Призраки и души

Андрей Битов: 'Я прижился в Москве, но до сих пор в текстах остаюсь петербуржцем'.
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)

- В 70-е годы у Дмитрия Александровича Пригова был такой стишок: "Москва, Москва! Ты город суши, / А Ленинград - он водяной. / Что прочного там, боже мой? / Одни лишь призраки и души". У вас, Андрей Георгиевич, есть питерские призраки?

- Есть, это Аптекарский остров и Ботанический сад. С этим местом связаны мои первые воспоминания, блокадный период, послевоенные годы. В оранжерее Ботанического сада росла самая большая в Европе пальма, в войну в нее попала бомба, остался только черный ствол, но рядом сохранилось несколько маленьких пальмочек. Там стоит табличка, на которой написано: "Пальма посева 1937 года. Пережила блокаду". Когда в перестройку разрешили показать меня по телевизору, я повел туда съемочную группу, предложил снять эту пальму и сказал: "Это как раз я". Так что я вырос под пальмой. Этот островок между Карповкой и Невкой - моя малая родина. Там существуют мои тени.

- Вы согласны с тем, что в наличии этих самых теней и призраков и заключается главное отличие Петербурга от Москвы?

- Есть сокровенные москвичи, которые знают свой город до гвоздя, у них все это тоже есть. Просто Питер вызывает более цельное состояние, потому что он не был подвержен такой перестройке, как Москва. Москва менялась и продолжает меняться у нас на глазах. Питер находится в таком трагическом упадке, что у меня возникло предложение перенести празднование его 300-летия в Москву. Поражает энергия, с которой власти взялись контролировать и не пущать. Мы решили на юбилей в Питер поехать на машине, это будет сделать непросто. У меня в Сиверской дача, туда из города не попасть, шоссе перекрыто. Придется ехать через Кронштадт. У меня ощущение, что нынче стараются получить советскую власть в чистом виде, чтобы она, как у алхимиков, выпала в осадок. Это удручает. Недавно появилась шутка: зоолетие Санкт-Петербурга. Народ у нас находчив на язычок.

- Вы планируете участвовать в празднествах?

- Нет. У меня было два пушкинско-питерских проекта, из-за болезни я не смог их довести до конца. Я наковырял две даты, совпадающие с "зоолетием": 240-летие проекта "Медного всадника" и 170-летие пушкинской поэмы. Второй проект - выпустить компакт-диск, на котором будут пушкинские тексты, изобразительный ряд, музыка. Но главное, чтобы не случилось стихийного бедствия. За три века Питеру накаркано так много, в том числе и что "300 лет быть ему живу".

- История Петербурга очень кровавая, дух гибельности ощутимо присутствует в городе, а тлетворный архитектурный упадок поддерживает его. Вот уж где "memento mori" преследует тебя на каждом шагу. Можно ли считать это питерским роком?

- Безусловно, есть основания так говорить, особенно учитывая то обстоятельство, что город непонятно как выжил. Некоренные жители очень быстро заражаются питерским духом. Питерцем можно стать в первом поколении, отравившись именно этим духом. Не знаю, что его источает - фасады зданий, городские пейзажи или что-то еще. Ведь коренных людей практически не осталось, лет десять назад я встретил цифру - 0,4 процента. Такой тогда была доля "коренных ленинградцев, переживших блокаду". Есть понятие "питерский текст", существует петербургская линия в русской литературе. Из песни слов не выкинешь.

- А есть главный для вас питерский текст?

- Это "Медный всадник". Он являет собой интеграл стихии, безумной власти, судьбы отдельного человека и тоталитаризма, и все это втянуто в одну воронку. Удивительное по ясности и одновременно по таинственности произведение.

- Изменились ли ваши тексты после переезда в Москву? Как мне кажется, ваши питерские книги были более щемящими и музыкальными, чем московские, в которых гораздо сильнее ощутимо интеллектуальное начало.

- Это вопрос возраста и развития, а не территории. Начиная с 1965 года, когда я попал на двухгодичные Высшие сценарные курсы, я бывал в Москве и Питере поровну. Думаю, с тех пор каждый год в поезде я объезжал вокруг земного шара. Я прижился в Москве, но до сих пор в текстах остаюсь петербуржцем. Кстати, многие питерские тексты я дописывал в Москве, в частности "Пушкинский дом". Прописался здесь я уже позже, и сделал это с некоторым расчетом. Я знал, что мои тексты выйдут на Западе и что ко мне будут применены санкции. В этом случае москвичам было легче, в Питере меня раскатали бы по обкомовским рецептам. Вот когда у меня появилась московская прописка, это стало видом эмиграции. Но все произошло естественно, за всем случившимся проступает рисунок судьбы. Это как обсуждение блага быть женатым единственный раз. Помню, когда я первый раз разводился, печаль этого события дошла до меня в такой странной форме: ведь никогда в жизни я больше не буду женатым один раз! Сейчас я понимаю, что все сложилось правильно. Другие варианты привели бы меня к более радикальным переменам, которым я был бы вынужден соответствовать. А так получилось, что я скрылся от карающей судьбы. Москва многих выручала и продолжает выручать. Помните старый анекдот: на вопрос в анкете "Были ли у вас отклонения от генеральной линии партии?" человек ответил: "Отклонялся вместе с линией партии". В Москве можно было отклоняться вместе с линией, на остальной территории Союза существовал коэффициент отставания и преувеличения.

