Среди опровергнутых утверждений

С КОНЦА 80-х годов статьи и высказывания Сергея Лезова стали встречаться в разных изданиях либеральной направленности, и было заметно, что он идет дальше других критиков ортодоксальной церковности из диссиденствующих религиозных кругов. Если прочие авторы предлагали в той или иной степени обновить традиционную Церковь, внести в ее ограду живой творческий импульс, то Лезов мечтал создавать другую. "Люди собираются, потому, что их объединяет вера в то, что Иисус открыл для них нечто самое важное. И это будет называться Церковью. Они находят формы общения, основанные на своей вере, и это будет называться христианским богослужением".

Лезов заявлял себя свободным христианином. За его плечами чувствовался оборванный опыт конфессиональной жизни. Он заинтересованно излагал взгляды либеральных теологов, но непонятно было, принадлежал ли к какой-либо протестантской Церкви или всерьез намеревался создать свою. Он делал ставку на сомнение. Вычленял сомнение в специальную категорию и с помощью этой категории пытался воздействовать на традиционные представления о Церкви и вере, сложившиеся в лоне ортодоксального догматического вероучения. У меня почему-то копились возражения.

Согласно Лезову, выходило, что "сомнение оказывается структурным элементом веры, а не психическим состоянием". Хотя мы мало что знаем о вере, это казалось неточным. Почему структурный элемент, а не более привычное психическое состояние, обычная человеческая колебательность. У Лезова присутствовало понятие "экзистенциального сомнения", с помощью которого он пытался возвысить, религиозно насытить владевшую им стихию либерализма. Встречались эффектные фразы: "Вера как безусловная отдача заключает мужество, а потому и сомнение в самой себе". У экзистенциального диалектика и знатока веры Киркегора предмет описывается как-то не так: акт веры есть все-таки преодоление сомнения. Скажут: так то вера Авраама...

Доподлинно известного немного: апостолы сомневались в воскресении Христа вплоть до явления им Воскресшего во плоти. Сомневался - и тонул апостол Петр. Фома не уверовал до тех пор, пока не вложил персты в крестные язвы Иисуса... Сомнение есть извинительная человеческая слабость, есть именно предрасположенность воли и ума, психическое состояние, и незачем тут наводить тень на плетень.

Но Лезову необходимо было определить веру, которая не сомневается, как не должную и дать в противовес апологетику либерализма. Отсюда и пассажи вроде следующего: "Понятие веры, отрицающей собственные универсальные притязания, и, конечно, соответствующее такому понятию веры понятие о БОГЕ, - более "благочестиво", чем абсолютистское и "неплюралистическое" понятие веры. Ведь легко понять, что вера, включающая риск и сомнение в свою структуру, подразумевает более "возвышенного", более "божественного" Бога, чем вера, живущая "в мире неопровергнутых утверждений". В самом деле, вера, лишенная элементов риска и мужества, утрачивает характер веры и приобретает черты единственно верной идеологии. Здесь происходит неблагочестивое умаление Бога, низведение его до положения идола".

Происходит, если Бога подменяют чем-то другим: плюрализмом или национал-патриотизмом. Идеология в известном нам виде - категория Нового времени. Какая в средние века идеология? Не было тогда ни плюрализма, ни либерализма - один только абсолютизм. А вот вера была. Выходит, что у многочисленных святых, живших в мире "неопровергнутых утверждений" и отдававших жизнь за веру, вера была не "благочестива"?..

Традиция почитает образцы и ориентируется на них. У протестантов же нет святых, нет икон, образов и образцов, а есть только вопрошание, умственное алкание, выливающееся в критику исторической Церкви и демифологизацию. Демифологизация приводит к десакрализации и ведет к утрате святого. Кстати, существенные замечания на этот счет делал Карл Барт, которого Лезов исследовал. Тютчев, который любил лютеранское богослужение среди голых стен, все-таки хорошо написал о лютеранах:

Не видите ль? Собравшися в

дорогу,

В последний раз вам вера

предстоит:

Еще она не перешла порогу,

Но дом ее уж пуст и гол

стоит,-

Еще она не перешла порогу,

Еще за ней не затворилась

дверь...

