Сергей Шаповал -Юлия, давайте начнем с животрепещущего: каково ваше видение ситуации, сложившейся вокруг ТВС?
- Ну, мы говорим с вами, пока пациент еще в коме. У пациента дыхание Чейн-Стокса. Честно говоря, я думала, что канал помрет раньше. И не по политическим причинам, а потому, что у семи нянек дитя без глазу. Сейчас ясно, что НТВ существовало не потому, что там были уникальные журналисты, а потому, что там был Гусинский. Среди наших акционеров не было ни Гусинского, ни Мердока. Не было людей, для которых телевидение было главным бизнесом. Их поведение определялось тем, что актив достался им почти даром, но из-за него они могли потерять остальные активы.
- Власть причастна к закрытию канала?
- А зачем власти вмешиваться, если пациент сдох сам? Говорят, что Чубайс сходил к президенту, попросил разрешения на покупку ТВС. Президент ответил: "Я подумаю". Потом пришел Дерипаска. Президент тоже ответил: "Я подумаю". Ничего другого и не могло быть, не потому, что власть против покупки канала тем или иным акционером, а потому, что власть всегда так отвечает, когда ей задают подобные вопросы. Там стоит автоответчик, повторяющий: "Я подумаю". Если это правда, то - непонятно. Чубайс по должности чиновник, он обязан спрашивать, а зачем спрашивал олигарх? Не понимаю. Он же не спрашивал в Кремле, можно ли купить ГАЗ. А спросил бы, получил бы тот же самый ответ.
Есть общее место: телевидение практически не приносит прибыли, единственный дивиденд - это власть. То есть это известно всем, кроме, очевидно, Константина Ремчукова, который в недавнем своем интервью "Известиям" рассказал, как удивились акционеры тому, что телевидение не прибыльно. Общий смысл был такой, что правильные менеджеры живут на прибыль, а телевизионные - на откаты. Несколько месяцев люди не получали зарплату, сотрудники канала - ведущие, гримеры, техники, монтажеры - кредитовали своих очень богатых акционеров, и тут нам объясняют, что мы работали потому, что имели откаты. По-моему, это не просто оскорбление, это смертельное оскорбление!
- Можно ли, по-вашему, рассматривать закрытие ТВС как показатель того, что возникновение оппозиционного власти канала уже невозможно?
- Нет. Никак нельзя сказать, что в стране диктатура, если в стране бардак. А когда бардак, все зависит от решения людей. В этой истории еще слишком много переменных. Кто будет управлять МНВК? Если владельцем МНВК станет один из нынешних акционеров, то весь скандал - просто способ соскочить с долгов. Но вот вопрос: а журналисты захотят быть тем супом, который едят уже четвертый раз? Некоторые захотят, если им пообещают свободу.
- Переходя к вашей персоне, хочу задать раздражающий многих вопрос: кем вы себя считаете в первую очередь?
- Писателем. Ко мне легко подольститься, похвалив мои книги. Я обижаюсь, когда меня воспринимают исключительно как журналиста. Журналистика для меня - черновик. Телевидение делается быстро, но и живет недолго.
- А зачем вам телевидение?
- Для меня это способ собрать информацию о том, как на самом деле все устроено внутри экономики и власти.
- После того как вы появились на экране, вам стали больше говорить, чем раньше, пускать туда, куда раньше входа не было?
- Конечно. И то, что буду делать сейчас, вместо или вместе с другими проектами - это книжка о том, что происходило в России в последние десять лет. Книжка о реальных событиях.
- На телевидении вы работали в амплуа злой девчонки, это был сознательный выбор?
- Так уж получилось. Вообще я человек не злобный. Дело в том, что это в длинной статье можно объяснить, почему все правы, а в короткой передаче гораздо сподручнее объяснить, почему все козлы. Я ведь работала одна, у меня был режиссер, который монтировал передачу, но не было даже людей, которые искали бы для меня информацию или составляли справки. Это огромная ответственность, когда ты понимаешь, что все зависит только от тебя. Я даже удивлена, что мне удалось ни разу не навернуться всерьез.
- Когда делается монологическая передача, все определяется устремлениями автора: желанием сказать правду, продвинуть некую идею и т.д.
- Я скажу, наверное, ужасную вещь, но для меня стремление сказать правду - это не цель, а средство. Если я не буду говорить то, что думаю, со мной никто всерьез не будет разговаривать.
- У вас, должно быть, крепкие нервы?
- Нет. Как все писатели, я интроверт.
- О вашем писательстве. Это серьезное занятие, требующее серьезной мотивации или даже осознания собственной миссии.
- Я не употребляю такие высокие слова. Я надеюсь, мне есть что сказать. Очень важно, что мне есть что сказать не о себе, а об окружающей действительности: я не занимаюсь самовыражением, я стараюсь описать мир. В этом мое кардинальное отличие от очень большого количества людей, которые сейчас себя называют писателями.
- Судя по тому, что в нескольких ваших передачах вы пренебрежительно поминали Сорокина, он воплощает для вас образ "неправильного" писателя.
- К Сорокину я отношусь равнодушно, он для меня является символом постмодернистских литераторов. Меня раздражают люди, которым не интересно ничего, кроме себя, которые неумение выстроить сюжет выдают за описание бессмысленности жизни. Я думаю, что они делают злое и вредное дело. Мировая литература большую часть своей жизни не была элитарной, она гораздо больше похожа на фильм "Терминатор", чем на книжку "Голубое сало".
- Кто на вас повлиял как на писателя?
- Я понимаю всю неправильность разговоров о любимой книге, но она у меня есть. Это китайский роман XIV века "Речные заводи" Ши Найаня. Он, конечно, не похож на европейские. В нем одних главных героев семьдесят штук. Но это роман об обществе, в котором действуют две системы взаимоотношений людей: одна, основанная на законах, и другая - на личных отношениях. И в нем показано, что как только в таком обществе законы начинают нарушаться на самом верху, все лучшие люди - в силу своих личных отношений - потихонечку становятся бандитами.
- У вас явно превалирует социальный посыл, вы можете сказать, что окружающий мир вам интересен больше, чем вы сами?
- Я сильно подозреваю, что для моих читателей есть в мире вещи поинтересней моей персоны. Что увлекательного в пережевывании собственных соплей?
