Пойте, цыгане!

- Первые русские кабаре появились в Париже оттого, что другого выбора не было. Надо было зарабатывать, выживать. Некоторые занимались этим и до эмиграции, как, например, Рыжиков, хозяин "Эрмитажа". А первое русское кабаре открыл на Монмартре грек Варонис. Интересно, что это был не цыганский хор, а грузинский - чего в Москве никогда не было. Но дух России, эпохи остался. Хотя то же самое сделать было невозможно: публика не та...

Главное разочарование, конечно, в публике. Она требовала "Ямщик, не гони лошадей". Неплохая, в общем-то, песня, но что с ней сделали? Все, наоборот, гонят лошадей! Так нравилось публике - и на этом цыганская аристократия кончилась...

- Старший брат, Николай, был замечательный танцор, работал в "Яре". А все остальные были еще детьми до революции. Валя родилась в 1905-м году, Алеша - в 1913-м. В семье их было пять братьев и три или четыре сестры. Самый музыкальный - Иван. Когда они оказались в Европе, то все танцевали и работали в цирке, а Иван играл на гитаре. Алеша был танцором, и если бы не старость, он продолжал бы танцевать. Никогда не запел бы...

В 20-е годы в сложившемся здесь мире русской эмиграции хорошо знали, кто такие Массальский или Настя Полякова... Настя Полякова была светской дамой, одетой в черное. Дмитрий Поляков был благородный барин, несмотря на татарскую физиономию. Они знали, как пели век назад. А потом, в 30-х, появилась новая публика, их не знавшая. И с этого момента молодые Димитриевичи поют и пляшут в Париже, как никто до них здесь этого не делал. Успех бешеный, невероятный. Они поразили парижскую публику - ведь они были больше похожи на цыган из мифологии.

Димитриевичи уехали из Франции с началом Второй мировой войны. Валя уехала раньше, выйдя замуж за бразильского консула. Алеша попал в Аргентину. Кстати, в том, что Алеша делал, есть большое аргентинское влияние. Он пел, как поют некоторые певцы танго. И есть много вещей, которые он взял из Латинской Америки. И, слава Богу, получился какой-то уникальный сплав.

- Обратно Димитриевичи вернулись в 1958 году. Валя пошла в ансамбль Марка де Лучека, который ей аккомпанировал. А потом брат и сестра стали выступать вместе. Марк де Лучек, кстати, помог им очень сильно. Был такой знаменитый ресторан "Гранд Северин", куда Марк взял их петь вместе со своим ансамблем. Марк был совсем молодой и очень красивый. Ему было 20 лет, и вокруг него всегда было много красивых молодых девочек. А Валя и Алеша были уже людьми пожившими. Атмосфера была замечательная, и получилось очень здорово.

- Очень! Он сам был очень приветливый и симпатичный человек. Конечно, вне профессиональных отношений. Я его знал и с той и с другой стороны. Я четыре года работал с Алешей и Валей. Может, я делаю себе комплимент, но они сами меня выбрали и знали, кого выбирают. Я так и не понял, почему... Я никогда не был знаменитым гитаристом. Может, оттого, что я не начал петь "Ямщика", как приехал сюда, а стал сам писать песни на русские стихи - Эренбурга и прочих? Когда я впервые спел все это в кабаре, они на меня посмотрели, как на сумасшедшего. И через два месяца в какой-то момент Соня Димитриевич (племянница Алеши. - В.А.) сказала: "Эй, иди к нам!" Не могу это объяснить. Когда они кого-то любят, то навсегда. И не важно, цыган ли ты. А когда не любят, то лучше сквозь землю провалиться. Это особый мир. С этого момента я стал гражданином мира.

- В 30-х годах Димитриевичи очень помогли Юлу Бриннеру здесь, в Париже. Когда некуда было пойти, он шел к ним. Когда Юл Бриннер имел возможность записать пластинку в Вене, он пригласил своего друга, Алешу. Я очень люблю эту пластинку, и мне нравится, как Юл Бриннер поет - чуть-чуть монотонно, но в этом есть своя прелесть. Когда поет, он не относится к себе слишком всерьез. Но, как и Димитриевич, передает при этом что-то очень существенное. Я так не могу - это как язык масонских жестов. Те, кто работал с ними, это понимают.

