Милрад Фатуллаев
Муху Алиев вынужден вести кадровую политику с оглядкой на этническую составляющую.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Учрежденный больше двух лет назад институт президентства в Дагестане не изменил, как предполагали некоторые эксперты, сложившуюся в горном крае давнюю политическую традицию. Власть здесь всегда распределялась в соответствии с пропорциональной численностью титульных народов. А персональный кадровый состав власти полностью зависел от степени авторитета первого лица. Такая ситуация сложилась и не менялась с момента административного образования республики почти сто лет.
Экономика этнического характера
Когда спикер Народного собрания Дагестана аварец Муху Алиев был рекомендован парламенту для избрания первым президентом, его место в законодательном органе занял даргинец – Магомедсалам Магомедов, сын экс-главы республики Магомедали Магомедова. А представитель кумыков – третьего по численности народа – остался на должности премьера. Этническая архитектоника не нарушилась.
В республике, где религия и национальность остаются самыми чувствительными материями, учет этнического представительства играет стабилизирующую роль. Поэтому когда назначенный президентом Муху Алиев говорил о необходимости учитывать профессиональные качества, а не происхождение кандидата в госчиновники, эти речи в регионе воспринимали с сомнением. Тем более что первый президент важнейшие назначения произвел именно по этническому признаку. Отходом от традиционного «дагестанского принципа» была разве что дача Муху Алиевым согласия на занятие должности президента, в то время как дагестанцы дважды на референдумах голосовали против этого института в пользу «коллективного президента» в лице тогдашнего Госсовета республики в составе представителей 14 титульных народов.
Более того, в желании отказаться от этнического «маркера» при подборе кадров Махачкала ссылается на иную, демократическую схему подбора специалистов. На конкурсной основе формируется кадровый госрезерв, откуда должны, по идее, приходить на руководящие посты новые толковые менеджеры. Однако странным образом более-менее заметные должности министров, их замов занимают сыновья предыдущих премьеров и чиновников, представители известных семей, преуспевших на должностях мэров, ректоров, заместителей руководителей силовых ведомств.
Отказ от учета национальности в кадровых вопросах оказался не более чем кокетливым лукавством и дипломатической ширмой. Поверхностный анализ последних назначений говорит не только об учете этничности при расстановке кадров. Он говорит о неприкрытом национальном протекционизме, о возрождении в Дагестане былой монополизации ключевых министерств и ведомств, решении проблем одной национальности за счет интересов другой. За кадрами, как известно, следуют деньги, бюджетные средства уже вкладываются в «свои» национальные окраины. Об этом свидетельствует география строительства газопроводов, автодорог, мостов, промпредприятий, создания перспективных зон развития туризма┘
Не надо сказок
Аналогичная ситуация сложилась в Чечне – с той лишь разницей, что в почти мононациональной республике власть оказалась в руках одного беноевского тейпа. Основные ветви власти (если так можно говорить по отношению к кавказским республикам вообще) занимают ближайшие родственники президента Чечни Рамзана Кадырова по отцовской, материнской линии, со стороны родственников супруги. Говоря о стабильности в некогда мятежной республике, а ее на самом деле куда больше, чем в соседних Ингушетии и Дагестане, приходится сделать одну, но существенную, оговорку.
Спокойствие Чечни – это не федеральная власть, не местная власть, а лично Рамзан, усиленный всем, чем возможно – силовыми структурами, деньгами, доверием Кремля. И доверием ему лично вчерашних боевиков. Когда гарантии дает не система, а лично Кадыров-младший, это значит, что власти нет, а есть авторитет, нет системы, а есть личность. Тем самым Кремль становится заложником авторитарного президента, на котором фокусируется вся архитектура чеченской безопасности. Понятно, что центральным звеном в такой цепи выступает сам Рамзан. Что будет, если главой Чечни будет другой человек?
Президенту Ингушетии Мурату Зязикову сделать такое оказалось не под силу. Глава Ингушетии, похоже, чуть ли не обязался не вмешиваться в местные процессы и события. Диалога с населением нет, нет реакции даже на вскрываемые факты исчезновений и похищений людей «лицами в камуфлированной форме», гражданские свободы зажимаются. Можно ли говорить об удачном подборе лидера молодого субъекта страны, где главный оппозиционер Магомед Евлоев погибает от «случайного выстрела» в машине главы МВД Ингушетии Мусы Медова? Когда Медову и президенту Мурату Зязикову через день после убийства родственники погибшего объявляют кровную месть и, по окончании траура, видимо, приступают к его исполнению (расстреляны два сотрудника охраны Медова – оба его племянники, убит двоюродный брат президента, начальник республиканского предприятия пассажирского автотранспорта Бекхан Зязиков) – это говорит об отсутствии априори в республике закона. Оно заменено адатным правом, которое в условиях XXI века проявляется в виде обычного «понятийного» подхода уголовников.
