Екатерина Барабаш В театре Геннадия Чихачева прошла премьера мюзикла «Униженные и оскорбленные». Разумеется, по мотивам романа Достоевского. Герои романа теперь поют и танцуют под музыку Александра Журбина в соответствии с либретто Вячеслава Вербина. Можно спросить: «При чем тут Достоевский?» Да в общем-то ни при чем. Ну разве что кое-где герои перестают петь и минуту-другую говорят абзацы из романа. Как правило, это происходит, когда не искушенный в Достоевском зритель рискует потерять нить повествования. Но поскольку либреттист, очевидно, больше в ладах с русским языком, нежели Федор Михайлович, зрителю остается довольствоваться песенками, например, с такими словами: «Разбилась жизнь-тарелочка/ Пальчики в крови/ Зачем жила ты, девочка/ Хотевшая любви?»
«А не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира?» – смело предлагал герой Евгения Евстигнеева из фильма «Берегись автомобиля».
На кого только не замахиваются ныне отважные деятели культуры. Что там Шекспир – ему, можно сказать, повезло. Все-таки какой-никакой пиетет ему за столько веков обеспечили. К тому ж драматург – а значит, как правило, со сцены да с экранов слова его собственного сочинения все-таки звучат. Не всегда, конечно, особенно в последнее время. В одной из постановок «Гамлета», скажем, режиссер знаменитый монолог «Быль или не быть?» просто выкинул, актер его про себя произносит. А зритель грамотный, он догадается, что к чему. Ладно, это то, что называется трактовкой, и писатели, создавая произведения, априори сами на нее нарываются.
С началом перестройки пошла у нас мода на переписывание. Сначала взялись переписывать историю. Можно сказать, переписали. Теперь взялись за литературу. Компания молодых веселых ребят написала своего «Идиота», назвав его «Даунхаус». Акунин играючи переписал чеховскую «Чайку» – точнее, не переписал, а дописал, додумав за Чехова несколько, как ему показалось, забавных финалов. Чехов – это брэнд. Акунин – брэнд. Чехов, помноженный на Акунина, – супербрэнд, за что новой, с позволения сказать, «Чайке» посчастливилось быть поставленной в театре Райхельгауза. Вернее, даже целый цикл из трех «Чаек», в одной из которых персонажи поют и пляшут под музыку того же Журбина.
Весь мир ставит мюзиклы. Почему «Нотр Дам де Пари» – можно, а «Униженные и оскорбленные» – нельзя? И там и там – мелодрама, страсти, любовь, обман, смерть. Почему можно танцевать ту же «Чайку» и петь «Войну и мир», а петь и танцевать Достоевского нельзя? Что не запрещено, то разрешено. Художник – это вам не чиновник, обязанный с девяти до шести делать, что начальство велит.
Есть очень тонкая, очень размытая грань, за которой кончается здоровый художественный поиск и начинается пошлость. Эта грань практически не видна, ее можно только чувствовать. Умение чувствовать эту грань и есть, очевидно, то, что называется вкусом и ответственностью художника. Всякий художник несет ответственность за то, что представляет публике, потому что в конечном итоге именно культура – не политика, не идеология, не ФСБ, не Церковь даже – создает нравственную атмосферу в обществе. Особенно сейчас, когда обвал попсы во всех ее проявлениях ежесекундно несется на нас железным потоком, когда не умеющая грамотно строить фразы Дарья Донцова получает орден за вклад в отечественную литературу. Что это, как не поддержка на государственном уровне безвкусия и пошлости? Казалось бы, самый момент людям от культуры составить оппозицию государству хоть в этом плане, отгородиться самим и попробовать отгородить публику от цунами пошлятины. Но нет, по части «воспитания чувств» большая часть творцов на стороне государства. И правда ведь: страна, не читающая Достоевского, а постигающая его через мюзиклы и молодежный стеб в стиле «Даунхауса», куда легче поддается «правильному» идеологическому воспитанию.
При этом – странное дело – уже тридцать лет во всем мире идет рок-опера «Иисус Христос суперзвезда» Эндрю Ллойда Уэббера, но даже у истинно верующих людей ни раздражения, ни обиды она не вызывает. Хотя, казалось бы, – что может быть кощунственнее мюзикла по Евангелию? А «Страсти Христовы» Мела Гибсона, в котором режиссер попытался сохранить чуть ли не документальную точность событий, описанных в Евангелии (ошибок, правда, насажал, но их далеко не каждый заметит), кажутся гораздо более кощунственными, чем поющий Христос и пляшущие апостолы. Просто потому, что Уэббер написал хорошую рок-оперу, а Гибсон снял плохой фильм.
Наверное, «замахнуться» можно на все. И на великие вехи великой культуры – тоже. Только рушить не надо. Пачкать не надо. Выдирать и ставить на их месте свои не надо. Потому что когда – прямо по Достоевскому – «все дозволено», в том числе в культуре, кому будем жаловаться на «духовное обнищание нации»?
