Ныряющий наудачу

Писатель похож на дайвера, изучающего флору и фауну человеческого мира.
Фото из архива Игоря Савельева

О скандалах, сюрпризах и трудовых буднях литературы с писателем Игорем САВЕЛЬЕВЫМ беседовала Алиса ГАНИЕВА.

– Игорь, для начала поздравлю вас с выходом первой книги. Факт удивительный, учитывая то, что вы печатаетесь, переводитесь, получаете премии и лестные отзывы мэтров на протяжении последних восьми лет. Почему книга возникла только сейчас?

– Спасибо за такую лестную «презентацию». Ну что же, пусть читатели думают, что я – это такая планета Меланхолия, которая восемь лет пряталась за Солнцем, и теперь-то, когда показалась, все будет совсем по-другому. Ну а если серьезно... Я надеюсь на то, что моя авторская серия в «Эксмо» состоится, и вслед за «Терешковой:» появятся другие книги. По крайней мере такое предложение от издательства поступило, мы обсудили, что может быть выпущено, как, но пока только предварительно. Что-то из этого материала печаталось в журналах, что-то лежит в столе, есть замыслы, которые дожидались своего часа, и теперь я над ними работаю. «Терешкова...» – действительно первая книга, и да, это странно. Но, во-первых, рассказы и повести как-то не сходились в моем представлении в сборники, поэтому я не бегал по издательствам. Во-вторых, я видел, как складывалась судьба рукописей некоторых знакомых ребят, с которыми разные издатели не всегда вели себя хорошо. Поэтому, когда был написан роман, я вбил себе в голову, что сначала должна быть журнальная публикация, чтобы было хоть что-то, гарантированно. А в журналах с романами все непросто. Так что я сначала долго ждал «Новый мир» (который, кстати, все эти восемь лет трепетно люблю и почти не изменяю), а потом нашел e-mail Юлии Качалкиной из «Эксмо». Первый же опыт письма в издательство оказался счастливым.

– А от чего, по-вашему, зависит писательская судьба? Какую роль здесь играют удача, пиар, стратегия на успех, место проживания и прочие, не относящиеся к таланту факторы?

– Из всего этого, наверное, важнее удача. Ну а что еще? Даже когда на «Дебюте» эксперт сидит и понимает, что из двухсот отобранных, достойных, на его взгляд, рукописей надо выбрать сто для лонг-листа – это ведь тоже фортуна, лотерея. Все остальное из названного вами не так важно. Пиар ничто без хорошего исходного материала, а у разного рода стратегий низкий потолок возможного. Да, можно бегать по тусовкам, пить водку с редакторами, втираться в доверие. Ну а что дальше?

– Расскажите о романе. «Терешкова летит на Марс» – это ведь на самом деле не про инопланетные приключения советской космонавтки?

– Да, советская космонавтка присутствует в нем как символ, ну и как элемент того «медийного шума», который очень важен в романе. Я, конечно, не тягаюсь с «Моментом истины» Богомолова, да и подобное вплетение сводок в художественный текст выглядело бы несовременно... Но меня поразило, кстати, какую работу проделал редактор «Эксмо», который нашел-таки блоху: на самом деле такие-то данные опубликованы в феврале 2007-го, а герои знакомятся с ними в январе. Я поаплодировал и переделал. Все должно быть чисто. Эта книга о конфликте поколений: всепоглощающий цинизм тех «хозяев жизни», кому за тридцать, и наивное нежелание мириться с этим – у их младших братьев. Кстати, то, что и вылилось в итоге, отчасти, в нынешнюю политическую ситуацию. Знаете, когда я читаю сегодня в богемном журнале богемное интервью известного всей стране директора телеканала, в том духе, что быдлу – то, что пипл хавает, а на самом деле я все понимаю и свой в доску, такая тонкая штучка, то прямо вижу своего героя. Из «старших». Толчком к сюжету послужил элемент фантастики. Частые авиапроисшествия сводят с ума. Люди, которые постоянно летают, готовы выложить любые деньги, если бы это хоть что-то железно гарантировало. По сюжету, появляется такая авиакомпания – нечто вроде секты, где людям за их деньги внушают, что они в полной безопасности...

