Николай Работяжев  |  |
...Эта история произошла в начале 1920-х гг. Гуляя по Праге, Ф.Кафка и его друг Г.Яноух встретили манифестацию рабочих, которые с плакатами и развернутыми знаменами шли на митинг. При виде их Кафка сказал Яноуху: "Эти люди так убеждены в своей правоте, так уверены в себе, так довольны! Они - хозяева улицы, и им кажется - они хозяева мира. Между тем это заблуждение. За ними уже надвигаются секретари, бюрократы, профессиональные политики, все эти современные султаны, которым они готовят путь к власти!"
Пророческие слова австрийского писателя вполне можно отнести к событиям 1990-1991 гг. в России.
Волна массовых протестов в эти годы расчистила дорогу к власти новой "элите", состоявшей из партноменклатуры второго эшелона, "радикал-демократов" типа Собчака и Станкевича и теневиков. (Слово "элита" взято в кавычки, поскольку к власти прорвались не лучшие, а худшие - наиболее циничные, корыстолюбивые и беспринципные.) Победив руками народа в августе 1991 г. ГКЧП и консервативное руководство КПСС, эта "элита" немедленно приступила к разделу и присвоению государственной собственности. Естественно, допускать народ к дележу пирога никто не собирался. Уже в ноябре 1991 г. на совещании у Ельцина было решено ускоренно, невзирая ни на какие законы, формировать слой собственников, которые стали бы надежной опорой нового режима. Самые лакомые куски собственности с помощью президентских указов начали передавать "своим" - правящей номенклатуре и коммерческим структурам, связанным с номенклатурой "личной унией" или системой коррупции. Все же, кто выражал сомнение в справедливости именно такой приватизации, были немедленно объявлены официальной пропагандой "красно-коричневыми", совками и люмпенами. Церемониться с ними новая власть не собиралась. Массы сделали свое дело - помогли "прогрессивным" вторым секретарям оттеснить от кормушки "консервативных" первых, - и теперь их предстояло, используя известное выражение Зинаиды Гиппиус, загнать палкой в старый хлев.
Жестокие избиения демонстрантов московским ОМОНом 23 февраля и 22 июня 1992 г. и 1 мая 1993 г. служили именно этой цели. Расстрел Белого дома 4 октября 1993 г. также был в чистом виде акцией устрашения. Массовые убийства 3-4 октября 1993 г. возродили в душах людей тот генетический страх перед властью, который начал уже понемногу выветриваться за годы перестройки. В итоге победы Ельцина над парламентом был установлен, по оценке венгерского политолога Т.Крауса, "консервативный авторитарный режим с бонапартистскими тенденциями... опирающийся на гнетущую политическую апатию населения". После октября 1993 г. страна впала в анабиоз.
Но, конечно, не одними только жестокостями ельцинской власти объясняется отсутствие активного сопротивления ее политике. Действуют и другие, не менее важные факторы. Прежде всего 70 лет коммунизма подорвали солидарность между людьми и атомизировали общество. Коммунистический террор 1917-1953 гг. уничтожил зародыши социальных классов, существовавшие в России до Октябрьской революции, и превратил народ в аморфную массу атомизированных индивидов. Тоталитарный режим превратил общество в "муравейник, где кишат одиночки" (Альбер Камю), подорвал у людей навыки общественной самоорганизации, породил социальную пассивность и апатию. Думающие, активные, способные протестовать люди в течение первых 40 лет большевистского правления беспощадно уничтожались, и нация была буквально обескровлена. В силу этого возглавлять активные протесты в России некому - "настоящих буйных мало, вот и нету вожаков".
Нередко высказывают недоумение: почему "самый передовой класс", пролетариат, в 90-е годы оказался столь пассивным? Дело в том, что советский рабочий не был пролетарием в Марксовом смысле слова: он не был лично свободен и не мог свободно продавать свою рабочую силу. Поэтому у советских рабочих не могли выработаться классовое самосознание, корпоративный дух, пролетарская солидарность - и они без сопротивления дали захватить свои предприятия "приватизаторам" (т.е. номенклатуре и мафии).
Для объяснения бесконечного терпения русского народа нужно обратить внимание на культурные, исторические и психологические факторы. Способность долго терпеть и невероятная приспосабливаемость к тяжелым условиям жизни вообще являются нашей характерной чертой. Способность к самоорганизации и самодеятельности у русских развита слабее, чем у людей Запада, и дело здесь не только в тоталитаризме, но и в особенностях русской истории и национальной психологии. Из векового отчуждения русского народа от политики и общественной деятельности проистекает, согласно Солженицыну, "наша нынешняя губительно малая способность к объединению сил, к самоорганизации", следствием чего является "беспомощность и покорность судьбе, превосходящая все границы".
Более того, одну из черт русской национальной психологии, отмеченную еще Достоевским, Ельцин и его окружение гениально использовали в своих интересах. "Правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно", - говорит П.Верховенский в "Бесах", и Ставрогин отвечает ему: "Право на бесчестье - да это все к нам прибегут, ни одного там не останется". Начиная "реформы", Ельцин фактически провозгласил "право на бесчестье": каждый получил право красть то, чем он управляет и распоряжается. Разным слоям населения воровство было позволено в размерах, зависящих от их положения в социальной иерархии: высшие чиновники кладут в карман миллионы долларов, средний слой бюрократии - тысячи, в самом низу пирамиды колхозники растаскивают колхозное имущество, а рабочие - оборудование заводов. Повязав народ соучастием в криминальной "прихватизации", правящая прослойка обеспечила себе социальную опору (кто же теперь захочет прихода новой честной власти?) и определенную стабильность. Когда нарушают законы почти все, нарушение законов властью не кажется предосудительным; когда крадут почти все, хищническое разграбление страны номенклатурной верхушкой не кажется преступлением и не вызывает морального протеста. Именно в этом один из секретов устойчивости существующего режима.
Существуют, конечно, и другие причины социальной апатии россиян. Очевидно, что после всплеска митинговой активности в 1990-1991 гг. ее спад должен был наступить уже в силу того, что люди просто устали от постоянного напряжения. Также очевидно, что экономические трудности, бедность и нищета в российской провинции деморализуют людей и делают их безразличными ко всему, кроме добывания куска хлеба. (Энгельс, кстати, в конце жизни признал, что вопреки распространенному мнению кризис и нужда не революционизируют рабочих, а, напротив, парализуют их волю и энергию.) От социального протеста людей отвлекает и массированная телевизионная пропаганда.
Однако существует еще один немаловажный фактор, благодаря которому народ мирится со своим положением - назовем его "субъективным фактором" в отличие от ранее рассмотренных "объективных": общество не видит приемлемой альтернативы Ельцину и ельцинщине! Вполне возможно, что оно проснется от спячки при появлении реальной "третьей силы", оппозиционной как ельцинизму, так и коммунизму и способной предложить убедительную программу выхода из кризиса. Если на российской политической сцене появится движение во главе с лидером, не принадлежащим ни к старой, ни к "новой" номенклатуре, которое будет стремиться соединить либеральную идею Свободы с социал-демократической идеей Справедливости и патриотической Русской идеей, - то самая широкая общественная поддержка ему гарантирована. До тех же пор, пока такой лидер и такая политическая сила не появились, общество будет сохранять апатию даже перед лицом чудовищного ельцинского правления, предпочитая "мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться" (Шекспир).
