Швеция для шведов, Россия – для русских

В воскресенье вечером, поздно, когда в большом зале уже подходил к концу фортепьянный концерт, в театре «Школа драматического искусства» устроили читку пьесы живого шведского классика Ларса Нурена «Холод». В зале сидели студенты и даже школьники, на которых режиссер этого уже почти готового спектакля Игорь Лысов собирался проверить «опасный материал»: по сюжету выпускники школы, ровесники зрителей, шведы затаскивают в гости одноклассника-корейца, на протяжении часа доказывают ему, что Швеция существует для шведов, а для него существует один-единственный путь – обратно в Корею. В финале его убивают. Режиссер несколько снизил градус «дискуссии»: разделил роли в основном среди актрис, так что конфликт разгорается теперь между двумя девушками, хотя само убийство поручил единственному участнику конфликта мужчине.

Все, что касается искусства, кажется безукоризненным: три актрисы и один актер, занятые в спектакле, чрезвычайно убедительны. Понятны и те, которые искренни в своем желании жить в своей стране среди шведов, и та, которая так же искренне не понимает, почему ее не хотят считать шведкой – ведь родители-шведы удочерили ее еще младенцем, она выросла в Швеции, училась в шведской школе, выучила язык и т.д., и т.д.

Режиссер понимает, что «его» история – на горячую тему. И потому готов был не только что-то показать, но и выслушать, в первую очередь ровесников героев. Режиссер готов играть спектакль только в том случае, если он будет на пользу, если хотя бы один человек задумается и согласится: они – другие, но и они имеют право на жизнь, имеют право жить по соседству. Они другие, но они не хуже. Может быть, они и не шведы (не русские), но... Ради этого «но», чтобы оно поселилось в отчаянных головах, Лысов, к слову, один из самых ранних учеников Анатолия Васильева, готов идти в люди – то есть играть этот спектакль в школах, где угодно еще, то есть выйти из стен театрального монастыря.

Такой традиции, опять-таки к слову, в России почти нет. Как нет и привычки оставаться после спектакля и вести многочасовые разговоры о героях, о вопросах, которые только что обсуждались на сцене. На Западе это давно уже вошло в привычку. Я и сам много лет назад был сильно впечатлен, когда после показа в Киноцентре нового американского фильма (он шел на английском, и потому в зале собрались в основном иностранцы) никто не стал выходить из зала и часа на полтора завязалась дискуссия о необходимости широко и бесплатно распространять в России презервативы, чтобы СПИД не приобрел размеров эпидемии.

Школьники и студенты, которые оказались в зале «Школы драматического искусства», школьники и студенты, живо включились в разговор и говорили о том, что такой спектакль им нужен. Другое дело – драматургия. Нурен, хотя его и считают в Швеции и вообще в Скандинавии классиком, ставят сегодня на первое место после того, как ушел из жизни Ингмар Бергман (другие – вторым сразу после Августа Стриндберга), предлагает довольно примитивную, во всяком случае – упрощенную, схему. Во-первых, почти с самого начала понятно, что история приведет к убийству «инородца». Во-вторых, совершенно неясно, почему медлит и не бежит от очевидной опасности жертва. Наконец, довольно рано – по сюжету – драматург упрощает конфликт, когда заставляет юных героев-националистов высказаться не только в пользу Швеции для шведов, то есть без приезжих черных и желтых, но заодно – и против евреев. Герои сами вскидывают руки в фашистском приветствии и заставляют сделать то же самое кореянку.

Возмущаться приезжими, которые «размывают» первоначально однородное общество, навязывая ему свои правила и стереотипы (когда, например, не «они» должны привыкать к европейской толерантности, а «мы» – мириться с их жесткими религиозными правилами), готовы многие. Я сам порой ловлю себя на мысли, что Москву еще ждут серьезные неприятности в связи с нынешним беспрецедентным наплывом миллионов гастарбайтеров из стран Центральной Азии и с Кавказа. И мне это размывание столицы не нравится. Но сочувствовать наследникам Гитлера я не готов. А в театре в отличие от митинга обязательно должны быть понятны мотивы всех героев, непременно, мне кажется, в какой-то момент зритель должен почувствовать правоту неправых, чтобы в следующую минуту этому собственному своему сочувствию удивиться или даже испугаться: как же так? Я сочувствую тем, кто готов убить человека только из-за того, что у него цвет кожи не такой, как у меня?!.. С другой стороны, такое, пусть минутное, сочувствие может добраться и до финала. И как же быть театру, если кто-то по его следам пойдет пусть не убивать, но бить «чужих»? Если театр собирается идти в школы, то, наверное, плакатная очевидность спектаклю не помеха. Она, напротив, на пользу.

Черт его знает: национализм – такая зараза, которая вообще очень быстро завладевает умами, но особенно заразна в периоды разных временных и прочих трудностей. Когда жизнь становится хоть на чуть-чуть труднее, виноватый всегда должен стоять где-то рядом. До царя далеко, а «чужие» – во дворе, под боком. И прививку нужно делать срочно, болезнь-то, мы знаем, нам известна не только по шведской пьесе. В этом смысле театр почувствовал эту необходимость одним из первых.