Август-91: детсадовская революция

Взрослыми становятся, следуя вековым традициям, в результате ровного течения времени, идеальным эстетическим и топологическим отражением которого является английский газон. Поэтому в Англии сантехник или полотер говорит, как профессор, а детские книжки сочиняют профессора и домохозяйки. Короче, взрослые. А связь времен может, конечно, распасться, но только для того, чтобы вновь сложиться в другой узор и на стене того же замка. Русская революция 1917 года сотворила со временем невиданный эксперимент. Она, сметя с них все здравое и естественное, явила нам уникальную советскую сказку с ее лагерями – концентрационными и пионерскими.

И когда во второй половине 50-х сказка в своем первозданном виде закончилась, люди вышли из нее совершенными младенцами, которым надо было начинать «жить, чувствовать, любить, свершать открытия» в пространстве тотального отсутствия какой-либо культуры как труда, так и быта. Века сомкнулись, и отцов не осталось. Остались одни дети, и они как могли строили свою жизнь.

И начался детский сад Оттепели, плавно перетекший в детский сад Застоя. Это были разные садики. Первый был простодушней, наивней, и поэтому в нем царила романтика первозданных человеческих чувств. Недаром он родил великий советский кинематограф, в котором младенческая простота советских людей стала одним из мировых откровений. И режиссеры оттепельного кино создали женские образы, не менее привлекательные, чудесные и прекрасные, чем художники Возрождения. Инна Гулая, Наталья Фатеева, Анастасия Вертинская, Жанна Прохоренко, Тамара Семина, Нонна Мордюкова, Светлана Карпинская, Галина Польских, Евгения Уралова, Людмила Гурченко, Раиса Куркина, Ия Савина – вот далеко не полный список актрис, отразивших полвека назад явление вечной женственности на просторах советской России, которое и вписало в мировую культуру искусство оттепельного детского сада.

Застойный садик оказался более циничным и расчетливым и где-то обуржуазившимся. И не открыл миру ничего. Но и в первом и во втором все ходили строем, слушали и пели хором, осуждали нерадивых и непослушных всем коллективом и были твердо уверены, что существует настоящая любовь и дружба, что все люди – братья и сестры, что «все остается людям», что смысл жизни на земле только в том, чтобы оставить на ней свой след, что надо быть искренним и правдивым, что правда всегда побеждает и что повсюду «И вечный бой,/ Покой нам только снится». И все это при полном отсутствии высокой культуры труда, испарившейся в России с уничтожением прежде всего кулаков, и быта, улетучившейся с полным исчезновением русского дворянства.

Вместо многовековой русской культуры аннигиляция русского пространства и времени явила нам нечто совершенно уникальное – советскую сказку с ее тотальной духовностью и полным игнорированием отдельного человека как в его плоти, так и в его экзистенциальности. Поэтому, когда сказка отдала концы вместе с ее Кощеем Бессмертным, младенцы Оттепели и Застоя глубоко, самозабвенно и по-новому осознали, что они еще и отдельные человеческие личности. Отсюда увлечение наиболее продвинутых детей Оттепели идеями индивидуализма. Отсюда нервная, по сути, мизантропическая интонация оттепельной литературы. Наконец отсюда же явление бардовской песни, в наиболее демократической форме отразившей стремление детей к индивидуальному.

Но чувство это было глубоко амбивалентным. Детский сад же, и в нем все ходят вместе и дружно. Поэтому и пели по-настоящему детсадовское «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Да к тому же никуда не делись воспитатели – посланники Старшего Брата, пусть и отдавшего концы, но все еще могущественного. И если ребенок вроде Александра Солженицына начинал чересчур шалить, а тем более выступать, то его сейчас же исключали из детского сада. Но еще неприличнее было оказаться в этом садике взрослым и независимым. Таким взрослым оказался Иосиф Бродский. Он в отличие от Солженицына советскую власть не хулил, не боролся с нею – он ее не замечал. Со всем известными последствиями. Ведь дети сильнее всего обижаются, если их не замечают.

Детский сад Советского Союза мог продолжаться и дальше, но все карты спутала научно-техническая революция конца ХХ века, произведшая на свет как никогда великое количество игрушек даже для взрослых, что уж говорить о детях. Под напором сначала транзисторных, а затем компьютерных соблазнов железный занавес, отделявший советский детский сад от мира развитых цивилизаций, начал давать течь и окончательно рухнул в августе 1991 года. Детсадовская революция состоялась... и тут же породила главную проблему постсоветской России. Она не в отсутствии новых идей. Их как раз много. Но все они так или иначе кончаются одним и тем же – строительством очередной пирамиды, то в виде по-детски наивной башни «Газпрома», то в виде не менее простодушного Сколкова, то в виде вполне циничной Олимпиады в Сочи.

Эта дурная бесконечность пирамидального образа мышления – фрейдистский след в памяти постсоветских граждан о детском садике, когда человек, лишенный многовековой культурной традиции, может строить только замки на песке. Поэтому якобы взрослые люди постсоветской России – это все те же дети, оказавшиеся способными совершить бескровную революцию, но которым не дано передать после нее своим детям ничего, кроме песочницы.