В то же время в федеральных СМИ акварельно расписывается благополучная социально-экономическая картина Ингушетии. Как отметил «НГ» глава местного АНО «Машр» Магомед Муцольгов, «за последние пять лет в республике (500 тыс. населения. – «НГ») зафиксированы 163 похищения и более 800 убийств. Это без учета убитых в лесу и горах, о которых мы не знаем. Пропавшие не найдены. Для сравнения: даже в Дагестане, где проживает 2,5 млн. человек, за это же время пропало 75 жителей республики. Часть из них нашли, некоторые, впрочем, сами имитировали свое похищение, чтобы скрыться».
В упорно афишируемые Магасом успехи в экономике (например, о введении 2 млн. кв. метров жилья, хотя столько и Москва не строит) в Ингушетии не верили с самого начала. В Москве перестали верить, похоже, чуть позже. Примечательный факт: на встрече с президентом Кабардино-Балкарии Арсеном Каноковым в Нальчике, экс-премьер страны Виктор Зубков попросил собеседника не рассказывать ему «сказок Зязикова». В сложившейся ситуации главе Ингушетии приходится опираться только на федеральные структуры и свой немногочисленный тейп. Глава администрации президента, его родной брат Рашид Зязиков, говорят, остается за «первого» во время его выездов в командировки и фактически руководит народным хозяйством, а охраной президента командует его двоюродный брат Рустамбек Зязиков.
Унификация невозможна
Очевидно, что попытки Кремля найти более-менее универсальную модель кадровых решений, по крайней мере в Восточной части Северного Кавказа, срабатывают не самым лучшим образом. Упор на сильного авторитета оправдался в Чечне, но не работает в Ингушетии. А в многонациональном Дагестане вообще неприемлем. На крайнем западе Юга России – в Адыгее Кремль ради национального согласия согласился не трогать сложившегося несправедливого для славян (58% населения республики) паритетного дележа власти. Титульные адыгейцы при 23% численности населения имеют половину власти в республике плюс гарантированную высшую должность президента. Такой расклад этнополитического представительства в структурах власти гарантировал лично на тот момент бывший президентом РФ Владимир Путин.
Относительные тихие Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия не изменили давней традиции распределения власти. Первыми лицами здесь издавна назначались соответственно представители кабардинцев и карачаевцев. Единственное исключение из «кавказского порядка» – резервирование в КБР второй должности – спикера парламента – за русским (46% населения), а не за титульными балкарцами. Но последние, думаю, не в обиде. Российские реалии таковы, что у первой власти – законодательной – рычагов влияния на экономику, возможностей контроля финансовых потоков, а значит, реальной власти значительно меньше. У России первая власть – исполнительная. А номинальную власть спикера можно и нивелировать избранием в парламент своих сторонников.
Подходы к выстраиванию властной иерархии в республиках Северного Кавказа отличаются не только от общероссийских представлений и пожеланий Кремля. Они различны в каждой отдельной республике, несмотря на попытки Москвы как-то унифицировать и упростить схему. За всей уникальностью политической культуры и традиций в регионе видится главнейший фактор, активно используемый местными группами – этнический. Упор на этот аспект, в свою очередь, превращает этничность в фетиш, ведет к постепенному размежеванию народов. В итоге есть опасность, что политическая элита будет стремиться в ближайшем будущем обособиться в самостоятельные административные единицы – новые национальные республики на Северном Кавказе.
В такой ситуации этническая принадлежность конкретного чиновника означает не столько его личный успех, сколько возможность развития «его» народа. С этим и связано столь гипертрофированное внимание в республиках к национальной принадлежности. Это вопрос выживания, а не национализма. И до тех пор, пока федеральный Центр не сумеет предложить объективный механизм развития регионов, языка и культуры, основанный на открытых, гласных, обсуждаемых и демократически принимаемых условиях, будет продолжаться перетягивание одеяла власти между этническими группировками.
И первобытный родовой принцип, а не профессиональный, будет определяющим в этом противостоянии, усаживая в руководящие кресла пусть и не всегда компетентных людей, но зато «своих».
Махачкала
