Борис Межуев Группа либеральных интеллигентов, включая Мариэтту Чудакову, Дмитрия Орешкина и Сергея Филатова, выступила с коллективным обращением, в котором призвала поддержать действующего президента в противовес его коллеге по тандему: «Персональная власть нынешнего премьера усилилась необычайно, став властью коллективного Путина. Количество чиновников удвоилось. Коррупция поднялась на порядок. Криминал сросся с силовиками и проник в правоохранительные органы. Государственный аппарат чувствует себя замечательно, чего не скажешь о населении».
Далее в документе все течет весьма традиционно для либеральной критики действующего режима: бичуются централизация власти, свертывание экономической и политической конкуренции, паралич судебной системы и т.д. В качестве альтернативы выделяются инициативы Дмитрия Медведева по смягчению уголовного законодательства, его призыв к свертыванию госкапитализма. К некоторым положениям данного текста мы еще вернемся, но теперь остановимся на фразе относительно «персональной власти премьера», которая на самом деле является властью «коллективного Путина» и которая соответственно уже не может считаться «персональной властью».
Авторы не чувствуют концептуального противоречия, которое таится в этих строках: тут что-то не так – либо «персональная власть», она же диктатура, либо наличие «коллективного руководства», подменяющего «персональную власть», и тогда перед нами уже не диктатура, а олигархия. Но ведь авторы обращения на самом деле идут еще дальше и показывают, что у нас даже и не «олигархия», когда произвол ограничен кругом избранных лиц, а просто разгул чиновничьего класса при полном попустительстве исполнительной и судебной власти.
Скажут, зачем придираться к мелочам, когда понятно, что и так и так все плохо. Придираться к мелочам надо. Чтобы вылечить болезнь и найти нужное лекарство, следует сперва разобраться в диагнозе. Революционеры прежних лет, намного более успешные, чем все нынешние оппозиционеры, как раз не боялись увлечься теоретическими спорами о природе того режима, который они собирались свергнуть. А наши вполне системные либералы уходят от обсуждения, с каким режимом они имеют дело. И, не разобравшись в диагнозе, начинают выписывать не слишком точные рецепты. Например, прописывать нашему государству региональную децентрализацию. В самом деле, если у нас была жесткая диктатура Центра, при которой федеральная власть крепко держит бразды правления, заставляет всех подчиненных соблюдать свою волю, то сосредоточение Центра принятия решений в одной инстанции сковывало бы низовую инициативу и возможным выходом действительно могла бы стать передача части полномочий на места. Но если у нас вместо диктатуры никто их толком не навязывает, тогда к каким благим последствиям может привести децентрализация сама по себе? Экономически-бюрократические кланы просто продолжат захватывать регионы, окончательно порабощая местное население.
Но если авторы перед лицом чиновничьего и криминального беспредела предлагают сделать государство более слабым, менее централизованным, то я вовсе не хочу настаивать на прямо противоположном решении, на том, что его следует сделать более авторитарным. Речь, мне кажется, должна идти не о силе и слабости и не о вертикали и горизонтали, а о форме и бесформенности. Авторы избегают разговора, выражаясь языком Карла Шмитта, о «политической форме» власти, поскольку личный (неизбежное – Путин или Медведев?) фактор полностью заслоняет для них, да и почти для всех комментаторов, фактор институциональный. «Персональная власть премьера усилилась», – говорят они. Но это само по себе хорошо или плохо? Допустим, премьер – не Путин, а скажем, Кудрин. В этом случае, может быть, усиление «персональной власти» такого должностного лица, как премьер-министр, уже не казалось бы авторам обращения чем-то ужасным?
Пока мы не поймем, что «политическая форма», то есть институт власти, важнее, чем лицо, представляющее этот институт, мы так и будем продолжать жить в расхлябанной, вязкой, коррупционной системе, в которой межличностные и клановые отношения блокируют действие любой прописанной правовой нормы. Мы и будем продолжать жить в нашей азиатчине. Российской власти нужна наконец окончательная «политическая форма», в противном случае каждый новый начальник будет всегда по тем или иным благим мотивам переделывать закон под себя. Избирателю нужно решить раз и навсегда, в какой республике он хочет жить – в президентской, парламентской, президентско-парламентской. Уже три года мы на самом деле живем в никакой, три года российская власть существует в неоформленном состоянии. Три года мы существуем при несменяемых ни за какие провинности министрах. И здесь уже действительно власти требуется самоопределение – либо в сторону парламентаризма и кабинета, формируемого правящей партией и подотчетного ей (и лично я считаю этот вариант оптимальным), либо в сторону возвращения к полноценной президентской системе (этот вариант я считаю плохим, но все же предпочтительным по отношению к нынешней бесформенности).
Обществу и мыслящему классу нужно взвесить риски каждого из векторов эволюции нашей тандемократии. При каком из вариантов перспективы демократизации и правовой либерализации режима выглядят более светлыми? Основные авторы обращения стояли у истоков нынешнего формально суперпрезидентского режима, поддержав действующий конституционный строй не по причине, наверное, какой-то особой любви к институту президентства, а исключительно на основании личной лояльности Ельцину. Тогда это «ученое варварство» нам слишком дорого обошлось, и в конце концов именно ему мы обязаны нынешнему разгулу чиновничества.
С одним тезисом обращения можно согласиться – ситуация статус-кво невозможна, выход из этого состояния требует не только полноценной дискуссии о политической трансформации России, но и готовности власти принять окончательную политическую форму и готовности широких кругов общественности принудить власть к окончательному, институционально обеспеченному оформлению. Бюрократия должна быть поставлена в зависимость либо от парламента, либо от президента, а еще лучше сразу от обеих инстанций.
