Александра Самарина
Владимир Путин видит будущее страны в политике прагматического консерватизма. Фото РИА Новости/ Reuters
«Я думаю, что вполне можно сказать, что я прагматик с консервативным уклоном, – сказал Путин. – Мне, пожалуй, даже будет трудно это расшифровать, но я всегда исхожу из реалий сегодняшнего дня, из того, что происходило в далеком и недалеком прошлом, и пытаюсь эти события, этот опыт спроецировать на ближайшее будущее, на среднесрочную и отдаленную перспективы». «Консерватизм – это совсем не значит застой, – добавил президент. – Консерватизм – это значит опора на традиционные ценности, но с обязательным элементом, нацеленным на развитие…» В представлении Путина так живет весь мир: «Почти во всех странах складывается ситуация так, что консерваторы накапливают ресурсы, накапливают средства, возможности для экономического роста, потом приходят революционеры, все это быстро делят так или иначе... Потом наступает период разочарования: оказывается, все уже съедено и испорчено, и надо бы опять зарабатывать. Люди это осознают и опять зовут консерваторов».
Так оно и есть. Можно вспомнить, как по такой схеме, например, в Англии, меняются местами во власти консерваторы и лейбористы. Однако российский консерватизм имеет особенности. Элита страны не уходит из власти десятки лет, и оппозиция либо встраивается во власть, либо, не имея возможности конкурировать с ней на равных, прибегает к самым радикальным лозунгам. Подстегивает ее и осознание безответственности: понимая, что не победит в рамках системы, она готова предложить людям золотые горы. А электорат, узнавая в эпоху открытого общества о все новых злоупотреблениях представителей власти, готов последовать за разоблачителями.
Главная проблема в России последних 100 лет развития – отсутствие реальных механизмов перехода от одного типа режима к другому в пограничных состояниях. На самом деле прагматический консерватизм должен заключаться в том, чтобы в условиях слабых институтов гражданского общества замещать собой их отсутствие и одновременно формировать эти институты политической преемственности. Но именно институты – и с уважением к людям. Против чего бунтует большинство разумных граждан? Против того, что их в грош не ставят, их позицию игнорируют. Как бы считается, что есть какие-то толковые люди, которые знают лучше людей о том, что им нужно. Знают, что нужно назначать мэров, губернаторов. Но наступает момент, когда люди начинают задавать вопрос: а почему это они лучше знают? Тем более когда приоткрываются с помощью Интернета тайны о моральных качествах элиты. Вдруг выясняется, что эти люди вообще-то не пример для подражания. И еще больше усиливается подозрение, что эти люди наверху под любыми аргументами умеренного прагматизма на самом деле занимаются обеспечением своего политического и вытекающего из него экономического господства в обществе.
Насколько серьезно относится руководство страны к подобной ситуации? В интервью, оценивая нынешнюю столичную кампанию, Путин, с одной стороны, выражает готовность работать с любым мэром. Но оговаривается: «Работа по управлению таким мегаполисом, каким является Москва, требует знаний, требует большого опыта, навыков работы. Здесь недостаточно кричать «Караул, держи вора!» или «Мы завтра всех пересажаем в тюрьмы за коррупцию», или «Мы завтра придем и всем раздадим по тысяче долларов для начала, а потом еще по пять». Это, как правило, предвыборные все агитки».
Любопытно, что президент, несколько раз возвращаясь к фигуре Алексея Навального, не называет его по имени. Однако чувствуется, что московская кампания – предмет большой озабоченности Кремля. Здесь власти противостоит абсолютно левый и набирающий популярность политик, и непонятно, как поступить, если он вдруг наберет 20% голосов. Да и 12% поставят власть перед непростым выбором: как сажать такого? Важно было сделать все, чтобы в кампании участвовал Михаил Прохоров, получивший год назад на президентских выборах по Москве около 20% голосов как раз того самого среднего класса, переданного Навальному.
Еще большей головной болью для власти является ситуация в стране в целом. Путин действительно пытается спроецировать опыт далекого и недалекого прошлого на ближайшее будущее, на среднесрочную и отдаленную перспективы. Но что получается? Он связан по рукам и ногам своей же политикой стабильности, слишком похожей на брежневский застой, при всех попытках отыскать в ней вышеупомянутые элементы развития.
Логика Путина понятна. Вероятно, ему кажется – если поспешить с модернизацией, можно напороться, к примеру, на невыплату зарплаты. Но принимает ли Владимир Путин во внимание опыт брежневской стабильности, которую почему-то потом назвали застоем? Учитывает ли он то обстоятельство, что застой закончился перестройкой, вызвавшей распад Союза, – поскольку не осталось ни одного консервативно-прагматичного человека из эпохи Брежнева, способного противостоять Михаилу Горбачеву, а потом и Борису Ельцину? Политических дистрофиков, на которых Путин опирается сегодня и для которых главное – отмолчаться, Навальный, не имея ни политической, ни организационной поддержки во власти, легко может победить.