– Роман начинается с фразы «Путин замолчал». Вы, имевший опыт общения с властью, что из этого извлекли как писатель?

– Я никогда не воспринимал Путина как живого человека – ни в 16 лет, ни сейчас. Это всегда был центр неких силовых полей (а сегодня? – откроешь френд-ленту Фейсбука, и кажется, что комп начнет искрить). Как писатель может игнорировать эти поля, не понимаю. Конечно, я не отказался от возможности пообщаться с Путиным как с живым человеком, и риторика, вроде громкого упрека Михаила Бутова – «да если бы меня в 20 лет позвали к Андропову, я бы лег в больницу, но не пошел!» – была мне не вполне понятна. Ну, и потом, в 2007-м не было того, что сейчас. Что я извлек? Технически – исписал страниц 50, чисто для себя – деталями в диапазоне от того, как проходили ночи в гостинице накануне, когда никто ничего не понимал, с ужинами с не менее перепуганными чиновниками из Кремля, и заканчивая тем, какие у Путина руки, каким шрифтом напечатаны его шпаргалки. Кто знает, что из этого мне понадобится в будущем и какую «Пирамиду» я буду писать в 90 лет. Не технически – было интересно, как ведут себя люди, которые попадают в эти силовые поля. Недавно наткнулся на старую колонку РИА Новости, со словами «Писатель Савельев подзабыл о судьбе Синявского и Даниэля, зато, вероятно, вспомнил о литфондовских дачах» – и смеха ради запостил. И меня позабавило, как занервничали те, кто когда-то в этом участвовал, как комментили – «надо уже об этом забыть», или приватные послания начинали со слов: «Специально пишу тебе в личку...» Черт возьми, люблю провокации.

– Да, все это забавно. Кстати, вы ведь делаете журнал Московского кинофестиваля и наверняка подспудно сравниваете поведение киношников и литераторов. Какие у наших микросоциумов принципиальные различия? Или в обоих случаях – тщеславие и скандалы, только с разным вниманием прессы?

– Скандалов и интриг, конечно, везде хватает, но когда речь идет о миллионах (кино – штука недешевая), это выглядит как-то изящнее, чем унылый спор о полутора развалившихся переделкинских дачах. Если серьезно, то в сравнении с киношной писательская тусовка выглядит более варварской, что ли. Не знаю почему. Может быть, потому, что мировой кинематограф как единый и структурированный процесс существует, а мировая литература – нет. Когда работаешь на кинофестивале, то четко понимаешь – какой путь кино прошло за пять лет. Какие вершины достигнуты сегодня. А современная мировая литература – это такое море, в котором ныряешь наудачу, а многие даже не пытаются. Даже сам вектор движения вперед ставится под вопрос. Читал на форуме журнала «Урал»: «Полистала ваш журнал, ерунду печатаете, надо бюджетные деньги пустить на книги Пушкина и Лермонтова для детских домов». Такое очень наивное выражение серьезного вопроса, который все время бьет по писателям.

– Вы живете в Уфе. Что там с литпроцессом?

– Лет пять назад все было совсем плохо. А теперь даже не знаю, откуда что взялось, но литпроцесс оживился. Много хороших текстов прежде всего. Обновились традиционные площадки («Бельские просторы», «Гипертекст»), появились новые журналы – «Персонаж», например. Забавно, что в прозе у нас сегодня лидирует среднее поколение (назову только тех, кого знают благодаря столичным шорт-листам – Юрия Горюхина, Игоря Фролова, Артура Кудашева), а в поэзии совсем молодые ребята. Вот буду в Москве, надеюсь заглянуть на презентацию книги Марианны Плотниковой, сборник ее стихов выходит в «Классиках XXI века» под эгидой «Новой Юности»... Уфимская литература всегда тайно или явно равнялась на свердловскую, но нам было до соседей, как в лаптях за паровозом, с их-то многообразием – в диапазонах от Славниковой до Рыжего, от «Урала» до «ЛитературРентгена»... Сейчас мы не приблизились вплотную, конечно. Но делаем шаги. Забавно, я говорю об этом, как о спорте.