- Один человек хорошо сказал: в Москве была создана интеллигентская резервация, в которой людям позволялось такое, что не могло и присниться в других городах.

- Да, здесь репутации ковались другим способом. Я помню провинциальную зависть к москвичам в Питере в конце 50-х - начале 60-х, когда я начинал. Стоило Хрущеву на кого-то в Москве покричать-постучать, человек получал мировую славу, а в питерском болоте люди просто пропадали. Там была очень мощная литературная поросль, сейчас даже страшно вспоминать своих коллег, потому что случилось огромное количество сумасшествий, самоубийств, эмиграций.

- Какой вам видится дальнейшая судьба Петербурга?

- Кто-то в мои времена про Питер сильно сказал: великий город с областной судьбой. А недавно я слышал эмигрантское суждение: если это не столица, то этот город бессмыслен. Сейчас идут пугающие разговоры о том, чтобы передать Питеру часть функций столицы. Мне же показалось интересным обсуждение возможного объединения Коми-Пермяцкого округа с Пермской областью, укрупненный регион мог бы получить экономическую независимость от Центра. Централизация необходима стране, но и губительна для нее. Питер - конечно, столица Северо-Запада, который способен осознать себя как экономическую и культурную территорию. Я вижу будущее за развитием административно-территориальных функций, с которыми в России всегда были сложности.

Недавно я пришел к выводу, что Россия вовсе не отсталая, а преждевременная страна. Она, как и русский человек, заготовка для будущего. Прежде всего преждевременен Пушкин, на которого мы все теперь ссылаемся и ничего не делаем. В неожиданности и преждевременности Пушкина его некоторая экзистенциальная вина. Плавности никакой, у нас все вдруг. Революционное и эволюционное находятся в противоречии, при этом революционное загадочным образом может задерживать патриархальное, а эволюционное становиться революционным.

- За ваши рассуждения о Питере как столице Северо-Запада вас могут обвинить в сепаратизме.

- Я считаю, что человек должен себя осмыслять в том пространстве, в котором он может себя осуществить. У меня островное сознание, это следствие того, что я родился на Аптекарском острове. Путешествуя по империи, я много раз видел: чем более осознано пространство в географическом плане, тем лучше русский мужик соображает насчет земли. Когда человек пытается рассуждать с точки зрения 1/6 части света, происходит разрушение мысли о земле. Поэтому островное сознание продуктивно. Если внимательно посмотреть на маленькое европейское государство, можно увидеть, что оно очень большое. Эталоном может служить Голландия, про которую я в свое время сказал: это самое маленькое большое государство и самое большое маленькое. Гулливер мне всегда казался голландцем, это мой любимый персонаж, которого я считаю одним из строителей Европы, потому что он знал масштаб человека: среди великанов он был лилипутом, среди лилипутов - великаном. Европейская цивилизация связана с осознанием человеческой соразмерности, которое пришло в цивилизацию из культуры. У нас как только нарабатывалась великая культура, на пороге цивилизации происходил революционный слом. Плюс к этому трагедия пространства. Как-то я скаламбурил: мы живем на границе пространства и времени, попробуйте определить, где эта граница проходит.

- Одним из основных петербургских мифов является миф имперский, он жив сегодня?

- Нет, он важен для понимания истории в целом. Питер и сегодня продолжает вариться в зависти к Москве. Облик имперского Питера сформировался в рамках "Петр-Пушкин", красота, водная гладь и фасады не были предназначены для человека. Но человек там возник, вырос и выжил. В истории Питера было столько обрывов наследственных линий, связанных с революцией, войнами, блокадой. Сейчас было бы хорошо сохранить питерскую красоту, потому что она сама по себе воспитательна, она способна повлиять на живущих в городе людей. Ведь Питер - это воплощенная традиция. Очень жаль, что его судьба складывается так, как складывается. Вот и с этим юбилеем: с одной стороны, перекачали с его значением, а с другой - недокачали с делами. Опять получается трещина между показухой и реальностью. Тут можно сказать одно: пережили блокаду и "зоолетие" переживем.