Михаил Бойко
Из литературных критиков Владимир Бондаренко оказал, быть может, самое сильное влияние на молодых литераторов. Просто многие боятся в этом признаться. Я – не боюсь. Повлиял. Но не эстетически. Как раз тех, в ком Бондаренко «разочаровался», я считаю наиболее перспективными, а на многих из тех, кого он хвалит, смотрю скептически...
– Владимир Григорьевич, можно ли сегодня говорить о едином литературном процессе?
– Сегодня русская литература существует и остается одной из лучших в мире, а литературного процесса в России нет. Я все-таки считаю, что виновата скрытая политика государства, которая оттеснила литературу на обочину. Власть боится литературы, так как считает, что все революции начинаются с писателей. Если бы этого не было, все бы нормализовалось. По этой же причине не допускаются до телевидения и крупных СМИ литературные критики. А критика – важнейшая часть литературного процесса. Без нее литература распадается на фрагменты.
Вот пишет в своем углу Володя Личутин свои «Расколы». Вот в другом углу что-то пишет Юрий Мамлеев. Они живут рядом в Переделкине, но друг друга не знают и не читают. Вот в третьем углу – Павел Крусанов. В четвертом – ребята из Красноярска, где традиционно сильная писательская организация. В результате мир литературы разделился на 20–30 мирков. Объединить их может только критик.
Говорят, в советское время у нас был литературоцентризм, а в Америке что-то иное. А между тем там одна рецензия в The New York Times может погубить книгу, в которую вложены миллионы долларов. Выйдет негативная рецензия – и можно подсчитывать убытки. Книга не пойдет. Литературные критики в крупнейших американских и европейских газетах определяют литературный процесс и создают иерархию таланта.
– Есть объективный момент – количество выходящих книг┘
– Что ж, литературная критика – дело молодых. Есть, конечно, исключения – Бушин, с которым я дружу-воюю много лет, он и в 85 лет успевает все читать. Но старшее поколение: Михаил Лобанов, Игорь Золотусский и другие – оставили критику. Критик должен быть в состоянии за год прочесть или по крайней мере пролистать несколько сотен. Если Лобанов или Золотусский в силах прочитать две-три книги за год – это не критики. Вот я пока на кромке ухода из критики. Может быть, этот трехтомник («Дети 37-го», «Серебряный век простонародья», «Поколение одиночек») будет последним. Хотя у меня есть еще пара книг в задумке. В частности, мне интересны молодые писатели: Прилепин, Садуллаев, Бояшов, Шаргунов – может быть, книга о них получится.
Читать приходится много. Это трудно. Потому я и не устаю повторять, что критический дар в русской литературе наиболее редкий: у нас много талантливых прозаиков, гораздо меньше талантливых поэтов, а талантливых критиков – на пальцах рук пересчитаете. Спасает то, что опытному критику не надо читать всю книгу. Я, например, прочту десять страниц и уже вижу – литература это или нет. Если литература – читаю дальше. Если десять первых страниц бездарны, то я не верю, что на сотой странице появится что-то гениальное.
– Но выглядит так, словно каждый критик набирает свою обойму авторов и эту обойму пиарит┘
– Ну и что? Пусть один читает одну обойму, второй – вторую, третий – третью. Собравшись, мы бы сразу определили вершины. У каждого критика образуется свой круг авторов, но это до ста писателей, не меньше. Если ты на пяти остановился – то ты не критик. У каждого должна быть своя «сотня». Тогда десять ведущих критиков обхватили бы всю реальную литературу. И если бы они могли спорить, воевать друг с другом, то образовался бы единый литературный процесс, и вершины литературы четко бы определились.
В советское время были критики-почвенники – Кожинов, Лобанов, Селезнев и критики-либералы – Дедков, Бочаров, Иванова. Одни били по бездарям левым, другие – по бездарям правым. В результате вырисовывались вершины: Фазиль Искандер и Валентин Распутин, Иосиф Бродский и Юрий Кузнецов и другие.
– Получается, что поляризация литературы выгодна?
– Она нужна! Русская литература поляризована с древности, и не только литература, но и общественность. Сама Русь – это изначально соединение азиатского и европейского начал. Это непреодолимое, непонятное для всего остального мира внутреннее противоречие и делает нас отдельной цивилизацией, не похожей ни на Европу, ни на Азию. Поляризация неизбежно выходит на поверхность – возникают славянофилы и западники, почвенники и космополиты. Их противоборство, схватка развивают способности, напрягают до предела, и вырастает русский гений.
– Многие говорят, что сегодня деление по политическим лагерям отходит в прошлое.
– Нет больше гражданской войны, как в 90-е. Идет более спокойное выстраивание литературы «с двух сторон».
Правда, сегодня почвенническая ветвь если не отмерла, то ушла в тень. Один из последних почвенников – Борис Екимов, получивший в этом году Солженицынскую премию. Если следовать логике этой премии, то осталось ее дать только Владимиру Личутину и Петру Краснову, и потом можно закрывать или переформатировать.
Но появляются новые почвенники. Тут и Роман Сенчин, и Захар Прилепин. По моему мнению, «Грех» идет не от Лимонова и исповедальной прозы («я и сто километров вокруг меня»), это попытка создания народного героя. В прозе Прилепин скорее последователь Василия Белова, чем Лимонова.
Это новое почвенничество возникает с неизбежностью. В 90-е патриотическая литература была фактически запрещена, вдруг среди либералов появились свои почвенники: Олег Павлов, Алексей Варламов. Можно создать только одно крыло – суперлиберальное, – и внутри него неизбежно появятся свои почвенники и славянофилы. И наоборот, если бы к власти пришел Угрюм-Бурчеев и реализовал «День опричника» или, например, победил бы ГКЧП, то в этой суперпатриотической литературе неизбежно возникло бы западническое крыло.