– Как местная общественность реагирует на ваши тексты? Публикации в столичных толстых журналах наверняка служат своеобразным оберегом? Или наоборот?

– Сейчас уже ничем не служат, многие стали печататься в Москве. А поначалу было то, что вы метко назвали «наоборот». Я бережно храню пожелтевшие вырезки из газет: «Пока бог литературы спал», «Бледный «Бледный город», «Назначить писателем»... Уфимская литература была очень замкнута, в отличие как раз от Екатеринбурга или Саратова. Сложилась целая идеология, что пробиться куда-то невозможно, а в «Новом мире» только Мустай Карим напечатался в 79-м году. Не было понимания, что это живой журнал, который должен 12 раз в год что-то печатать, тексты живых людей, из плоти и крови. Даже сейчас бывают отголоски: недавно один уфимский критик, который все не может это забыть, опубликовал измышления на тему, кто, как и почему продвинул повесть в «Новый мир».

Ответственный секретарь «Дебюта» Виталий Пуханов, с которым я всем этим делился (когда тебе 21 год, все принимаешь близко к сердцу), бурно поздравлял: «Большее, что может дать малая родина писателю – это пинок под зад», а потом рассказывал в интервью, что я «безумно гоним» в Уфе, – ну а на самом деле ничего особенного не было. Ничего, что выпадало бы из общей картины. Знаете, когда кураторы «Дебюта» были на творческих встречах в Калининграде и всего лишь представили местным Пашу Костина, финалиста премии из этого города, пресса обрушилась: «Ситуация абсурдна – приезжает писатель из Москвы и представляет калининградцам, якобы пророков в своем отечестве не признающим, молодых гениев. «Гении» на встрече держались уверенно. Им издали (или обязательно издадут!) книги, с ними возятся, представляют в родном городе. Правда, это еще не говорит об их литературных способностях. Москва всеядна, и, правду сказать, взгляд местного читателя зачастую строже и придирчивей. «Гении» не смогли отказать себе в удовольствии въехать в родной город на белом коне. За них стало страшно и стыдно». Простите за большую цитату. Не смог отказать себе в удовольствии.

– А что за бугром? Во Франции сразу на двух языках, в оригинале и на французском, вышла ваша ранняя повесть «Бледный город» об автостопе. Почему им так понравилась эта тема?

– Не знаю. Может быть, это как – помните, у Рождественского и Вознесенского в известной кинохронике за спиной было написано «Коммунизм – это молодость мира»? Так вот, автостоп – это молодость Запада, тех читателей, кому сегодня 50, 60. Они часто пускались в воспоминания, когда речь заходила о «Бледном городе». Одна дама, лихо управляя «Пежо», рассказывала, как жила безумной студенческой жизнью 68-го года, свергала де Голля, ездила стопом, – «а теперь я никого не подбираю на дороге, и никто не подбирает, это так опасно...». Что касается перевода, это был маленький некоммерческий проект парижского издательства Lettres Russes. Я с него ничего не получил, кроме восьми экземпляров, по которым мы с друзьями гадали – читали реплику «Дайте два баллона «Шихана» по-французски («Шихан» – это дешевое уфимское пиво, точнее стерлитамакское). Но я был счастлив: я люблю Париж. И в сценарии, который сейчас пишу, действие разворачивается в Париже. Дня три в голове крутилось странное слово «Трокадеро», никак не мог вспомнить, что это, а сегодня посмотрел в Википедии. Это станция метро в XVI арондисмане.