- Существует устойчивый русский миф о цыганском Париже, литературный образ старой России вообще. Приезжая в Париж впервые, ты разочаровываешься в нем. И тут уже все равно, Высоцкий ты или нет. Володя Поляков мог понять и оценить Высоцкого. Алеша Димитриевич - нет, у него не было такого русского словаря... Он мог только почувствовать эти песни. Возможно, благодаря тому, что Алеша не умел читать и писать, у него был бешеный нюх! Алеша Димитриевич не объяснял, почему и кого он любит, а кого - нет. Володю - любил, и Марина Влади написала об этом.

Когда здесь была Белла Ахмадулина с Борисом Мессерером, мы пошли в "Распутин" слушать Алешу. И Ахмадулина сказала: "Господи, на каком языке он поет! Давай напишем ему слова!" А Володя говорит: "Оставь, это его язык, русский Алеши Димитриевича!"

- Да, но это был абсолютно профессиональный подход. Это был не каприз для Алеши, ведь он годами хотел сделать пластинку один, без сестры. Всегда было так: Валя впереди, а позади какой-то маленький Алеша, которому ничего не нравится. Все говно - публика, сестра не то делает, рядом тоже непонятно кто - все у него не так, вечно всем недоволен. И у него были свои способы дать почувствовать, что это именно он.

Алеша, которому я аккомпанировал ежедневно, на другой день говорил: "Ты помнишь, что ты вчера сделал не так? Я тебе покажу, как надо". Но каждый день я играл одинаково. Просто он пел по-другому. Он все хотел сделать по-своему. У меня волосы седые с одной стороны из-за Алеши Димитриевича, с другой - из-за Володи Полякова. И с тем и с другим было сложно, почти невозможно работать. Но я очень доволен, что мы сделали это - только благодаря Мише Шемякину, чья была инициатива и деньги. Это был очень красивый жест с его стороны.

- Концерты в Штатах были плохо организованы, человек, который этим занимался, обманывал нас, и я хотел уйти сразу. Мы давали концерты во всех больших городах - для новых эмигрантов. Выступали втроем: Алеша, моя жена и я. Остались из-за него - ведь мы вытащили его из "Распутина", чтобы сделать эти концерты, его лебединую песню. И мне хотелось, чтобы эта песня была красивой. Алеша даже привез с собой свою любимую девушку, хотел ей показать, что он известен в Америке, что он - звезда. А получилось так: "Вы хотите только песни уличной шпаны? Будет вам шпана". И это было огромное разочарование, было очень обидно. Как можно считать, что самое интересное из того, что он сделал, это - "Гори, гори..." и "Мама, я жулика люблю!". Первые два-три концерта он старался петь какие-то романсы, но публика не слушала.

А Алеша обожал романсы - как каждый человек, который любит петь. Все остальное его не интересовало. Однажды мы выступали с Алешей Димитриевичем в Вашингтоне, концерт был очень для нас тяжелый - проблемы с гитарой, да и просто устали. И вот вместе с Галиной Вишневской и Славой Ростроповичем подходит после концерта батюшка из русской церкви и говорит: "Знаете, когда Алеша поет, возникает какое-то духовное, священное ощущение".

- Да, и этого ему очень не хватало. И не только ему. Еще Кессель писал в своих "Княжеских ночах" в 1927 году, что все цыгане и русские, работающие в кабаре, в три-четыре утра шли куда-то есть. И потом пели друг для друга. И тогда только можно было услышать настоящие песни. Это я застал, в 70-х годах еще существовала такая традиция. На одном из таких вечеров я познакомился с Марком де Лучеком. Мы не работали с ним вместе, но какие оркестры делали в 4 часа утра! Мы не напивались, просто пили кофе, кто-то играл и пел - и получалось что-то сумасшедшее. И это Алеша очень любил - петь для того, кто слушал. Ведь все обожали, чтобы было больше гитаристов, громче и пели все вместе. А он пел тихо - ведь романс вещь камерная, его нельзя кричать. Это сам вздох. Самое главное - как ты его споешь. Он любил петь для себя, не на публику, не ради денег. Он говорил: "Я вам спою, как полагается".