Павел Скрыльников
Ежегодно в день Собора Бутовских новомучеников патриарх совершает литургию на полигоне. Фото сайта www.patriarchia.ru
Страна то ли празднует, то ли оплакивает столетие двух революций. Память о 1917 годе заслоняет другую годовщину: 80 лет назад в СССР начался большой террор. В каком-то смысле он стал последним аккордом революции. Когда в России говорят о необходимости выстроить непротиворечивую патриотическую концепцию истории, отвечающую задачам консолидации российской нации – речь идет именно о преодолении мировоззренческой пропасти, разделяющей общество по отношению к этим событиям. Одним из самых красноречивых напоминаний о них стал мемориальный центр на Бутовском полигоне – подмосковной спецзоне НКВД, где в 1937–1938 годах были расстреляны более 20 тыс. человек. О том, как формируется историческая память и как она может сплотить или расколоть общество, директор мемориала Игорь ГАРЬКАВЫЙ рассказал корреспонденту «НГР» Павлу СКРЫЛЬНИКОВУ.
– Мемориальный комплекс находится в ведении Русской православной церкви. Как это сложилось?
– Мы имеем дело с уникальным прецедентом – церковно-общественным мемориальным комплексом. Почему так? Причины были сугубо исторические. Приезжая на полигон, родственники расстрелянных узнавали друг друга, устанавливали контакты. Во многих семьях память о погибших была табуирована. Люди были так напуганы, что не рассказывали о них даже близким родственникам. Но были и семьи, в которых память о пострадавших хранилась как святыня. Например, настоятель нашего храма – Кирилл Каледа, внук расстрелянного на Бутовском полигоне священника Владимира Амбарцумова, с детства слышал рассказы о деде как о мученике за веру. С 1989 года семья обращалась в архивы, и, когда эта информация была предана гласности, они одними из первых узнали, что их дедушка расстрелян именно здесь, и начали сюда приезжать.
До 1995 года на территории захоронений находилась вооруженная охрана. Но в 1993 году тайна полигона была открыта, и для органов госбезопасности сохранять объект на своем балансе стало невыгодно: зачем охранять территорию, главный секрет которой раскрыт? При этом у всех было понимание, что это место не может быть бесхозным. Когда возникла инициативная группа, правительство Московской области с готовностью выдало ей документы на строительство деревянного храма. А по инициативе патриарха Алексия II в 2001 году полигон получил статус памятника истории регионального значения.
То, что эти братские могилы находятся в ведении Православной церкви, не только не мешает, но и, наоборот, помогает увековечивать память пострадавших. Государство может взять любую территорию, благоустроить ее, построить любое здание для музея, поставить плиты с именами пострадавших. Но во многих ли местах мы наблюдаем подобную активность? К тому же есть опасность, что такие мемориальные комплексы могут стать официозными и будут лишены связи с живыми народными традициями, в которых память транслируется. Государство может опираться на них, но его главным инструментом является идеология. При создании комплекса в Бутове мы опирались на совершенно другой пласт реальности. Мы изучали традиции отечественной мемориальной культуры, живые коммеморативные практики. Символом нашего подхода к актуализации наследия является поклонный Соловецкий крест. Он сделан в 2003–2004 годах Георгием Кожокарём – профессиональным архитектором. Он долгие годы изучал традицию деревянных крестов Русского Севера. В Центральной России в распятиях главную роль играют иконографические изображения страстей Христовых. Но в Древней Руси существовала, а на Севере еще и сейчас существует другая традиция – традиция «богоименных» крестов. Они выглядят как полотно символов, криптограмм с указанием имен Бога и молитвами. Вариации были самые разные – вплоть до крестов-створ, навигационных знаков. Наш крест посвящен новомученикам и всем невинно пострадавшим в годы террора. Он был провезен по морю, рекам и озерам от Соловков до Москвы в ходе особой мемориальной акции в 2007 году. Мы разработали еще несколько форм: например, кресты – настенные скрижали для храмов, где служили новомученики.
– Здесь ведь погибли люди разных вероисповеданий и национальностей?
– Вопрос о соотношении с другими конфессиями разрешается самой жизнью. Из диалога, который состоялся на конференции в 2006 году, на которой присутствовали представители различных общин, мы поняли, что никто из наших собеседников не был готов взять на себя ответственность за полигон в целом – в том числе потому, что количество их единоверцев здесь значительно меньше, чем православных. Мы решили заключить неформальный договор: мы берем на себя ответственность, поэтому знаки и символы, которые здесь находятся, отражают наше отношение к событиям. Одновременно мы помогаем представителям других религиозных традиций осуществлять на Бутовском полигоне поминовение своих усопших единоверцев и родственников, приглашаем представителей различных религиозных организаций Москвы на светские мероприятия. Если у конфессиональной группы есть желание провести здесь обряд, мы находим место и время, чтобы это не мешало другим. Я бы назвал этот подход секторальным. Если представители иных религий попросят предоставить им какое-то место на полигоне для регулярных молитв – мы рассмотрим этот вариант, но пока этот вопрос не так актуален: визиты происходят один-два раза в год, и говорить о символическом разделении пространства преждевременно.
