Алексей Малашенко
Человеку свойственно создавать Бога по своему образу и подобию.
Иллюстрация Depositphotos/PhotoXPress.ru
Абсолютно искренних атеистов в природе не существует. Человеку свойственно верить, быть иррациональным. Рациональность при всех своих неоспоримых достоинствах в конечном счете заводит в тупик, лишает нас эмоций, права на ошибку. Лишает веры, надежды, любви. Можно ли рационально любить? Можно, но только после подписания брачного контракта. Любить Коммунистическую партию Советского Союза можно было, только иррационально веря в коммунистический рай. Эта власть на вере в основном и держалась. Как только вера в советское закончилась, СССР исчез, растаял мгновенно, словно его и не было.
Для чего мы верим в Бога? Чтобы ощутить себя человеком. Для того Бог и существует. Не в церкви, мечети, пагоде, а внутри нас.
У нас при «коммунизме» было принято считать, что потребность человека в Боге от слабости. Допустим. Есть другие, прямо противоположные мнения. Но все же ощущение Бога придает нам дополнительную веру в себя, психологическую и нравственную устойчивость.
Сегодня человека переполняет сила: выход в космос, атомная бомба, Интернет, мобильный телефон… – все, собственно, могу! Еще немного – и устрою бессмертие, а то и создам себе подобного. Стану как Он.
Человек становится сильнее, но оттого и беззащитнее. Он все больше боится самого себя и за самого себя. Чувствует, что подходит к невидимому, жутковатому порогу, за которым заканчивается его власть, а что за этим порогом начинается – ему неведомо. Это как для ребенка приоткрытая дверь в темную комнату.
Чехов в дневниках писал, что «между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле». А если классик ошибался? Может, и нет этого расстояния? Попробуем исходить из того, что Бог есть. Но тогда, хотим мы того иль не хотим, возникает вопрос, как он выглядит. Это не инфантильный вопрос. Потому как одно дело – просто верить в высший разум, в некую комбинацию элементов природы (пантеизм), в космологическую абстракцию, а другое – полностью доверяться конкретному существу. Слышал, что Богу уже и эсэмэски посылают. Молимся мы не высшему разуму и не у высшего разума просим прощения и благословения.
Лично мне хочется, чтобы Он выглядел «как живой». Не судите за примитивность мышления, но я за антропоморфность Бога. Мы, точнее большинство из нас, персонифицируем Бога. Вот Лев Толстой был уверен, что Он не может быть личностью. Для всех – не может. А для каждого в отдельности – да. Человек просит для себя не у бесконечности, а у кого-то, кому он заглядывает в глаза. Икона, на чем бы она ни была написана, пусть субъективное, художественное, но все же Его изображение. Если не так, то иконы, особенно Спаса Нерукотворного под главным куполом церкви, – заурядные «портреты неизвестного». Пророк Мухаммед получил аяты Корана не из пустоты, а от кого-то конкретного. Летал на Бураке (крылатой лошади с головой человека) на седьмое небо, где встречался не с абстракцией, а с Аллахом, пусть и спрятанным за тысячами покрывал. Моисей, когда водил евреев по Синаю, слышал голос раздраженного Бога.
Это общение и есть вера. И вера требует осязания, более или менее внятного понимания – кто твой «конфидент». Но чем больше ты над этим задумываешься, тем меньше понимаешь, что хочет от тебя твой «собеседник».
Моисей с Богом по поводу судеб евреев после греха золотого тельца спорит, даже дерзит Богу. Моисей говорит Ему: «Совершил этот народ страшный грех, и сделали они себе золотого идола. И потому простишь Ты их? И если нет, то прошу Тебя – сотри и меня из Книги Твоей…» (Исход 32: 31–32). Авраам защищает перед Богом жителей Содома и Гоморры. Бог ведет себя как человек. Он сомневается, признает свои ошибки. Ненароком получается, что у нас два бога: один бесконечен, другой реален, очеловечен. Мы с последним разговариваем, разговаривать с бесконечностью нельзя, не получится.
В стремлении осязать Его присутствует что-то языческое. Даже не что-то, а просто языческое. Нам хочется принести ему жертву, причем так, чтобы он ее взял.
