Ирина Михутина В СТАТЬЕ "Россия-Польша. Работа над ошибками" полковник Владимир Дайнес взялся исправить мою, как он выразился, "арифметическую ошибку", будто бы допущенную при подсчете общего числа попавших в плен во время польско-советской войны 1919-1920 гг. красноармейцев. Цифра эта в данном случае действительно особенно важна, так как кроме оценки соотношения сил на полях сражений дает ключ к определению масштаба безвозвратных потерь плена, ибо учета числа советских пленных, умерших в 1920 г., польская сторона не вела. Это зафиксировано в официальном отчете российско-украинской делегации в Смешанной комиссии по делам военнопленных, беженцев и заложников за 1923 г.
Если обратиться к тексту моей статьи "Так сколько же советских военнопленных погибло в Польше в 1919-1921 гг.?", то можно убедиться в отсутствии "арифметической ошибки". Статья явилась полемическим откликом на книгу другого автора "НГ", польского профессора Збигнева Карпуса, и была опубликована в журнале "Новая и новейшая история" (1995, # 3) под рубрикой "Дискуссии и обсуждения". Но тогда дискуссия почему-то не получила развития. Лишь по прошествии пяти лет полковник Дайнес усомнился в моих подсчетах, при этом представив их неполно, с перепутанными слагаемыми и неточной датировкой.
Полагаю, что мне будет позволено напомнить, как в действительности выглядят приведенные в моей статье данные, почерпнутые, что в данном случае немаловажно, из польских источников. Итак:
1. 15 сентября 1919 г. премьер-министр Польши Падеревский на заседании Высшего совета Мирной конференции сделал представителям западных держав заявление о том, что польскими войсками уже взято "от 30 до 35 тыс. большевистских пленных" (а не 13 тыс., как пишет полковник Дайнес). Эти цифры приняты в статье для всего 1919 г.
2. При оценке числа советских военнослужащих, попавших в плен во время польского наступления в Приднепровской Украине, так называемого киевского похода, я воспользовалась сведениями профессора Карпуса о пленении 30 тыс. человек. В письмах Пилсудского, главы государства и главнокомандующего польской армией (во время киевского похода он находился в войсках) к генералу Соснковскому и главе правительства Скульскому упоминается о пленении с 29 апреля по 12 мая 1920 г. 6 тыс., затем - 2 тыс., 1 тыс. и еще 20 тыс. красноармейцев. Причем по письмам нельзя сделать вывод, что это полные данные. Из названных 30 тыс. 5 тыс. вскоре были отбиты частями Буденного при освобождении Бердичева и Житомира, а стрелки из двух галицийских бригад (по данным Карпуса, их насчитывалось до 12 тыс.) добровольно перешли на сторону Польши, где были интернированы. Их я также исключила из подсчетов, оценив число попавших в плен во время киевского похода в 13 тыс.
3. Относительно числа красноармейцев, плененных при отступлении от Варшавы, в польской исторической литературе распространены цифры 60-70 тыс. Процессор Карпус снизил их до 50 тыс., мотивируя это тем, что последняя цифра ближе к данным учреждений, ведавших размещением пленных в лагерях. Число же красноармейцев, оказавшихся в плену после того, он оценил в 40 тыс. человек, то есть всего на заключительной стадии войны, по самым заниженным меркам, - не менее 90 тыс.
Между тем в архивном фонде II отдела Генерального штаба Польши я обнаружила подборку пресс-коммюнике, составленных на основании телеграмм Верховного командования польской армии (не ясно, полную ли), с данными о пленении красноармейцев за это время на разных участках фронта. В сумме получилось: 60 тыс. - с 17 по 23 августа, 20 750 - с 26 августа по 8 сентября и 36 800 - с 11 сентября по 5 октября, всего 117 550 человек с 17 августа по 5 октября 1920 г., а не только за вторую половину августа, как приписывает мне полковник Дайнес. Вместе с 35 тыс., названными премьером Падеревским в сентябре 1919 г., и 13 тыс., попавшими в неволю весной 1920 г., это безо всякой "арифметической ошибки" и составляет 165 550 человек.
Поражаясь этой цифре, Дайнес почему-то умолчал, что на той же странице я произвела подсчет по минимуму - 30, 13 и 90 тыс. Однако и здесь результат - в сумме 133 тыс. - превзошел цифру, приведенную в известной ноте наркома Чичерина, и тем более численность в 110 тыс., на которой настаивают современные польские авторы.
Последние нередко просто предпочитают не замечать неудобных для их построений фактов. Так, профессор Карпус, ссылаясь на данные ведавших лагерями учреждений Министерства военных дел Польши, из публикации в публикацию повторяет, что в ноябре 1919 г. в польских лагерях находились только 7096 "большевистских пленных". Возможно, так и было. Но где же в таком случае остальные из 30-35 тыс., названных в сентябре 1919 г. главой правительства Польши?
А вот где: "По имеющимся данным, - читаем в телеграмме от 3 декабря 1919 г., адресованной командованию 5-й дивизии из вышестоящих инстанций и обнаруженной в архивном фонде Министерства военных дел Польши, - на фронтах не придерживаются порядка транспортировки, регистрации и отправки в лагерь военнопленных... Пленных часто не направляют на сборные пункты, а непосредственно по взятии в плен задерживают на фронтах и используют на работах, из-за этого невозможен точный учет военнопленных. Вследствие плохого состояния одежды и питания... среди них устрашающим образом распространяются эпидемические болезни, принося в связи с общим истощением организма огромный процент смертности".
Известны и факты массового уничтожения поляками сложивших оружие советских военнослужащих. По приказу польского командования 300 пленных красноармейцев были скошены пулеметными очередями в районе действия армии генерала Сикорского. Профессор Айненкель, директор Института военной истории в Варшаве, утверждает, будто это был единственный случай. Но как тогда понимать свидетельство Свитальского, одного из ближайших сотрудников Пилсудского, о систематических расправах поляков с пленными на линии фронта? "Помехой к деморализации большевистской армии путем дезертирства из нее и перехода на нашу сторону является ожесточенное и беспощадное уничтожение нашими солдатами пленных", - записал он 22 июня 1920 г. в своем дневнике, опубликованном в 1992 г.
Все эти безвестные жертвы произвола, не поддающиеся хотя бы приблизительному исчислению, расширяют масштаб трагедии советских военнопленных в польской неволе и показывают, как неполно отражают его известные нам данные.
Не стану пока продолжать начатую ранее с профессором Карпусом дискуссию о цифрах. Но о профессиональной этике и элементарной логике напомнить полагаю уместным. Профессор, как и некоторые его коллеги, тоном морального превосходства упрекает российских историков и журналистов в том, что они только в последнее десятилетие стали писать о судьбе советских пленных в Польше. Но разве его собственная книга на эту тему была издана раньше, а не в 1991 г.? Разве профессор не знает или забыл, каким препятствием для свободного выбора сюжетов научных исследований и публицистики было стремление партийно-государственных органов СССР и Народной Польши (а в их руках находились все политико-идеологические рычаги, включая издательское дело) не омрачать согласия между участниками Варшавского договора напоминанием о трагических страницах российско-польских отношений?
Речь, разумеется, не о том, что тема полностью исчерпана. Многие вопросы, как видно на примере проблемы пленных, еще ждут своих исследователей.