Кроме всего прочего, мы считаем, что лучшей формой межконфессионального взаимодействия является совместная работа над увековечением памяти пострадавших. Например, мы делаем сейчас мемориал – аллею памяти, где на каменных досках будут увековечены имена пострадавших – всех без исключения – 20 762 человек, имена которых нам известны. Мы уже говорили с представителями диаспор о помощи в организации экспозиции музея. Сотрудничество в этом проекте нам видится как вполне реальная форма взаимодействия.
– Мемориал и воскресная школа расположены в бывших зданиях спецзоны НКВД – не кажется ли это «преемство» странным?
– В нашем понимании это, можно сказать, закономерное развитие мемориального комплекса. Деревянный дом, в котором мы с вами находимся, – это флигель усадьбы Дрожжино-Бутово, в котором размещалась в 30-е годы комендатура спецзоны. Поэтому так важно было его восстановить и приспособить под музейное использование. Красный трехэтажный дом – это бывшее общежитие для учащихся и работников центра МГБ, а двухэтажный, на первом этаже которого находится школа, – учебный центр. Судя по всему, на территории захоронений в то время не существовало никакого забора, и спортивные занятия, подготовка по рукопашному бою и стрельбе проходили на пространстве, где под землей находились братские захоронения.
– Жертвами полигона стали граждане разных стран, и вопрос об их признании остается напряженным. Как это сказывается на мемориале и памяти о терроре?
– Конкуренция памяти – злободневная для современного мемориального пространства тема. В Бутове для нас было очень важно предотвратить конфликт. Созданный историком Юрием Дмитриевым замечательный мемориальный комплекс на урочище Сандармох в Медвежьегорске очень хорошо вписан в исторический ландшафт. Главный мемориальный знак там – это голбец: сооружение из дерева, пришедшее, возможно, еще от языческой домовины. Он стоит в лесу над ямами, в которых лежат останки казненных. На центральной поляне присутствуют кресты и памятники, которые поставлены различными этноконфессиональными группами: большой украинский крест, крест русских православных и другие. Это невольно вызывает ощущение, что каждый хотел показать, что его пострадавшие лучше и важнее, чем другие. Отчасти это происходит и на Соловках, где на территории бывшего кладбища заключенных установлены привезенные из разных мест камни, посвященные разным этноконфессиональным группам. Да, каждый хочет выразить свое отношение к тому месту, которое посещает. Но это провоцирует и конкуренцию. Такая точка зрения имеет право на существование, если этот диалог не разрушает существующее историческое пространство. По этому пути развивается мемориализация Левашовской пустоши под Санкт-Петербургом. Там памятники находятся на небольших лесных опушках – ты идешь по дорожке и видишь памятник пострадавшим финнам, православным священнослужителям, глухонемым, членам Общества трезвости… А проходя дальше, видишь фотографии отдельных пострадавших, эти изображения развешивают на деревьях. Мы изучали эту идею, но отказались от нее. Бутовский полигон представляет собой ровное пространство. Расположить на нем множество разных памятников – значит столкнуть эти символы в противостоянии. Для меня примером этого является мемориал под Тверью, в Медном. Там есть плита, на которой выгравированы знаки мировых религий – православный крест, звезда Давида, полумесяц, буддийский символ… Это ужасное зрелище. Для верующих такое сопоставление этих знаков провоцирует отторжение. Я уже не говорю о том, что одной из эмблем Медного является разбитый православный крест! Инсталляция должна напоминать о страданиях христиан в годы гонений, но достигает совершенно обратного: показывает, насколько пренебрежительно к традициям православной культуры относятся создатели мемориала. Наш подход принципиально другой. Особую эстетику братской могилы глубоко прочувствовал Владимир Высоцкий.