У Булгакова в конце «Мастера и Маргариты» звучит авторский голос: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля…» Откуда появились эти боги после того, как побывали в его романе и Бог, и дьявол? Странное, языческое обращение. К кому? Оговорка? Почему вдруг именно боги – во множественном числе? Эти строки в романе самые красивые, безбожно красивые.
Человеку нужны зримые, внешне похожие на него боги, которые повторяют его характер, его нрав. Мускулистый любвеобильный Зевс, хитрый торговец Гермес, трудолюбивый кузнец Гефест ему ближе и понятнее.
В христианстве «монотеистичность» компенсируется Троицей. Не станем ссылаться на исламских критиков Троицы, которые видят в ней атрибут язычества. Да, феномен Троицы усложняет христианство, триединство Бога нуждается и в богословском, и в рационально-логическом обосновании. С другой стороны, она дает возможность ощутить человеческую ипостась Бога. Бог-сын понятен, он – как мы. Мне с ним проще. Я его жалею. Стерпел бы я его муки? Богоматерь, пусть тоже звучит непонятно, но она простая человеческая женщина. Она привлекательна, она красива.
И тут всплывает кощунственное: творил ли Бог космос? Можно спросить по-другому – с чего он начал творить? В Торе говорится, что он начал с неба и земли. Дух же Его носился (парил) над водою. Далее Он отделил тьму от света, настало утро…
Вам не кажется факт сотворения Земли слишком незначительным для него, Всесильного? Ведь он творец всего сущего, следовательно, Земля – не более чем первый, локальный круг деятельности, второй, если угодно, региональный, – солнечная система, затем третий, глобальный, – галактика, а там, что за ней простирается, – круг четвертый, гиперглобальный – космос, бесконечность. Здесь уместно сослаться на Коран, в котором начало строительство мироздания описано более рационально, даже научно, чем в предыдущих «монотеизмах». В суре «Разъяснены» сказано, что небо создавалось Всевышним «из дымной пелены», в суре «Пророки» – что земля и небо поначалу были «единой массой». Это наводит на мысль, что Аллах творил Вселенную и только затем Землю из «космической материи».
Существует ли Он там, куда нам, созданным по его образу, попасть не получится никогда? Будут ли верующими астронавты, когда они вырвутся за нашу Галактику? Ощутят ли они там необходимость в Боге? Как вы сами думаете, каким был бы Бог у Станислава Лема на его Солярисе? Берите больше: если пресловутые сотканные из неведомых частиц инопланетяне, даже иногалактиане – тоже его творения, тогда по чьему образу создавались они? Вот если они окажутся похожими на нас, это замечательно: действительно подобия Бога обитают в пределах бесконечности, у которой пределов нет. А если они трехного-двухголовые, то боги у всех разные. Сие есть язычество.
Мы Его еще и используем. В личных, коллективных и даже государственных интересах. Да, да есть бог (опять с маленькой буквы) государства. Монотеизм, между прочим, действительно способствовал государственной консолидации. Мы Бога политизируем, ставя знак равенства между ним и религией, его интерпретацией.
Но… его посланники были политиками. Началось с Моисея, которому некоторые ученые постфактум прочили чуть ли ни карьеру египетского фараона. Насколько политизирован был Иисус, сказать не берусь, но оппозиционным общественным деятелем, диссидентом он, вне всякого сомнения, был. За что его и распяли. Пророк Мухаммед – выдающийся политический деятель, основатель первого исламского протогосударства.
Власть имущие, оппозиционеры, едва ли не каждая партия, движение пытаются использовать Бога. Впрочем, религия также стремится перетянуть на свою сторону Бога, монополизировать его. Религия объясняет Бога и его поступки исходя исключительно из своего собственного толкования. Обмирщенные конфессии не слушают Бога, зато все время говорят от его имени. Они борются за Бога друг с другом, превращают его в свою интерпретацию. В итоге у каждой религии свой бог. В каждой Он отражается по-разному. Какое зеркало настоящее, а какое кривое?
Дарья Гармоненко 