Самоуверенность и безапелляционность

В СВОЕЙ статье "Несостоявшиеся наследники Сталина" Сергей Константинов раздает оценки и характеристики политическим деятелям, которых он не знал и о которых он знает крайне недостаточно (даже подписи под фотографиями перепутаны: Вознесенский назван Кузнецовым, и наоборот). При этом, опираясь лишь на документы, где правда и ложь, как пишет сам автор, "часто просто неразличимы", он использует прием, ставший популярным с легкой руки Эдварда Радзинского: перемежает факты своими домыслами. Могу добавить, что документы о деятелях, казненных Сталиным по "ленинградскому делу", - это прежде всего официальные обвинения и материалы насквозь фальшивого, сфабрикованного в застенках и кабинетах МГБ "суда" над ними. Как можно всерьез считать эти бумаги документами, на которые можно опираться в процессе познания истины?

Я знал Алексея Александровича Кузнецова с мая 1947-го до августа 1949 г. - времени его ареста. Знал достаточно близко, несколько раз в неделю бывал дома в его семье. Много раз с ним разговаривал на разные темы (и тогда, когда все у него шло хорошо - до сентября 1948 г., и осенью 1948 г., когда почти состоялось решение о направлении его секретарем Дальневосточного бюро ЦК ВКП(б), и после снятия с должности секретаря ЦК 15 февраля 1949 г. "за антипартийные действия", когда его послали на академические генеральские курсы в Перхушково под Москвой - поскольку со времен героической обороны Ленинграда он имел звание генерал-лейтенанта). На протяжении почти двух лет я присутствовал при его беседах с приходившими к нему ленинградскими и неленинградскими работниками.

Мне не исполнилось еще 18 лет, когда я впервые его увидел. Но мне было с кем его сравнивать: в качестве сына Анастаса Ивановича Микояна я имел возможность наблюдать и слышать не только своего отца, но и других членов сталинского Политбюро, а также многих министров, послов, видных военачальников и других высокопоставленных деятелей той эпохи. Алексей Александрович Кузнецов был куда выше многих из них по способностям, уму, чувству ответственности за выполняемую работу.

Вот почему меня возмущают оценки, которые даны в статье А.А. Кузнецову. Дело не в том, что в 1949 г. я женился на его дочери Алле. Дело в том, что и сегодня, достигнув солидного возраста и накопив немалый жизненный опыт, я не могу не восхищаться Алексеем Александровичем Кузнецовым, его умом, обаянием, жизнерадостностью, доброжелательным отношением к людям, честностью и мужеством.

А Сергей Константинов берет на себя смелость судить о Кузнецове как о "неудачной кандидатуре на роль руководителя партии". Опираясь на обвинительное заключение позорного судилища над изувеченными пытками людьми, он утверждает, что Кузнецов демонстрировал "недопустимую для секретаря ЦК времен Сталина глупость".

Автор статьи в "НГ" самоуверенно пишет о "неподготовленности (Кузнецова. - С.М.) к руководству партией" - неподготовленности, которая "могла иметь куда более серьезные последствия, потому что именно этот аппарат держал в своих руках все нити управления не только внутренней, но и внешней политикой". Из этой фразы видно, кстати, что Константинов относит эти качества не просто к не умению вписаться в атмосферу, царившую в окружении вождя, а всерьез отрицательно оценивает возможные последствия перспективы замены Сталина после его смерти А.А. Кузнецовым в роли руководителя. Побойтесь Бога! Каким великим благом для нашего общества и сегодня было бы, если бы во главе государства стояли такие люди, как Алексей Александрович Кузнецов, - преданные своему народу, умные, бескорыстные, честные, мужественные.

Три версии "ленинградского дела" автор разбирает с той же свойственной, видимо, ему самоуверенностью, однако без реального понимания его существа. Характерная деталь: он приводит суждения Воинова - порученца Кузнецова. Между тем писал он свои воспоминания уже в старости, не столько вспоминая, сколько отчаянно пытаясь дать собственную трактовку событий. Это происходило практически на моих глазах, я был первым читателем его воспоминаний и знаю, что как источник они крайне ненадежны.

На самом деле все очень просто. Выдвижение молодых и новых руководителей не устраивало тех, кому они "наступали на пятки". Маленков видел в Кузнецове реальную опасность для себя - и имел для этого все основания. Маленков решил бороться за возвращение себе ведущего положения в партии после Сталина. Поэтому ему нужно было убрать с пути Кузнецова. Поскольку Георгий Максимилианович был трусоват, он нуждался в союзнике - и быстро обрел его в лице Берия. Тот тоже опасался Кузнецова - с тех пор как Сталин поручил Кузнецову контроль над МГБ. Ранее в течение 10 лет этот контроль был в руках самого Берия. Берия видел опасность и в Вознесенском, который вел заседания Совмина в отсутствие Сталина. Оставаться "серым кардиналом" при Вознесенском после смерти Сталина ему явно не хотелось. Интрига созрела просто и естественно. Добавим, что тогда в сталинском окружении для борьбы с неугодными людьми все средства считались допустимыми. Тем более трагически должна была закончиться эта интрига для столь крупных личностей, как Вознесенский и Кузнецов. Ведь неожиданный каприз Сталина или новый поворот замыслов в его, используя термин Антонова-Овсеенко, "театре" мог вернуть Кузнецова с Дальнего Востока, а Вознесенского - из Новосибирска, куда его сначала хотели направить ректором университета.

Что касается обвинений и "признаний", рассчитанных на психологию Сталина, то все дело было в недовольстве кавказским засильем в Кремле со стороны молодых русских членов руководства. Это мне лично достоверно известно с 1949 г. Обвинение было целиком сфабрикованным. Правда, даже Сталину было известно, что Вознесенский слыл великодержавным русским шовинистом. Но тот был достаточно осторожен, чтобы в той обстановке не проявлять этого качества при кадровых назначениях и вообще в политике. Достаточно вспомнить, сколько евреев, армян, грузин и других "нацменов" занимало крупные посты в госаппарате и в промышленности, подведомственных Вознесенскому. Кузнецову же шовинизм был вообще глубоко чужд, он судил о людях по их личным и деловым качествам, а не по национальности. Но Берия был уверен, что Сталин клюнет именно на такое обвинение. И Сталин клюнул. Будучи интриганом от рождения и ощущая комплекс неполноценности от того, что являлся грузином во главе, по сути дела, российской империи, он всегда опасался интриги или заговора со стороны русских (он даже остерегался Молотова - самого верного своего сторонника).

Расчет Берия оказался совершенно точным: Сталин дал добро сначала на снятие с постов, а затем и на казнь Вознесенского и Кузнецова.

"Теперь бумага все стерпит", - пишет Константинов. Из этого он, по-видимому, и исходит, выдавая собственные произвольные фантазии и развязные спекуляции за исторический анализ.