Но час настал, пробил...

молитесь Богу,

В последний раз вы молитесь

теперь.

Я, впрочем, ничего грозно-пророческого не имею в виду, цитируя выразительные стихи. Хотя кто-то из протестантских теологов констатировал, что если бы Лютер знал, до чего у них дело дойдет, он бы не стал выдвигать свои реформаторские тезисы. Может быть, это был Дитрих Бонхеффер - один из великих людей ХХ века, на опыт и мнения которого часто ссылался Лезов? А может быть, кто-то другой...

Конечно, толерантная вера, экуменическое сотрудничество Церквей и конфессий, инициатором которого так часто выступают протестанты, выглядят пригляднее неистовых беснований на религиозной почве, но это вопрос культуры, цивилизованности, политкорректности, которую удачно изобрели американцы, а не самой по себе веры.

Никак нельзя сказать, что православие, которое в мире опровергнутых утверждений Лезова не только резко критиковалось, но и отрицалось, давало лишь примеры религиозной нетерпимости, изоляционизма, фанатизма и ксенофобии. Патриарх Алексий II в начале 90-х годов провозглашал, что "грех - отказ другому человеку в праве на свободу, в праве на личностное бытие и, если хотите, в праве на непонимание другого". Предстоятель Русской Церкви, личный пример которого кое-что значит, посещал американскую синагогу и выступал перед еврейскими раввинами об общем наследии библейских пророков...

Лезова пристально интересовал еврейский вопрос. Начинал он издалека - с вопросов об Иисусе и его последователях как представителях "одной из групп внутри плюралистической структуры раннего иудаизма", потом говорил об антииудаистских выпадах в новозаветном каноне, подчеркивая непричастность иудаизма к судьбе евангельского Иисуса Назарянина (со всеми случившимися с ним на глазах немногочисленных учеников чудесными обстоятельствами), а заканчивал трагической судьбой евреев в нацистской Германии и их положением в современной России. Лезова поправляли в печати: антисемитизм не связан со смысловым центром Нового Завета, Христа убили не евреи, а человеческие грехи, выражение "христианский антииудаизм" представляет собой contradictio in adiecto. Он продолжал гнуть свою линию.

Вопрос об ответственности за уничтожение нацистами шести миллионов евреев, за Холокост Лезов переносил из области христианской совести в область христианской догматики. После чудовищной еврейской катастрофы ХХ века "христиане не могут жить в мире неопровергнутых утверждений". Правильно, не могут - и не живут. В особенности это касается немецких христиан - часть активных членов немецкой евангелической Церкви приняла национал-социализм за религиозное возрождение (была и Исповедующая Церковь, резко выступившая против притязаний нацизма и спасшая достоинство немецких протестантов). Но какие утверждения в этой связи должны быть опровергнуты русским православием? Лезов заявлял, что русское православие должно отречься от национально-патриотических и государственных установок, активнее реагировать на произошедшее в мире "великое разделение идей", а в дальнейшем, очевидно, опровергнуть самое себя. Кстати говоря, православие богословски и литургически больше других конфессий связано с Церковью древнего Израиля, но это, кажется, Лезовым дискутировалось в том смысле, что христианство-де не вырастало из дохристианской церкви Израиля, а лишь присвоило элементы культа и философии иудаизма.

Одним словом, мне казалось, что писаниями Лезова движет борющаяся с национально-консервативной церковностью либеральная публицистика и прагматика (в своей основе уместная, но как и всякая прагматика, подминающая под себя бескорыстный поиск религиозной истины). Хотя Лезов и воевал против идеологии в пользу очищенного христианства, в его писаниях присутствовало сознательное идеологическое усилие (не использую выражения "либеральный террор" ввиду его избитости и частого неуместного употребления).

Я суммировал свои возражения Лезову и опубликовал их в 1992 году в издававшейся в те годы молодыми сибирскими интеллектуалами-традиционалистами газете "Северо-Восток". С тех пор сочинений Сергея Лезова мне читать не доводилось, пока в магазине "Библио-Глобус" я не наткнулся на книгу его избранных работ "Попытка понимания", вышедших в серии "Российские Пропилеи" и включающих прежние соображения и новые выкладки. Книга прояснила некоторые неясности. Лезов пишет как частный человек. Намерений создавать собственную церковь или общину не имеет. Некоторые последние соображения Лезова в виде докладов, выступлений, комментариев, предисловий к работам почитаемых им теологов и литераторов доходят к нам из-за рубежа, что помечается самим автором.

