Максим Лаврентьев
Писателю важно всесторонне изучить фактуру, а потом – поймать миг!
Фото Владимира Захарина
Вышедший в конце лета в «АСТ» роман Марины Степновой «Женщины Лазаря» стремительно (и безо всякой рекламы со стороны издательства, между прочим!) проложил себе путь на вершину рейтингов продаж в московских книжных магазинах. На сайте магазина «Москва», к примеру, уже не первую неделю эта книга занимает лидирующую строчку, став книгой месяца в октябре и подвинув новинки от Михаила Веллера, Захара Прилепина, Владимира Маканина┘ Особенно примечательно, что популярностью у читателей пользуется на сей раз не обычное чтиво или штампованный образец премиальной литературы, а высокохудожественная интеллектуальная проза до сих пор не слишком заметного автора, не имеющего никаких литературных наград, кроме разве что единственной нацбестовской номинации пятилетней давности, и не прописанного ни в одной литтусовке. На фоне столь неожиданного успеха с Мариной СТЕПНОВОЙ о ее бестселлере побеседовал Максим ЛАВРЕНТЬЕВ.
– Марина, читатель, как известно, обожает узнавать о писателе биографические подробности, дабы затем пофантазировать на тему соответствия автора своему литературному герою. Мы, конечно, не будем идти на поводу у публики. Поэтому не спрашиваю напрямую о прототипах, но все же ответьте, откуда вы так хорошо знаете бытовую сторону советского ученого мира, где так вольготно дышит ваш «секретный физик» Лазарь Линдт?
– Советская наука – как и наука вообще – делается всего-навсего людьми, и даже не всегда – невероятно талантливыми, а мне в первую очередь были важны именно человеческие взаимоотношения внутри этого мирка. К тому же, признаюсь, я довольно долго и усердно занималась наукой сама – конечно, это была всего-навсего филология (стык лингвистики и литературоведения, если быть точной), так что любой технарь меня заслуженно засмеет, но это была все равно наука – с профессорами, заседаниями кафедр, защитами, долгими библиотечными бдениями, сплетнями и прочими необходимыми атрибутами. Ну и не будем забывать о мемуарах, конечно: опубликовано достаточное количество отличных воспоминаний именно советских физиков, математиков – всех тех, кто сделал советскую науку по-настоящему великой. Так что я готовилась очень старательно.
– Но в романе безошибочно использована именно специальная техническая терминология. Одних заседаний и мемуаров тут, по-моему, было бы недостаточно┘
– Мне кажется, что у меня даже нет той половины мозга, которая отвечает за получение высшего технического образования, что вы! Но было бы самонадеянно браться за книгу, в которой главный герой – физик (и математик, и кто угодно еще – словом, настоящий гений), и не набрать как можно больше специального материала. Даже передать не могу, насколько это было сложно и насколько я боялась сесть в лужу. Я поняла, что справилась, когда мой близкий друг, чудесный писатель Леонид Семенович Словин отдал одну из глав «Женщин Лазаря» своему знакомому, очень немолодому математику, – так сказать, на рецензирование. Тот прочитал и заявил, что прекрасно знает, кто послужил прототипом Лазаря Линдта – такой-то советский ученый, большая, кстати, величина. Мол, на такое был способен только он. Только тогда я перевела дух.
Да, в хореографическом училище я тоже не училась и танцую, как больной медведь, – это уж на всякий случай: ведь одна из героинь, Лидочка, профессионально занимается балетом, и над этим материалом тоже пришлось попотеть. Балетный сленг, упражнения, взаимоотношения в балете – это же огромный и очень закрытый от всего внешнего мир. Но, с моей точки зрения, врать в мелочах автор просто не имеет права – иначе рухнет вся конструкция книги и весь мир, выдуманный изначально, никогда не станет для читателя подлинным. Поэтому для меня сбор фактуры – не просто очень важная, но и фантастически, просто невероятно интересная часть работы.
– Имя заглавного персонажа поневоле отсылает к библейскому Лазарю, воскрешенному, согласно Библии, Христом. Но в романе последовательно, одна в другой, «воскресают» женщины. Что это – глобальная женская эмансипация или осознанное преломление библейской истории в призме современности?
– Мне кажется, самое главное в книге другое – в каком-то смысле Лазарь Линдт вовсе не умер, чтобы потом воскреснуть. Он вообще остался бессмертным – но не потому, что был гениальным ученым, а потому, что умел любить, пусть и не всегда счастливо. Именно эта любовь – очень разная, к трем разным женщинам – и подарила ему бессмертие. В романе вообще очень много любовных историй, много любви – не всегда счастливой, не всегда впопад, но именно любовь придает смысл всему. И если любви нет, ни громадный достаток, ни признание властей, ни слава – ничто не делает героев счастливыми.