– «На братских могилах не ставят крестов…»
– «…но разве от этого легче?» Помните там такие строчки: «Здесь раньше вставала земля на дыбы, а нынче – гранитные плиты. Здесь нет ни одной персональной судьбы – все судьбы в единую слиты». Наш подход можно сформулировать так: «общая судьба – общая память». Все памятники мемориального комплекса общие, без разделения на этнические и религиозные группы. Пострадавших на Бутовском полигоне мы должны видеть в одном историческом пространстве. Конкуренция памяти здесь недопустима. Да, деревянный крест в центре полигона конфессионален. Но он стал точкой отсчета всего символического пространства и, с нашей точки зрения, является общим памятником всем здесь пострадавшим, не только христианам. Сейчас мы заканчиваем создание светского памятника, который завершит формирование его ландшафта. Это Аллея Памяти, цитата из расстрельных списков в камне, имена на которой сгруппированы по датам расстрела. Наша цель – не столько прославить этих людей. Тот же Мартин Лацис, один из руководителей красного террора, заслуживает осуждения за свои деяния. Мы воспроизводим их имена как исторический документ, который дает нам ощущение: что такое 20 тысяч не то что тел расстрелянных, а только их имен и фамилий!
– В 2017 году тема снятия исторического противостояния звучит очень громко. Прошлые круглые даты (2007, 1997 годы и далее) вызывали куда меньше внимания. С чем связан такой скачок интереса?
– Прежние круглые даты вообще не были должным образом обозначены в общественном пространстве. Определенную роль играет сама цифра: 100 лет всегда воспринимаются как историческая дистанция, после которой надо дать если не окончательную, то хотя бы претендующую на общую значимость картину. На протяжении 60–90 лет уходят все носители непосредственного исторического опыта, и если память не становится культурной – она исчезает. Мы подошли к черте, где надо договориться о том, что произошло в 1917 году, договориться о 37-м. Работа над согласованием нужна – но искусственное примирение?.. За разными взглядами на прошлое скрываются разные системы ценностей, мировоззренческий вопрос невозможно закрыть юбилейной датой. Понимание примирения как оправдания происходившего в прошлом не соответствует не только нашему взгляду, но и концепции государственной политики в этой области, принятой в 2015 году. Поэтому такая повестка: давайте забудем все плохое – она ведет к захвату медийного пространства одной из точек зрения. Чтобы добиться продуктивного диалога, нужно перевести разговор в плоскость дела. Для меня точкой отсчета является отношение к братским могилам. Бутовскому полигону повезло, но таких мест на территории бывшего СССР более ста. Давайте сделаем наше отношение к прошлому конструктивным! Представим, что, например, члены КПРФ выходят на субботник на такое место. Помогают очистить его от хлама, сделать его местом народной памяти. Такое примирение было бы логичным, и к этому, на мой взгляд, надо стремиться. К сожалению, чаще предлагается эту страницу нашего прошлого просто перевернуть, забыть.
– Примирение часто понимают как включение трагических событий прошлого в общепатриотический нарратив…
– События прошлого не могут не быть в него включены! Мы – наследники тысячелетней России, в том числе и людей в этих братских могилах. Но патриотизм может быть совершенно разным. Здравомыслящий патриотизм не исключает необходимости постоянного анализа сделанного, отделения положительного исторического опыта от отрицательного, работы над ошибками. Без этого нет развития, а в стремлении к нему и заключается подлинный патриотизм.
– Лишенными права на память в ХХ веке оказались и жертвы Первой мировой войны.
– Совершенно верно. Более того, Бутовский полигон – это один из крупнейших некрополей Подмосковья, связанных с Первой мировой войной. Здесь в братских могилах лежат останки известных нам поименно 12 генералов русской армии, не менее 200 офицеров. Среди них – один из руководителей Брусиловского прорыва генерал Николаев, один из первых русских авиаторов Николай Данилевский. В этой связи озабоченность вызывает судьба главного некрополя Великой войны в Москве, – Братского кладбища во Всехсвятском. Главное здесь – создать актуальную новую форму, которая может донести до посетителей мемориала информацию о жизни и подвиге похороненных там людей. Необходимо восстановить списки имен погребенных, по известной могиле Шлихтера восстановить местоположение захоронений. Это часть общеевропейской мемориальной традиции, которая очень важна: имя в христианской практике является главной координатой человеческой личности. Все остальное можно взять в скобки, но имена должны возвращаться через практику поминовения.
– Мемориал существует уже больше 20 лет. Можно ли подвести какие-то итоги – как изменилась за это время память о тех событиях?
– Итоги, конечно, подводить рано. Это процесс, который находится в развитии, как и сам комплекс. 8 августа мы собираемся открыть Аллею Памяти и надеемся в этом году открыть основную музейную экспозицию, но одно очень важно для нас. Бутовский полигон в общественном сознании стал своего рода топосом. Даже люди, которые никогда не бывали в Бутове и не видели этих братских могил, в дискуссиях говорят о Бутовском полигоне. Он стал символом той эпохи буквально на наших глазах – 20 лет назад о нем знали несколько десятков человек. Сейчас – это такая реалия, о которой говорят и пишут. Это настоящее место памяти, куда приезжают люди со всего мира.
Дарья Гармоненко