Обладающий литературными способностями, солидной ученостью, многообразной осведомленностью Лезов достигает в книге бесспорных результатов в освещении целого ряда трудно формулируемых, ускользающих вопросов, где стыкуется собственно теологическая и философская, культурологическая, социологическая, политологическая проблематика. Чтобы было ясно, о чем получилась книга, перечислю названия ее основных разделов: "Библия: история, философия, экзегеза"; "Современное христианство в контексте интеллектуальной истории"; "Евреи и христиане после Катастрофы"; "Политические мифологии"; "История и герменевтика в изучении Нового Завета". Собранные в книге работы позволяют сделать некоторые дальнейшие выводы.

Лезов остается последовательным либеральным борцом с идеологией, в том числе с "единственно верной идеологией" в виде православия, и сохраняет свой критический пафос по отношению к ней (и к православию). Лезов пытается вычленить "христианское в христианстве" и производит зачистку, санацию христианства от национальных, идеологических, социально-государственных, политических напластований. Он также предпринимает попытки исходить не из текущих соображений политического либерализма, а из либерализма как всемирно исторической потенции и делает некоторые корректировки в отношении либерализма и либерального гуманизма, например, такую: "Либеральный гуманизм в идеальном виде - это чистая потенция, это допущение любых содержаний, лишь бы они не исключали возможности взаимного сосуществования. В этом смысле гуманизм противостоит теологически окрашенной морали, то есть всем системам, санкционированным единой Истиной. (Ср. ненависть Фридриха Ницше к "теологам".) Гуманизм формален, у него нет содержательного пафоса, которого взыскуем мы, религиозные люди. Перефразируя формулу утилитаризма, можно сказать, что гуманизм ищет максимального удобства для максимального числа людей. Вопрос задается о формальных условиях возможности этого удобства, пафос "служения людям" для гуманизма необязателен. В экстремальных (неблагоприятных для человека) ситуациях гуманизм может приобретать религиозные обертоны жертвенности, но не в этом его субстанция.

Если этот бессодержательный гуманизм возьмет верх, то "одной иллюзии" (Фрейд) обеспечено будущее".

Вместе с такого рода амбивалентными утверждениями Лезов по-прежнему во имя торжества открытого плюралистического общества и либеральных ценностей призывает христианство отказаться от "собственных притязаний на причастность к абсолютной истине" и изменить "вытекающие из этого притязания миссионерские установки".

Разойдясь с православной традицией, Лезов фиксирует не просто ее инертность, но исчерпанность. "А что может предложить человеку нынешнее служилое православие, т.е. иерархия и весь клир? Садомазохистскую идеологию Сергиева Посада, монашеский и старческий идеал послушания? "Богатую литургическую жизнь"? Упражнения в способах достижения вечного блаженства? Авторитарное устранение всякого личного вопрошания? Боюсь, что Русской Православной Церкви нечего сказать "человеку с улицы", нечего сказать городу и миру. Последним ее словом остается позволение войти в культовую общину и следовать принятым там нормам.

Увидев, что им предлагают нечто ненужное и неуместное, люди просто покинут РПЦ, и православная иерархия утратит свою нынешнюю власть, свое положение в русском обществе. Слово иерархии перестало быть внутренне авторитетным в обществе уже задолго до 1917 г. Потом история повернулась так, что если не слово (слова-то и не было), то самый образ Православной Церкви стал снова приобретать вес. Теперь люди могут уйти из РПЦ навсегда, а это будет означать для иерархии окончательную утрату власти.

Люди уйдут из этой Церкви в поисках Слова".

В заявленном вышеприведенной цитатой смысле читатель может обратить внимание на совершаемый Лезовым разбор установок, позиций и трудов покойных либеральных православных священников Александра Меня и Сергия Желудкова (автор знал их лично). Лезов считает их опыт обновления православной традиции (попытки создания "либеральной субкультуры внутри Церкви") неудавшимся и без околичностей заявляет о невозможности либерального оживления православия. Он многократно подчеркивает окостенение, агрессивность, безъязыкость Русской Православной Церкви.

