Некстати со своей любовью

В затишье ветхозаветном. Фото Евгения Никитина

Новая книга ставропольского поэта Игоря Касько предназначена «для широкого круга читателей». Это выражение традиционно для аннотации. Но давайте его осмыслим. «Круг» этот образуют менеджеры турагенств, филологи, продавцы магазинов бытовой техники, журналисты, пассажиры маршруток, ученики школ, пенсионеры, инспекторы ДПС, студенты, банковские служащие, пешеходы, разводящиеся и «сочетающиеся браком», прошедшие срочную службу и «непривлекавшиеся», налогоплательщики и «имеющие задолженность по квартплате», коренные жители и отдыхающие, а также родные, близкие и знакомые перечисленных выше и выше не перечисленных. Я к тому, что быть предназначенным ВСЕМ – это высшая ответственность для книги! Возможно ли вообще такое? Такая книга должна понимать всех – и быть всем понятной. И вот первая задача – «всех понимать» – мне кажется самой сложной, действительно значимой для поэта.

Игорь Касько. Сорок четыре одиночества: Стихи. – Ставрополь: Ставролит, 2016. – 76 с.

Понимает ли нас лирический герой автора? Ну, вот, например, меня – женщину, учителя, маму, горожанку и т.д.? Я как внимательный читатель отвечу скорее утвердительно. Прочитав сборник, обнаруживаешь в нем влюбленного юношу и ребенка, сына и солдата, украинца среди русских – и наоборот. Находишь слушателя новостей и усталого работника офиса. Знакомишься с верующим и отчаявшимся. Видишь того, кто слышит голоса предков и замечает следы ангелов. И даже того, кто умеет виртуозно работать со словом, создает незаурядный образ и вдруг в строке сбивается на провинциальную грамматику. Даже если читатель «Сорока четырех одиночеств» юн и еще не понимает, что одиночество – это объективная реальность и перманентное состояние личности, то потом поймет. Первое стихотворение у всех, по-моему, вызовет желание поспорить (и это хорошо, так и было задумано), второе всех заставит согласиться с каждой строкой сразу же, с первой своей строфы (и это хорошо, так и было: «Вначале было слово./ И слово было «мама»). Разве не самого себя узнаешь, когда читаешь: «вечно я некстати со своей любовью» или «я на службе – семейной, сверхсрочной»? Бесспорно общечеловеческими в текстах Касько являются мотивы и темы. Я бы выделила три: память, время и голос крови. Им посвящены «Рождество», «Едет маршрутка по улице Ленина…», «Село в субботу пело…», «Скособоченной старухой…» и другие. А вот это, кинематографически точное, адресовано мужчинам за 40:

Проснешься порой рассветной,

Похмельный. Но чист душой.

В затишье ветхозаветном,

В сторонке, за камышом,

Закинешь, натянешь леску.

Тихонько закуришь «Бонд».

И, щурясь, глядишь до блеска

В глазах аж за горизонт…

(«Рыбалка в степи»)

Далее – оттуда же цитируемое мною – уже для тех, кто в эти «за 40» надеется, верит и пишет (а таковы не все):

И ждешь, простой сочинитель, –

Назло жестяной судьбе –

И веришь, что вновь спаситель

Придет

по воде

к тебе.

Интересная игра – находить виртуального «потребителя» стихотворения… Солист рок-группы? Вот тебе текст с «рваным» ритмом:

Клетчатым самолетом,

Вырвавшимся из рук,

В небо уходит кто-то

Близкий. Как лучший друг.

Может быть, даже ближе.

Может быть, это ты

Сам?

Ветер крылья лижет

И поддает высоты.

Дух твой летит бесплотный.

Точкой, внизу, Земля.

Ты – самолет беспилотный.

Как я.

Любителям Пастернака – «Ночные реминисценции». Поклонникам философских миниатюр – «Когда я вновь вернусь сюда…». Патриотам наших южных мест – «Солнце – бешеный апельсин…». Любителям неологизмов – слова «минипарижен» и «жаворонкосовый»...

В коротком и теплом предисловии, написанном поэтом Анной Гедымин, помещено, наверное, то, что действительно универсально:

Моя небесная отчизна,

Не торопись меня вернуть.

Путь от рождения до тризны

Пусть будет долог. Этот

путь –

Моя крутая одиссея,

Моя земная колея…

И поле битвы, что засеять

Я должен. Только я.