– Вопрос в лоб: у вас есть свой Метод?
– Конечно. Во-первых, анализируя книгу, обязательно ставишь ее в ряд других книг и сразу определяешь место этого писателя, находишь ему какое-то подобие. Традиция это, скажем, Толстого или Достоевского, Пушкина или Державина? Мне стало легче понять Бродского, когда я догадался, что он вышел не из Пушкина, а из Державина. Но совсем по-другому Державин прозвучал у Юрия Кузнецова. Писатели часто лукавят, когда говорят, что ничего не читали и никто на них не повлиял. Я в это не верю. Каждый из них много читал и на кого-то подсознательно опирается. Вот если выявить эти подсознательные ориентиры, то дальше будет легче понять писателя.
Кроме того, в отличие от многих других критиков я хочу знать биографию писателя. Скажем, то, что Проханов родом из русских баптистов и молокан, что-то прибавляет к пониманию его прозы и его героев. А то, что Маканин в юности перенес перелом позвоночника и почти год был прикован к постели, повлияло на мое восприятие его творчества. Очевидно же, что если бы Николай Рубцов или Олег Григорьев выросли бы не в бездомности, не уркагановской среде, это были бы совсем другие поэты. Это биографический подход.
Наконец, третье – это чувство слова. Можно закончить десять университетов, у ста писателей учиться, но так и не приобрести чувство слова. Если нет этой способности, критик не состоится. Но чувство слова бывает разное, можно воспринимать его в цветах, можно графически. Определить, что это такое, – невозможно. Это многоемкое понятие.
– Почему у критиков за редким исключением не получается писать художественную прозу?
– Вот говорят, что критик – это несостоявшийся поэт, писатель. А лучшие критики и не помышляли об этом. Лучшие критики любых направлений, начиная с Белинского, – это те, кто был влюблен в книгу. Это любовь, которая не проходит всю жизнь. И влюбленный человек никогда не будет одиноким, потому что и жена может уйти, и дети забыть, но стоит погрузиться в книгу – и ты опять в обществе, гармонию восстанавливаешь. По сути, любовь к книге уменьшает трагичность человеческого существования. А дальше из любви к книге, если у тебя есть дар собственного слова, рождается критик.
Я знаю, кого из многочисленных критиков, подавшихся в художественную прозу, вы имеете в виду. Даже Золотусский повестушку написал. И зря, по моему мнению. Критик, когда пробует себя в прозе, понижает свой рейтинг, отношение, доверие к себе. Возникает вопрос: как же ты тогда о других судишь, если сам такую фигню пишешь? А я не понимаю, почему раз кто-то не может писать, как Гоголь, то не должен писать о Гоголе. Писать, как Гоголь, – это один талант, а писать о Гоголе – это совсем другой талант. Я часто подлавливал своих друзей – и Проханова, и Личутина, и Куняева, – что они сами в своих произведениях часто не могут разобраться.
Очень редко бывает, когда человеку дается все: и проза, и поэзия, и критика. Критик, как правило, пишет стилистически правильную, но ненужную прозу. Но почитайте стихи наших прозаиков – это полная макулатура. Виктор Астафьев рекомендовал в «Наш современник» полную графомань. И ладно бы по блату, так нет же – искренне! А Юра Кузнецов иногда таких поэтов предлагал, что страшно делалось! Каждому свое. Если уж дан тебе дар критика, так и будь критиком.
Требуя, чтобы критик писал качественную прозу, мы требуем сочетания в одном человеке двух свойств, самих по себе редких и часто противоположных.
– А кто из «молодых» не оправдал авансов, разочаровал вас?
– Алина Витухновская не развернулась так, как я хотел бы, чтобы она развернулась. Я-то надеялся, что она станет своего рода «Лимоновым в юбке». Сергей Шаргунов что-то робко вылезает из своей политики. Максим Свириденков блестяще начал, но практически завял.
– Мне кажется, что в патриотике вы выполняете сплачивающую функцию, а Бушин производит чистку рядов...
– Это идет от кризиса патриотической оппозиции. Ее сегодня практически нет. Последняя попытка – партия «Родина». Отсюда кризис идеологии патриотического движения и литературной патриотики.
Есть целый ряд писателей, кто занимается разгромом своих и чисткой рядов. Савва Ямщиков, Станислав Куняев, Владимир Бушин не столько с оппонентами борются, сколько со своими. Бушин – это наиболее характерный пример. «Огонь по своим» – это нелитературные удары. Одно дело ты увидел, что у кого-то там последние романы слабее, чем ранние. Это одно. Другое дело, когда Бушин Распутина размазывает из политических, идеологических соображений.
Я считаю, что патриотом быть изначально невыгодно. Мой принцип другой – собирать всех патриотов, всех, кто любит родину и русскую литературу.
– Кого из коллег-критиков вы постоянно читаете?
– Виктора Топорова, Валю Курбатова, Льва Аннинского, естественно, своих оппонентов – Андрея Немзера, Наталью Иванову, Аллу Латынину. Иванова и Латынина – это две последние новодворские в литературе. Вроде закончилась гражданская война в литературе, но эти фурии до конца жизни будут воевать со всем, что окрашено в русские национальные, патриотические, почвеннические цвета. Читаю Павла Басинского, Юрия Павлова. Ну и молодых критиков.
Вообще у талантливого писателя, литературного критика не существует конкуренции. Я не верю в литературную конкуренцию. Я готов написать сотым статью о новом романе Маканина или Крусанова, но мой взгляд будет наверняка иной, чем предыдущие. Поэтому я слежу за литературной критикой, чтобы узнавать о новых именах. И, считаю, все критики должны читать своих коллег.