В православной общинной практике, в особенности городской, конечно, сколько угодно случаев невнимания к отдельному человеку с его современными вопрошаниями, обстоятельствами и нуждами; Православная Церковь, разумеется, остро нуждается в обновлении языка богослужения, проповеди и апологетики (языковой ресурс модернистской теологии тоже неплохо бы принимать во внимание). И все-таки странно для христианина свидетельствовать против действительного положения вещей: православные церкви полны народа, в них провозглашается Слово Божие, люди его слышат и тянутся к Богу, ни о каком тотальном онемении Церкви в отношении России речь идти не может (а если слово Православной Церкви не утешает тонкий интеллигентский слух, то ведь не для интеллигентов создавалась Христом и апостолами Церковь). То, что православие не говорит языком теологического дискурса, не означает его немоты. Лезов фиксирует низкое качество православного богословия, но, вообще говоря, Церковь в России привыкла говорить своим языком - с помощью святых, икон, вообще образов и образцов. Успех или неуспех той или иной Церкви состоит в том, доносит ли она до своей паствы Слово Божие или нет. Современным или средневековым образом - вопрос другой. Я готов согласиться с Лезовым, что современное вопрошание не насыщается стертыми образцами церковной риторики и дальнейший успех православной проповеди зависит от обновления языка, но мое соглашательство едва ли нужно - ведь Лезову нет дела до успехов православной проповеди и миссии. Он ищет чего-то своего.

Опыт разочарования облекается у Лезова в эффектные выражения: боль отторжения, боль освобождения, второе рождение и т.п. Христианское в христианстве, по Лезову способны чувствовать лишь те, кто перестает отождествлять себя с какой-либо конфессией, Церковью или религиозной общиной и остается наедине с самим собой и со Словом Божиим. Однако очень непросто вычленить в самой книге "христианское в христианстве": собственно, религиозный пафос и стержень проявляются не столько в результате чтения и толкования Слова, сколько тогда, когда автор говорит о своих разрывах и разочарованиях в традиции либо передает чужие заветные мысли, скажем, повешенного в застенках гестапо Дитриха Бонхеффера или еврейского писателя и философа Эли Визеля. А различные демифологизации, которые вслед за своими учителями осуществляет адепт либеральной теологии, являют читателям не христианского Бога, но одного из палестинских "мессианских претендентов" I века нашей эры Иисуса из Назарета...

В случае Лезова результат тривиален: автор игнорирует традицию - традиция его перестает замечать. Лезов, надо отдать ему должное, предвидит этот результат.

Много чего есть в книге Сергея Лезова. Было бы крайне несправедливым утверждать, что это неинтересная книга. Лезов касается предметов, у нас мало или совсем неизвестных. Он подробно обозревает и критически исследует выдающихся протестантских авторов ХХ века: Карла Барта, Рудольфа Бультмана, Дитриха Бонхеффера, Пауля Тиллиха и других, немецкого философа Эрнста Кассирера, американского теолога и социолога Харви Кокса. Лезов много пишет о природе мифа и делает столько замечаний по поводу новозаветного канона, что уточнения специалиста на эти замечания могут, наверное, составить библиотеку (я не специалист). Он сосредоточивается и задерживается у истоков так называемого христианского антииудаизма и юдофобии. Лезов разбирает ужасающие последствия антисемитизма в нацистской Германии (Холокост), пишет о разделившейся во времена Гитлера немецкой евангелической церкви, о рецидивах расового (?!) подхода в православно-христианской литературе и апологетике. Наконец, Лезов толкует и переводит библейские тексты и, в частности, Евангелие от Марка.

Я же коснулся лишь того, что мне до некоторой степени понятно. Остальное оставляю ведомствам библеистики, языкознания, культурологии, культурфилософии. Добавлю (поскольку был читателем Лезова со значительным перерывом), что уход в академические области дает заметные преимущества: многие сюжеты и "опровергнутые утверждения" поданы в импозантной академической упаковке.