Интеллектуал действия

Некоторые уверяют, что слон тонок, продолговат и похож на змею. Фото Елены Семеновой

Вслед за романом польского поэта, переводчика, эссеиста Чеслава Милоша «Долина Иссы» и сборником микроэссе «Азбука» вышел том «Легенды современности» в замечательном переводе Анатолия Ройтмана, немалую часть жизни наряду с покойными Владимиром Британишским, Натальей Горбаневской и другими словесниками посвятившего изучению, переводу, популяризации произведений Милоша. Сборник разделен на две части, близкие по объему, – «Оккупационные эссе» и эссе-переписка Ежи Анджеевского и Чеслава Милоша, причем в данном случае являющиеся логическими дополнениями друг друга.

Первое чувство во время прочтения «Оккупационных эссе» – удивление: тексты, написанные молодым Милошем в первой половине прошедшего века – 1942–1943 годах, отнюдь не выглядят архаическими литературными памятниками эпохи, безусловно, в чем-то ценными, но утратившими злободневность, будто старейшина семейства – почитаемый, опытный, но старый и хилый. Напротив – эссе Чеслава Милоша словно созданы в наши дни, именно для нас, и во многом этот эффект достигается благодаря специфичной интонации Милоша, напоминающей не учительство с высокомерным взглядом и безапелляционными ярлыками, а заинтересованный, пусть и тревожный, разговор на равных, с безусловным уважением к не самым приглядным персонажам и серьезной, продуманной аргументацией, далекой как от голой аналитики, так и от издерганности в стиле «выносите всех святых».

Одним из героев «Оккупационных эссе» стал польский авангардистский писатель Станислав Игнаций Виткевич – личность, далекая от мировоззрения Милоша, но важная для понимания литературы военного времени. В отличие от Витольда Гомбровича, знаменитого польского драматурга и писателя, который в своем мизантропическом и едком «Дневнике» лишь походя отдал должное таланту Виткевича, а основной пафос вложил в описание декадентских пристрастий Станислава Игнация, Чеслав Милош гораздо сдержаннее, а значит, и этичнее рассказывает об этом неоднозначном, неприкаянном художнике и человеке в эссе «Границы искусства. Станислав Игнаций Виткевич из перспективы военных перемен».

Значительную часть текста занимает изложение взглядов Виткевича на искусство, науку и общественную жизнь. Так, он признавал быструю сдачу позиций религии в то время, в двух своих фантастических романах с помощью «честного, мужского» языка описывал атмосферу межвоенного десятилетия и вплоть до самоубийства задавался вопросами, центральными не только для человека, связанного со словесностью, но и вообще для личности: что считать за образец, если размышлять о прошедших эпохах и сравнивать с нынешней; где находятся границы искусства; можно ли считать современную философию состоятельной? Чеслав Милош взвешивает каждое слово, приводя оценку деятельности Виткевича: «Я утверждаю только, что он – фигура очень серьезная и что не правы те, кто теряет к нему интерес, прочитав несколько чрезмерно брутальных эротических сцен в его книгах. Может, он и не так называемый выдающийся писатель, но выдающиеся писатели случаются так редко, что если ограничить ими историю культуры, то она была весьма худосочной».

Чеслав Милош. Легенды современности: Оккупационные эссе. Письма-эссе Ежи Анджеевского и Чеслава Милоша/ Пер. с польск. А. Ройтмана. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. – 456 с.

Жанр эссе для Милоша, пишет ли он о Даниеле Дефо, Оноре де Бальзаке, Андре Жиде, Фридрихе Ницше или о других деятелях литературы и философии, – это не форма «уюта», «комфорта» той эссеистики, где ставятся во главу угла частные сиюминутные переживания или максимально свободный выбор темы, а скорее возможность конкретно «выговориться», то есть та самая цель поэзии, как считал известный советский поэт Борис Слуцкий. Отдельного упоминания заслуживает переписка Чеслава Милоша и писателя Ежи Анджеевского – накаленная с обеих сторон, полная страсти, содержащая в себе нерв эпохи, красноречиво повествующая о двух интеллектуалах, признающих некоторые общие точки соприкосновения, но в целом занимающих полярные позиции: Анджеевский с его признанием власти и силы склонится к коммунизму, Милош, относящийся со скептицизмом к новым порядкам, изберет диаметрально противоположную точку зрения – отправится в эмиграцию, напишет жесткую книгу «Порабощенный разум», одну из своих самых известных публицистических работ.

Последнее письмо отправляет все-таки Чеслав Милош. После дискуссий о роли религии – бесспорное признание у Анджеевского и лишь частичное у Милоша. В споре о роли интеллектуала Ежи Анджеевский настаивает на необходимости возникновения некоего «интеллектуала действия», а Чеслав Милош считает неприемлемым подобное перевоплощение и переходит к глобальным размышлениям: «Я крепко верю, что есть эпохи и люди, которым дано очень близко подойти к тайне человека, заглянуть ему в глаза. Есть другие эпохи, блуждающие где-то вдали, подобно слепцам, которые, ощупав хобот слона, уверяют, что слон продолговат, тонок, похож на змею. Выбрать соответственный, доступный нам и все-таки близкий к неизменной человеческой правде модус – этого было бы немало». Именно эти слова из заключительного письма Чеслава Милоша и могут послужить эпиграфом ко всей напряженной, местами спорной, но неизменно поэтичной и насыщенной книге.