Насколько учитывает президент в своей приверженности консервативному прагматизму нарастающую потребность людей, особенно молодого поколения, в новизне, в новых лицах, в новых подходах к решению проблем, к новой постановке старых проблем? Мы видим, что Навальный, к примеру, говорит со своим избирателем фактически на другом языке, нежели все предыдущие политики.
Может ли нынешняя система, если затянется период ограничения политической активности, избежать печальной судьбы Советского Союза? Потому что сегодня власть, искусственно ограничивая приток новых людей в политику, признает только официальную, одобренную в Кремле оппозицию. Любой неофициальный, не связанный с властью политик кажется власти экстремистом, но именно это и притягивает людей. Эсэры и коммунисты могут делать любые громкие заявления, повторяя тысячу лет оппозиционные мантры, – граждане их не воспринимают. И в такой ситуации любой человек, который хочет прорвать политическую блокаду, вынужден апеллировать к экстремистским тезисам.
Навальный называет власть жуликами, ворами, узурпаторами, – и, конечно, люди к нему тянутся. Получается, что сама власть создает политическую конструкцию, при которой на определенных рубежах эпохи на первый план выходят политики, получающие популярность за счет экстремистских лозунгов. Если бы, к примеру, в столичной кампании участвовали и Прохоров, и Навальный, на выборах была бы совсем другая риторика. Власть собственными руками создает спрос на радикализм. Что в конечном итоге ведет к разрушению системы. Вопрос: является ли такого рода консервативное правление гарантией целостности страны?
Возникает ощущение, что стабильностью люди считают отсутствие настоящих выборов. Однако именно это отсутствие рождает фактор нестабильности. Поскольку в таком случае замена власти произойдет не в результате предсказуемых политических практик, а в результате чего-то такого, что власть не усмотрит.
Сегодня концепция стабильности меняется. Стабильность – это когда каждые 4–5 лет происходят выборы с допуском всех кандидатов, отражающих все точки зрения. Кому-то во власти кажется: стабильность – это когда мы кого-то не допускаем. Это было возможно в нулевые, но сейчас власть может упустить ситуацию. Все главные риски Путина в том, что власть не представляет себе, как предотвратить повторение сценария конца эпохи застоя. Кстати, главный удар по застою нанесли не диссиденты, а силы внутри элиты. Вероятно, разрушители нынешней системы тоже придут изнутри. Поскольку сегодня нет естественной ротации, обусловленной деловыми, профессиональными качествами людей. Консервативным запретительным стилем власть порождает политический спрос на радикализм в решении накопившихся проблем.
Главная причина любой оранжевой революции, считает гендиректор Совета по национальной стратегии Валерий Хомяков, в том, что оппозиция не верит, будто через выборы можно сменить власть: «А если не верит, то рассуждает так – зачем нам эти выборы? Мы пойдем на улицу, сметем их всех к ядрене фене…» Эксперт ставит под сомнение правомерность самого термина «прагматик с консервативным уклоном»: «Разве есть какие-то другие прагматики? С либеральными уклонами? Единственное, что Путин собрался консервировать, – это систему власти и тех, кто находится на вершине ее пирамиды. Сегодня мы переплюнули Брежнева по застою – там хоть как-то обновлялось политбюро, менялись первые секретари, появились будущие реформаторы – Горбачев и Ельцин…»
Беда власти в том, замечает эксперт, что она живет только за счет собственных кадровых ресурсов: «Увольняют министра или губернатора – он идет в Совет Федерации. Провинился Сердюков – а уголовного дела как не было, так и нет. Эта опасность значительно серьезнее, чем полагает руководство страны».
Гендиректор Центра политических технологий Игорь Бунин отмечает, что Путин наверняка понимает опасность, нависшую над системой, и в интервью пытается образ власти смягчить: «Ему не хочется, чтобы к президенту приезжали как в замок людоеда. Он оказался в ситуации полного одиночества. Его атакуют цивилизованные западные государства, которые совершенно не понимают, что он делает. Ясно, что субкультура среднего класса выступает резко против него».
Эта субкультура, подчеркивает Бунин, достаточно большая – 20% в Москве: «И это самые динамичные люди, с которыми Путин вступил в конфликт, проводя консервативную революцию. Что он получил в ответ? Сейчас в России почти нулевой рост, при начальном процессе роста на Западе. И Путин открыто заявил в интервью, что социальные программы, которые были намечены в его предвыборных статьях и майских прошлогодних указах, будут скорректированы в сторону уменьшения. Сейчас, не имея поддержки среднего класса, он может вступить в конфликт с ядерным электоратом, с этим большим консервативным большинством. Естественно, это для президента смертельно опасно».
Именно этим объясняет Бунин последние веяния – в частности, объявленный курс на свободные выборы: «По-видимому, начинается некоторое изменение акцентов во власти. Кажется, Путин понял, что нынешняя политика ведет в тупик. Отсюда – попытка вернуть на выборы Навального, терпимое отношение в Ройзману в Екатеринбурге... Путин, как человек действительно прагматичный, понял, что надо что-то делать».
Дарья Гармоненко