– Часто говорят, что подлинный художник далек от политики. Согласны ли вы с таким мнением? Дело в том, что в книге, как мне показалось, отчетливо выражено более чем скептическое ваше отношение к Октябрьскому перевороту 1917-го, да и ко всей последующей советской истории┘
– Боюсь, что слово «скептически» тут не совсем точное. Россия не знала спокойных времен никогда, и советская история – всего-навсего часть общего нелегкого процесса. В советскую пору было много кошмарных, но и столько же чудесных страниц, как, впрочем, и при петровских реформах, и в золотой век Екатерины, и при Александре Миротворце. Мне кажется, важно другое: то, что историю делают люди – и не только великие, но и обычные. А вот люди бывают счастливыми и несчастными, и это для них гораздо важнее того, что происходит вокруг. Я часто вспоминаю рассказы бабушки – как она была счастлива незадолго до войны. Был 1937 год, ее родного дядю посадили, все жили в страхе, кто будет следующий, дома пикнуть боялись, ждали арестов – а бабушка все равно была счастлива, влюблена, шила платья, радовалась тому, какая она хорошенькая, молодая. На танцы бегала, тогда так много танцевали! Это никуда не денешь. Бабушка была счастлива именно тогда.
Чалдоновы – герои моей книги – вообще прожили в счастье всю жизнь, и плевать им было на революцию и Гражданскую войну, на эвакуацию и голод. Они любили друг друга, они были друг другу нужны. Вот что главное, вот что придавало смысл их жизни. А Галина Петровна, не знавшая ни войны, ни тревог, живущая в громадном богатстве, обладающая трудно представимой властью, была совершенно несчастна рядом с мужем, которого ненавидела. И ни его обожание, ни бриллианты, ни шубы – ничего не помогало.
– Ваша книга с момента выхода в начале августа неизменно получает самые благожелательные отзывы. Во всяком случае, только такие отзывы в печати пока доносились до меня. А слышите ли вы голоса неодобрения? Как вообще относитесь к современной литературной критике, ожидаете ли ее внимания?
– Конечно, приятно, что мой труд оценен – это враки, что писать в стол легко, на самом деле мы все мечтаем, чтобы нас услышали. Но угодить всем разом просто невозможно, да и не нужно, поэтому я спокойно отношусь к тому, что мой текст кому-то не понравится. За конструктивную критику я вообще всегда благодарна – очень трудно реально оценивать то, что сделал сам, так что если кто-то взял на себя труд выловить в твоем тексте блох, надо не злиться, а радоваться и говорить «спасибо». К тому же мне очень и очень повезло с первыми критиками и читателями. Книга понравилась моим родителям (не случись этого, я бы, пожалуй, не стала показывать ее больше никому), в нее сразу поверили литературные агенты Юлия Гумен и Наталья Смирнова, просто блестящие профессионалы, и, наконец, ее захотела издать Елена Шубина (тут очень уместно без всякой лести прибавить – сама). Думаю, что все, кто пишет сегодня по-русски, понимают, что это значит.
– По-моему, вы – замечательный профессионал в прозе. Насколько поспособствовал развитию вашего мастерства Литературный институт? Что думаете о теперешнем состоянии нашего общего вуза?
– Это очень странное место – Литературный институт, и, мне кажется, он был странным всегда и таким же и остался. Там прекрасно ставят руку и отлично учат – но только тех, кто этого действительно хочет, а таких студентов в Лите всегда – исчезающе малое число. Все же и так гении, сами понимаете. Чего над учебниками потеть? Мне невероятно повезло. У меня были прекрасные педагоги – просто невероятные: Олег Анатольевич Коростелев, Владимир Павлович Смирнов, Василий Васильевич Калугин, покойный Лебедев Евгений Николаевич, мой научный руководитель. Они не просто преподавали – они давали почувствовать литературу на вкус, позволяли ощутить себя частью литературного процесса. К сожалению, я не знаю, что творится в Литературном институте сейчас. Давно там не была, очень давно – ректор, при котором я училась (Сергей Есин. – М.Л.), начисто отбил у меня даже охоту приближаться к зданию. Наверное, там все то же самое. Много гениев, много споров о литературе, все валяют дурака и верят в счастливое будущее. Как и положено студентам.
– Ваша новая книга пользуются большим покупательским спросом. И это при том, что интерес к печатной продукции сейчас падает. Что думаете о перспективах книгоиздания в России, в котором вы, не сомневаюсь, примите дальнейшее участие?
– Пока есть люди, для которых чтение – потребность почти физическая, а такие есть всегда, я сама из их числа, никакие цены и кризисы ничего не изменят. Господи, да о чем мы говорим? Даже в первые месяцы после революции книжки выходили – на оберточной бумаге, мизерным тиражом, но выходили! Так что с книгами ни в России, ни в мире никогда ничего не случится – издавали, издают и будут издавать.
– И напоследок банальный вопрос о планах: не намереваетесь ли, так сказать, воскресить своего Лазаря?
– Ой, нет, продолжения «Женщин Лазаря» не будет – давайте дадим этой семье пожить спокойно, без нас. Тем более что следующая моя книга – тоже в своем роде семейный роман. Это история целой династии врачей, жизнь нескольких поколений семьи, которая все время готова была прерваться, прекратить свое существование, но все-таки выживала, выкарабкивалась. И еще это будет история о том, во что превращается жизнь человека, который вынужден отказаться от мечты. Страшная, в сущности, вещь – попытаться уничтожить в себе самое главное, свою суть, отказаться от этого ради других людей, которые скорее всего и не заметят жертвы. Лечить – это вообще очень непросто. Сложное призвание. Но я уверена, что герои справятся.
