"Антоний Великий и Серафим Саровский были настоящими панками"

Основатель «Death to the world» Джастин Марлер — сегодня и в годы своего монашества. Фото из личного архива Джастина Марлера

Для любительских малотиражных журналов, которые в России называют самиздатом, в мире прижилось другое название – «зин», сокращенное английское «magazine». Одним из самых заметных американских «зинов» девяностых стал «Death to the world» – «Смерть для мира» (DTTW), который издавали монахи калифорнийского монастыря преподобного Германа Аляскинского. Из рук в руки в разное время переходило до 50 тыс. черно-белых выпусков с черепами на обложке, а приток субкультурной молодежи в калифорнийский монастырь запомнили как движение панков в монахи – «punx-to-monx». Одним из итогов семи лет монашеской жизни основателя DTTW, музыканта Джастина Марлера, стала книга «Молодежь апокалипсиса: последний настоящий бунт», которая сейчас готовится к переизданию. О православной контркультуре Америки с Джастином МАРЛЕРОМ беседовал корреспондент «НГР» Павел СКРЫЛЬНИКОВ.

– Как в США воспринимают православие и как на это восприятие повлиял DTTW?

– Большинство американцев совершенно не имеют представления о православии. Все знают, что такое Римская церковь, и большинство по невежеству считает, что православие и католицизм – это одно и то же. В последние годы все больше и больше людей открывают для себя православие, изучая историю и знакомясь со значением святоотеческого наследия и таинством святого причастия. Отец Серафим (Роуз) и его монастырь сыграли колоссальную роль в том, чтобы Штаты узнали о православии, переводя на английский духовную литературу – Серафима Саровского, архимандрита Паисия (Величковского), жития оптинских старцев и Феофана Затворника. До того как монастырь начал свой труд, православие было заперто в маленьких этнических карманах страны под надежной охраной русских, греков, сербов и румын. Что касается моей работы над DTTW, то в этом и состояло ее назначение: преодолеть разрыв с молодым, потерянным поколением.

– Стиль DTTW, подчеркнуто лишенный византийского великолепия, с которым обычно ассоциируется православие, сразу бросался в глаза. Отказаться от привычной визуализации православия было осознанным решением?

– Такой стиль был выбран абсолютно сознательно и вытекал из моего собственного жизненного опыта. В начале девяностых я был панком с суицидальными наклонностями и смутными представлениями о Боге из хэви-металл группы, пока не забрел в книжную лавку Русской церкви в своем родном городе в Калифорнии. От уличной жизни я отошел, по Божьей милости придя к Церкви, – и ее величие изменило мою жизнь навсегда. Через DTTW я хотел поделиться этим переживанием с другими потерянными подростками. В это время, в середине девяностых, панк и металл – и музыка, и субкультура – стали мейнстримом. Это совпало с ростом наркомании, количества самоубийств и общим для всех молодых людей ощущением отчаяния и неудовлетворенности. Я хотел, чтобы DTTW был грубым, неотесанным, смелым – чтобы он немедленно привлекал к себе внимание. 

Основатель «Death to the world» Джастин Марлер — сегодня и в годы своего монашества. Фото из личного архива Джастина Марлера

Благодаря богатой истории образов Православной церкви добиться этого оказалось очень легко. Иконы мучеников, аскетов и святых хорошо переводились в черно-белое изображение. Например, изображение поражающей дьявола святой Марины на обложке 12-го номера не изменялось (фотошопа тогда еще не было) и просто представало перед читателем черно-белым. Что до церковного великолепия, то я надеялся, что читатели найдут ближайший храм и увидят божественную литургию своими глазами. Надеялся, что читатели, любопытство которых разбудит DTTW, будут затем потрясены величием обряда и изменяющей человеческую жизнь аскезы – прямо как послы князя Владимира, впервые посетившие Святую Софию в Константинополе в 987 году.

– Почему «последний настоящий бунт» – это именно православная монашеская традиция? Чем она отличается от американского христианства?

– Последний настоящий бунт – это исповедовать учение Христа, которое лежит в основе аскетического учения Церкви. Возлюбить своих врагов, смирять себя, взваливая на себя крест, думать иначе, чем весь мир вокруг, посвятить себя служению людям – это бунт. Отречься от мирского и искать той единственной вещи, без которой не обойтись, – это бунт. В американских версиях христианства все это находится далеко не на первом месте. Да, эти концепции не забыты, но и не выделяются, а главное – не претворяются в жизнь. Как феномен американской культуры христианство – это скорее аксессуар повседневной жизни, а не ее принцип. Поэтому протестантизм не знает монашества. Монашеская традиция и образ жизни – это прямой результат того, что люди пытаются воплотить в жизнь самые суровые евангельские установления, те, которые лучше всего исцеляют дух.

– Книга называется «Молодежь апокалипсиса». С момента ее написания прошло почти 20 лет, и тогдашние подростки, включая и вас, повзрослели. Актуальны ли еще ваши слова о суицидальном нигилизме целого поколения?

