Комарово, вспомнить моего дедушку Митю – академика Дмитрия Лихачева. С цветами в этот день всегда приезжают сотрудники сектора древнерусской литературы Пушкинского Дома. Из его лучших друзей в живых не осталось никого – дедушке суждено было пережить всех, так же как двух братьев и дочку – мою маму.

Когда-то у нас была не семья – настоящий клан Лихачевых. 30 сентября бабушка всегда пекла пироги – отмечали именины. Именинниц было несколько – сейчас и семьи нет, и день Ангела только у моей дочери Веры.

Печальная дата совместилась с праздником – так всегда бывает в жизни.

Санкт-Петербург