Михаил Ремизов Андре Гейм советует России не импортировать большие имена, а растить свои собственные. Думаю, большинству бывших соотечественников нобелевского лауреата с этим немедленно хочется согласиться. Но лично мне мешает одна небольшая оговорка, в которой ученый раскрывает свою мысль: «Если 2–3% госбюджета вкладывать в науку, тогда через 50 лет она будет на надлежащем уровне». Сразу вспоминается рецепт «английского газона» из заезженной шутки («посеять траву и 200 лет ее постригать») – столь же безукоризненный, сколь бесполезный.
Ни одна из больших современных наций не может позволить себе столь неторопливое «социальное садоводство». Всем так или иначе приходится прибегать к социальной инженерии, которая диктует другие темпы и другие подходы. Особенно это касается развивающихся обществ. Там, где разрыв в научно-технологическом развитии удавалось действительно сократить, это происходило в довольно сжатые сроки. И не в последнюю очередь – за счет заимствования технологий, институтов и их носителей. В конце концов возможность «срезать путь» за счет избирательных заимствований – одно из несомненных и, увы, немногих преимуществ отсталости.
Так, в минувшее десятилетие в китайских университетах активно создавались специальные фонды для привлечения ученых с Запада. В китайской академической науке не менее двух третей ключевых исследовательских проектов возглавляют вернувшиеся из-за рубежа ученые. Разумеется, о перспективах КНР как научно-образовательной державы можно спорить. Но успехи очевидны: по рейтингу The Times за 2010 год три китайских университета оказались в сотне лучших мировых вузов (для сравнения: единственный российский чемпион – МГУ – ближе к хвосту второй сотни).
Экономико-технологический рывок Японии занял около 20 лет, и японские корпорации, выросшие на импорте интеллектуальной собственности, оказались в числе лидеров по темпам и глубине интернационализации своих НИОКР. Начиная с 80-х годов только «Мацусита» создала около 20 научно-исследовательских подразделений в США.
Разумеется, импорт интеллектуального капитала – это не только допинг для «догоняющих», но и часть формулы успеха лидирующих научных держав. Совсем недавно группа британских лауреатов Нобелевской премии обратилась к правительству Великобритании с призывом не распространять миграционные ограничения на высококвалифицированных ученых и инженеров. «Международное сотрудничество, – говорится в письме, – лежит в основе примерно 40% всей научной работы Соединенного Королевства, но будет гораздо сложнее вести это сотрудничество, если мы прикроем наши границы. Соединенное Королевство не должно изолировать себя от все более глобализирующегося мира исследований – британская наука зависит от этого».
Кстати, в числе подписантов письма – Андре Гейм и Константин Новоселов. Разве не странно, что те методы «импорта мозгов», которые Гейм назвал «глупостью» для России, так настоятельно рекомендуются им Великобритании?
Мне могут напомнить, что у России нет таких цивилизационных ресурсов, как патриотизм и сплоченность китайской диаспоры, или японская корпоративная культура, или элитарные традиции британской научно-образовательной системы, которые, собственно, обеспечили необходимый для импорта интеллектуального капитала эффект притяжения, сделав заимствование возможным и эффективным. К сожалению, это так. Но это лишь напоминание о том, что заимствование является сложным и творческим процессом, который не подменяет собой национальные факторы конкурентоспособности, а, напротив, требует их максимальной активации.
В нашем случае одним из таких факторов является по-прежнему высокий уровень развития фундаментальной науки в отдельных областях. Именно об этом чаще всего упоминают зарубежные ученые в опросах на тему перспектив притока научных кадров в Россию. И именно это делает противопоставление «импорта мозгов» и выращивания собственных научных школ абсолютно непродуктивным: условия успешности обоих процессов в основном совпадают.
Способность формировать международные научные команды из лидеров в своих областях – неотъемлемая часть технологии создания современного исследовательского университета или R&D-центра. Но, для того чтобы действительно формировать подобные команды лучших, необходимо ориентироваться не на раскрученные бренды, а на научные задачи и, следовательно, на «внутреннюю» научную среду, способную их поставить и заинтересовать ими исследователей вне зависимости от их миграционного статуса.
И вот в этом отношении предостережение Андре Гейма против увлечения «большими именами» – более чем своевременно. Если мы думаем о развитии, нам стоит иметь в виду, что развитие нельзя купить, можно купить эрзацы вчерашних открытий в лице мировых «селебритиз». Научных лидеров завтрашнего дня можно лишь заинтересовать.
Чем может заинтересовать их сегодня Россия? Разумеется, у меня нет ответа на этот вопрос. Но есть гипотеза, что немаловажную роль может сыграть еще одно преимущество отсталости, имеющееся в нашем распоряжении. Американский венчурный инвестор Эстер Дайсон в качестве одной из причин своего давнего интереса к России как-то упомянула – усталость от инновационного мелкотемья, диктуемого перенасыщенными рынками развитых стран. На фоне бесконечных и все более ощутимо «ненужных» маркетинговых усовершенствований всемирные «труженики прогресса» могли бы быть заинтересованы решением масштабных социально значимых задач, которые наш развивающийся рынок и мало освоенная страна должны генерировать в избытке. В сочетании с остаточным научным потенциалом и не чуждой «большого стиля» инновационной историей – это шанс. Шанс быть интересными миру, что в глобальном информационном обществе может быть предпосылкой коммерческого успеха, а не только его следствием.