– И да, и нет. Современные дети хотят не бунта, а угождения себе. Нигилизм теперь укоренился в мышлении. Современное мировоззрение представляет собой скорее форму релятивизма и индивидуализма, которые зиждятся на бессмысленности всего вокруг и часах бесцельного поглощения льющейся с экранов ахинеи, алкоголе, наркотиках и сексе. По-моему, именно из-за этого в США на подъеме депрессия и растет количество самоубийств. Мы все пребываем в какой-то рассеянности и оцепенении, и наша новая американская форма религии – гедонизм как мировоззрение – опустошает и делает несчастным и это поколение.

– DTTW был частью этой волны нигилизма и апокалиптических ощущений, способом борьбы с ними?

– Разумеется! Это подтверждают горы писем, которые мы получили от наших читателей. Некоторые из них были на грани самоубийства, некоторые – в тюрьме или на улицах, но писали и люди, живущие своей обычной жизнью. DTTW оставил свой след в медиа – было написано немало статей и интервью об уходящих в монастырь панках. Видеть, что русское православное монашество вызывает интерес и обсуждается в обществе, было очень приятно.

– Чем монашеская «смерть для мира» отличается от нигилизма субкультуры панков и в чем они схожи?

– Монашество и панк сходятся в отторжении мира и статус-кво. С точки зрения монаха, это – первый шаг. Мне кажется, панк полностью реализуется в отказе от мирского и греховного, в полной добродетели жизни «не от мира сего». Антоний Великий, блаженный Феофил, Мария Египетская, Серафим Саровский, иеромонах Серафим (Роуз) и множество других, кто жил и умер за Христа, были настоящими панками. Нигилизм этих великих людей был не ничтожеством веры, а верой в собственное ничтожество без Господа, и именно с нигилизма начинался их теозис и общение с Ним.

– Придя в монастырь преподобного Германа Аляскинского юношей, вы провели в нем семь лет. Почему вы ушли в монастырь и почему оставили его?

– Монастырь святого Германа расположен в горах в двух часах езды от дома, в котором прошло мое детство. Когда я открыл для себя православие и переживал свое обращение, я узнал и о монашестве. Я был поражен аскетической традицией, как и тем, что невдалеке есть монастырь. Свой первый опыт монашеской жизни я получил в Рождественский пост. Эта жизнь захватила меня настолько, что я провел в монастыре семь лет. Я ушел из монастыря из-за того, что на тот момент у братства не было канонического статуса, а я чувствовал, что это было необходимо: ведь апостольская преемственность – это ядро Церкви. Были и другие причины личного характера – я предпочитаю не говорить о них публично.

– Разве канон не видит святотатства в отказе от монашеского обета?

– В очень редких случаях монашеские обеты могут быть сняты епископом. Глава епархии Греческой церкви благословил меня покинуть обитель – я объяснил ему обстоятельства, и он поддержал мое решение. Обстоятельства действительно были необычными. Решение далось мне очень трудно, и я до сих пор тоскую по монашеской жизни.

– Русская церковь в последние годы завоевала репутацию российского государственного инструмента. Почему это произошло и как повлияло на способность Церкви выполнять свою миссию?

– Изучая историю Византийской империи, я понял, что представления о симфонии Церкви и государства в ней романтизированы и зачастую искажены. Переходящие в православие американцы считают, что, по крайней мере, первая тысяча лет существования империи была золотым веком христианства. Считается, что Церковь и государство были едины в прославлении Господа. В это включаются и националистические идеи об империи как единстве Церкви и государства в соответствии с божественной волей. Например, мнение о том, что если империя начнет войну, то Господь и все святые будут способствовать ее победе. Эта концепция, думаю, восходит к «Церковной истории» Евсевия, в которую, возможно, перекочевала из идей иудаизма и ветхозаветных представлений. Отцы Церкви тем не менее ее не разделяют. Обо всем этом я говорю потому, что именно это, возможно, происходит и в России. Христианское миропонимание – это не про государство и его цели, а про спасение души в аскетической практике всего сообщества верующих. Тем не менее сама идея православной страны для меня притягательна – да и в Россию меня тоже тянет.

– На русском «Молодежь апокалипсиса» не выходила и доступна только в неполном переводе поклонников. Планируете ли вы исправить это в новом издании и чем оно будет отличаться от старого?

– Новое издание уделит больше внимания вопросам влияния технологий на греховность и зло, перед которыми мы стоим сегодня, и возрастающему в мире хаосу. Именно об этом писал святой Петр во втором послании к Тимофею: «Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие». С момента первого издания книги мир сильно изменился – особенно в сфере греховного. И что же нам делать? Ключ к нашим жизням, полным беспокойства, недовольства, невыносимого уныния и бессмысленных удовольствий, совершенно точно не найти в потакании своим желаниям. Искать его стоит в добродетели и смирении. Сейчас я не планирую издавать книгу на русском, но не буду против, если это произойдет.